Флорентийская голова (сборник) - Владислав Кетат

Там, куда я пришла, было очень много народу. Ещё издалека я заметила полчища цветных зонтиков, разукрасивших каждый уголок площади. «Странное дело, без этих зонтиков она казалась бы куда мрачнее, — подумала я, — получается, туристы сами себе делают праздник».

Первым делом, я направилась в собор «Санта Мария дель Флоре». Желающие попасть туда немцы с серьёзным видом выстроились в совершенно совковую очередь. Я только усмехнулась про себя. Спросила крайнего:

— Кто последний?

Тот улыбнулся и ответил:

— Ja!

Внутри меня обдало ощущение, испытанное почти во всех католических соборах — чёткое понимание того, что я здесь чужая. Скоренько пробежавшись по периметру, я выскочила наружу, где неожиданно окунулась в родную речь.

— Наша башня, безусловно, лучше Пизанской, — говорила длинная и мокрая экскурсоводша группе скучающих российских школьников, — она стоит прямо и никуда не падает!

Я шарахнулась от школьников и попыталась прорваться к золотым воротам баптистерия, но, не тут то было — они были перманентно облеплены туристами. На сколько мне удалось заметить, преобладали японцы. Они перемещались по площади мелкими группами по пять — шесть человек и фотографировались на фоне любой достопримечательности, делая при этом счастливые лица. Я на секунду представила себе альбом среднего японца, и мне натурально стало страшно.

Так и не прорвавшись к баптистерию, я решила залезть на ту самую башню, которая лучше Пизанской, и которая стоит и не падает. Заплатила три еврика и полезла.

Помнится, подъём на колоннаду Исаакиевского собора дался мне проще. Может, старая стала, или курить стала больше… короче говоря, за время подъёма я три раза останавливалась подышать. Вежливо пропускала вперёд тех, кто поздоровее, осматривала идиотские граффити, которыми были изуродованы все (то есть, абсолютно все) стены, как вдруг мой глаз из общей кучи выхватил странную надпись:

«Подвиг мой того стоил! Флоренция сверху — это даже лучше, чем Москва снизу. Михаил К., машинист московского метро».

«Господи, — подумала я, — куда ж мне от вас деться, дорогие сограждане».

Я проторчала на обзорной площадке башни минут двадцать. Выбрала место, откуда было видно, как на город сквозь пробоину в облаках прожектором било солнце, и стояла там до посинючки. Правда, спокойно постоять не дали, видимо сговорившись, самые разные люди постоянно просили меня их сфотографировать. Я вежливо улыбалась, брала в руки камеру, говорила: «Say: трусы-ы-ы», щёлк, и очередная пара счастливых рож на фоне песочных крыш была готова. Когда окно в облаках затянуло, я решила спуститься.

Теперь мне предстояло восполнить потери, понесённые в Риме, то есть, купить сумку. Вообще-то, у меня в планах на поездку и так значилось прикупить во Флоренции бумажник, перчатки и сумочку, так что я с чистой совестью направилась на Соломенный рынок у «Дель Порчеллино».

У бронзового хряка тоже была толпа. Снова японцы, японцы, японцы, и зонтики, зонтики, зонтики… Монетка кладётся на отполированный язык — бряк — монетка падает вниз, в решётку, люди радуются, люди фотографируются, некоторые даже от счастья хлопают.

— Итого: перчатки — тридцать евро, кошелёк — сорок, и сумочка — сто, — сказала мне крашеная Аня из Ленинграда, на которую я набрела в самом дальнем ряду, — скидок, извини делать не буду.

Я протянула Ане деньги, а та мне большой зелёный пакет с хапнутым.

— А ты, вообще, чем занимаешься? — спросила она, пересчитывая деньги.

— В банке работаю, — ответила я.

— Ха! — Аня сунула в рот тонкую сигарету. — У кого из наших ни спросишь, все в банке работают. (Я промолчала) А вообще, как там сейчас в совке? Давно не была.

— Жить можно, — ответила я и, поблагодарив соотечественницу, развернулась, чтобы уйти.

— Остерегайся цыган, — услышала я за спиной Анин голос.

Я обернулась.

— Чего?

— Я говорю, осторожней с румынами, они дикие, — пояснила Аня, — их даже карабинеры боятся.

На площади Синьории нас должен был ожидать Костантино, чтобы отвести в Уффици. Я припёрлась туда на полчаса раньше назначенного — ноги сами привели. Шла, шла и вдруг увидела знакомую башню.

Разумеется, тут тоже всё было мокрое, и народу здесь было больше, чем на Соборной. Издалека завидев бледные телеса, я потрусила к Давиду. Подойти ближе, чем на десять метров из-за толпы народа мне не удалось, поэтому пришлось довольствоваться малым.

