Доверься мне - Кристен Каллихан

Поцелуй меня еще раз, и мы познакомимся.

Нет. Не хочу целовать эту девку. Она — скрытная кукла, такая, вероятно, закрывает глаза во время секса и составляет список покупок, мечтая об очередной мятной крошке. Маленькая воришка. Злобная симпатичная воришка, в метель оставившая меня без сладкого. Черт, мне стоит вернуться и взять гребаное «Неаполитанское» мороженое. Но я терпеть не могу часть с клубникой. Почему они вообще выпускают такую херню?

Качаю головой и сосредотачиваюсь на Мисс Мяте. Теперь она ухмыляется, прекрасно зная, что я без сладкого, и у меня возникает внезапное детское желание дернуть ее за волосы или ущипнуть за задницу. Сложный выбор.

Странный и ненормальный, Джакс.

— Ты и правда не собираешься назвать мне своего имени, воришка?

— Как тебя зовут? — спрашивает она в ответ таким тоном, будто у меня нет имени.

— Джон. — Это и правда, и ложь. Я широко улыбаюсь. — А твое? Мне нужно что-то для полицейского рапорта.

Держа высоко голову, она хватает свои пакеты, но потом останавливается, вытаскивает последнюю пачку «Орео», которую ей удалось забрать еще до того, как я к ним добрался, и бросает ее на конвейерную ленту.

— Накорми копов печеньем. Они, вероятно, проголодаются после того, как будут снова и снова выслушивать твое нытье.

И с этим она удаляется. На этот раз никакого покачивания, только воинственный марш, снова вызывающий во мне желание засмеяться.

— «Брось пистолет — захвати пирожные»3. Речь об этом? — выкрикиваю я.

Кассир смотрит на меня как на сумасшедшего. Вынужден согласиться. Потому что на один необдуманный момент я решил побежать за Кнопкой и посмотреть, могу ли я еще немного подразнить ее, несмотря на подозрения о том, что в постели она напряжена, или именно по этой причине. Мне, правда, нравятся вызовы.

Но я никогда не смогу забыть, кто я. Это неизменно, как цвет глаз. К лучшему или худшему, я — Джакс Блэквуд, популярный солист, иногда гитарист в «Килл-Джон», печально известен попыткой суицида, совершенной два года назад. Каждая девушка, с которой я общаюсь, будет узнавать это обо мне и с того самого момента оно станет влиять на наши отношения. Слава и позор блестяще поддерживают поверхностные отношения. Меня это устраивает. Секс — это секс, весело, легко, для взаимного удовольствия.

Мисс Мятный Воришка точно не относится к типу девушек для быстрого перепиха. Насколько я знаю. Хотя пререкания с ней принесли больше веселья, чем последние несколько месяцев. Я предпочел бы оставить этот момент свежим и чистым, чем испортить его, трахнув ее и скатившись с кровати сразу, как закончу.

Я смотрю, как она уходит, и тру знакомое пустое место в груди. Кое-чему не суждено случиться.

Глава 2

СТЕЛЛА

По какой-то раздражающей причине пакеты с покупками ощущаются невероятно тяжелыми. С каждым шагом в бедро врезается холодный твердый комок этого чертового мятного мороженого. Когда захожу в дом, пытаюсь подавить мысли о сердитых зеленых глазах и насмешливых улыбках. В вестибюле сыро и всегда пахнет заплесневелыми трубами, но потрескавшиеся черно-белые шахматные полы и пыльные латунные светильники дарят привычный комфорт.

Я чертова счастливица, потому что имею место для проживания в городе. Напоминаю себе об этом, когда преодолеваю пять пролетов, и шаги эхом отдаются от железных ступеней. Если хотите почувствовать опасность, здесь есть лифт. Однажды на три часа став заложницей этой крохотной коробки, вряд ли я еще раз решусь испытать удачу.

К тому времени, как добираюсь до своего этажа, я уже не голодна, хочу лишь свернуться калачиком на кровати и уснуть. Моя квартира находится в конце коридора. Здесь пахнет не плесенью, а пылью и старой штукатуркой. Мне было одиннадцать, когда отец привез меня сюда. Я пришла в ужас и так сильно скучала по матери, что едва могла дышать от боли. Но она умерла, а отец, практически незнакомец, оказался единственным родственником, который у меня остался. Я шла рядом, пока он вел меня по коридору к небольшому помещению, которое должно было стать нашим домом.

Тогда моя маленькая кровать стояла за занавеской, а папа использовал раскладной диван, когда находился рядом. Он уезжал на несколько дней, а потом появлялся снова, будто в этом не было ничего особенного. Словно это совершенно нормально — оставлять ребенка на произвол судьбы. Он называл это закалкой.

Теперь он ушел навсегда, и небольшое пространство ощущается просто роскошью. Я не скучаю по отцу. Бывают дни, когда я его просто ненавижу. Но это не означает, что я могу удержаться от мыслей о том, где он, от желания увидеть его лицо еще раз, хотя бы для того, чтобы проклясть за то, что он меня бросил. Так что я буду ждать здесь, в квартире, аренда на которую оформлена на имя моей покойной двоюродной бабушки, где управляющий смотрит в другую сторону, как делал это и с моим папой, до тех пор, пока я буду отдавать ему пару сотен в месяц.

Вот почему всунутый в дверь конверт, явно официальный, заставляет меня остановиться. От вида того, как он торчит на фоне неровно нанесенной черной краски, мое сердце издает продолжительный глухой стук. Сразу после того, как вхожу в квартиру, я не открываю конверт. Вместо этого сосредотачиваюсь на раскладывании продуктов, переодевании в пижаму, расчесывании, любом гребаном действии, кроме того, чтобы смотреть на него.

Только когда уже не могу выдерживать сжимающее горло напряжение, наконец, разрываю конверт. Пальцы холодеют, и мир становится немного меньше и намного пустыннее. Мой дом перестраивается в кондоминиум. Окажись я на самом деле покойной двоюродной бабушкой Агнес, имела бы возможность купить квартиру. Однако я не она, и у меня нет шестисот пятидесяти тысяч долларов, необходимых для покупки собственного маленького кусочка Манхэттена.

— Расположение, расположение, расположение, — бормочу, комкая письмо.

Вся невинная радость флирта с горячим парнем испаряется. Скоро я стану бездомной. Последняя связь с отцом будет разорвана. Не знаю, почему меня это волнует, ведь он был дерьмовым отцом. Но все, что я могу сделать — это сидеть на ветхом диване, который он когда-то называл кроватью, смотреть в пол и чувствовать себя чертовски одинокой, до дрожи в теле.

Меня обуревает инстинктивное желание встать и бежать в знакомую безопасность аэропорта Хэнка. Мне нужно пространство. Я хочу видеть землю далеко внизу и голубое-голубое небо, нависшее над головой. Но от надвигающейся метели небо свинцово-серое, и в эмоциональном раздрае вы никогда не полетите.

Находясь на мели и в одиночестве, становится невозможно избегать новой реальности. Я могу сдаться,