«Нет, всё-таки хорош, сукин сын», — успела подумать я, как кто-то тронул меня за рукав. Я обернулась. На меня смотрел сияющий Костантино в чёрной кожаной куртке и белых джинсах. На руках у него были замшевые перчатки, а на шее небрежно болтался длинный полосатый шарф.

— Верно говорят, что женщины на площади Синьории стоят к статуе Давида лицом, а мужчины спиной, — сказал он. — Идите ко мне под зонт, Саша, — и, не дожидаясь моей реакции, сделал шаг в мою сторону. Над моей головой навис здоровенный прозрачный купол.

Сил сопротивляться его настойчивости не было.

— Шипящие звуки в русских женских именах придают им ни с чем не сравнимый шарм, Саша, — тихо произнёс Костантино и улыбнулся.

Я тоже улыбнулась, но не от комплемента, а оттого, что оказалась почти на голову выше моего коварного обольстителя. «Почему я раньше не замечала, что он такой мелкий», — подумала я, и мне стало ещё смешнее.

Улыбка быстро сошла с лица, так и не дождавшегося поцелуя Костантино, и он предложил прогуляться по площади, «пока все не подошли». Я согласилась, всё равно делать было нечего. Не успели мы дойти до Лоджии Ланци, как я поняла, что Костантино трудно нести надо мной зонт.

— Давайте я возьму, так будет удобнее, — сказала я и почти выхватила деревянную ручку из рук Костантино. Тот нехотя согласился.

Мы неспешно обошли по периметру всю площадь. Подходили к каждой статуе, останавливались и смотрели. Вернее, смотрела я, Костантино, глядя на меня, без умолку верещал. «Персей» Челлини, «Похищение сабинянок» Джамболоньи, его же «Геркулес и Кентавр», «Аякс с телом Патрокла» не помню кого — на всех у него нашлось что сказать. Ну, и, конечно, Костантино не был бы Костантино, если бы не закончил свой рассказ вот этим:

— Видите, у задней стены лоджии стоят шесть античных женских статуй? — спросил он.

Я кивнула.

— Крайняя слева — моя любимая — очень похожа на вас, Саша.

«Вот ведь, кобель!» — подумала я, но помолчала.

Дальше у нас по плану была галерея Уффици. Мы с Костантино «чтобы не подумали лишнего» разошлись в разные стороны и встретились уже на месте условленного заранее общего сбора, у «Давида». Только всё напрасно. Некоторые пейзанки, видимо, тоже пришли сюда раньше, и я ещё на подходе к плотно стоящей справа от «Давида» нашей группе стала ловить на себе вполне однозначные взгляды.

«Завидно? Завидуйте молча!», — попыталась я соорудить на своей физиономии.

Рассказывать об Уффици, как мне кажется, невозможно по двум причинам. Во-первых, потому что абсолютно всё увиденное пришлось бы возносить в превосходную степень, а, во-вторых, потому что про неё, Уффици, уже написано такое море разливанное всего, и мой комментарий в этом море просто утонет, не оставив даже всплеска. Скажу одно — два часа, проведённые внутри, стали для меня одним из самых ярких впечатлений за последние десять лет (чего, кстати, нельзя сказать о моих пейзанках, которые в большинстве своём зевали и периодически во всеуслышание сообщали, что Радищевский музей в Саратове во сто крат лучше).

Ближе к выходу, когда я, обалдевшая от «Рождения Венеры», «Весны», «Поклонения волхвов», уже случайным образом бродила по залам, взгляд мой вдруг зацепился за что-то знакомое. Я немедленно изменила курс, задела какую-то тётку («Scusi!», «Сама корова!») и оказалась у стеклянной витрины, за которой был круглый выпуклый предмет с изображённой на нём головой кричащей медузы Горгоны.

— Так вот ты какой, — сказала я вслух, — а я думала, ты больше…

Подошла ближе. И опять меня накрыло это странное чувство обретения настоящего шедевра, виденного раньше миллион раз на цветных вкладках в «Юном художнике». Но было что-то ещё, что не давало мне, в который уже за сегодня раз, тяжело вздохнуть и уйти от шедевра прочь. Я присела, чтобы поймать взгляд медузы, и тут до меня с такой ясностью дошло, на кого я сейчас смотрю, что я непроизвольно взвизгнула.

— Нельзя же так, девушка, — сказала мне полная женщина из нашей группы, которая оказалась слева от меня, — я всё понимаю, шедевр, но всё-таки надо как-то поспокойнее…

— Да она чокнутая, не видно разве? — сообщила ещё одна колхозница, — больная на всю голову.

Я ничего им не ответила, хотя, надо было бы. Следуя указателям, я уже бежала к выходу. Домой. В гостиницу.