Флорентийская голова (сборник) - Владислав Кетат

В знак согласия я кивнула, и мы двинулись.

Японец-китаец шёл довольно быстро, изображая туриста, спешащего в аэропорт. Я шагала следом, соблюдая дистанцию — это было несложно, с моими-то ножищами. Народу на улице было полно, и, на нас никто не обращал внимания. Таких как мы — туристов с чемоданами на колёсиках и сумками — вокруг было до чёрта.

Неожиданно я снова почувствовала вполне отчётливое беспокойство. Нет, страшно мне не было. Страх мой остался лежать на ковролине рядом с лифтом (спасибо Костантино, мать его за ногу). На то, что я осталась одна, без группы, и иду непонятно куда, непонятно с кем, мне тоже было плевать с той самой башни, которая лучше пизанской. «Что же тогда? — думала я, глядя на широкую спину японца-китайца, — что меня такое гадкое гложет?»

Ответ пришёл секундой позже: оказывается, я волновалась за свой чемодан, стучавший колёсиками по тёртой брусчатке позади моего попутчика, а точнее, за то, что лежит у него внутри. Меня внезапно кольнула фантазия, что всё это хитрый план, что японец-китаец и Костантино на самом деле заодно, и им ничего в жизни не нужно, кроме как отобрать у меня чемодан. Я непроизвольно сократила дистанцию на случай возможного похищения чемодана, хотя прекрасно понимала, что ничегошеньки не смогу сделать с этим странным человеком, полчаса назад расправившимся с Костантино.

Неожиданно японец-китаец остановился на краю тротуара (я чуть не вписалась в его спину), поднял руку вверх в фашистском приветствии и коротко, но звонко свистнул. На другой стороне улицы в ту же секунду затормозил кремовый «Мерседес», и небритый мужик за рулём ладошкой поманил нас к себе.

— Via Garibaldi, sedici, prego[17], — назвал японец-китаец адрес.

Водила мотнул головой, мол, залезайте.

— Вы, это, поосторожней там, — сказала я, когда японец-китаец располагал чемодан в огромном внутреннем пространстве багажника.

Японец-китаец кивнул, а после сделал рукой жест, будто застёгивает на губах молнию. Я поняла, что лучше мне помолчать, влезла на заднее сиденье «мерса» и зачем-то заблокировала обе двери. Японец-китаец сел рядом с водителем. Через пару секунд машина тронулась.

8. Новости — слоновости

В квартире японца-китайца я первым делом оккупировала ванную. Переоделась в домашнее — не хотелось оставаться в том, в чём я валялась на полу в гостинице, да и вообще, смена места жительства, как мне кажется, предполагает смену одежды. Я влезла в свежие джинсы, выбрала огромную белую майку «GAP» и завязала волосы в два инфантильных хвоста.

Когда я сняла с себя свитер и лифчик, в зеркале моему взору предстал красновато-васильковый синяк вокруг левого соска, оставленный пальцами Костантино. «Лучшее снотворное — руки любимого мужчины…», — вспомнила я его слащавый голос.

— Мразь, — произнесла я вслух, — скотина вонючая…

Фантомы недавно испытанного страха и унижения без стука вломились ко мне в голову. Зубы сами собой стиснулись, а кулаки сжались. На глазах навернулись слёзы.

— Сволочь, как разукрасил… — уже почти плача прогнусавила я.

Чтобы взять себя в руки я срочно представила Константина Натановича Говенько, скрюченного после удара в пах, потом его же голого в постели, а потом и процесс принудительного заливания в его ротовую полость «Русского эталона». Аутотренинг своё дело сделал — злость отхлынула. Я сделала пару-тройку глубоких вдохов-выдохов и успокоилась окончательно. Надела майку прямо на голое тело, предварительно намазав синяк троксевазином (у меня он всегда с собой — варикоз, знаете ли).

Пока я переодевалась, японец-китаец хозяйничал на кухне. Я слышала, как он что-то куда-то наливал, гремел посудой и хлопал дверцей холодильника. Затем послышался стук кухонного ножа по доске, загудела микроволновка, а после из-за двери стали доноситься совершенно неидентифицируемые звуки (пышь-пышь-пы-ы-ышшшшь-дык-дык-дык). Когда печка призывно тренькнула, моё любопытство победило.

Я влетела на кухню в полной уверенности увидеть что-то феерическое; воображение нарисовало разновсяческие японские вкусности (суши, сашими, яки соба и пр.), но на столе меня ждал жестокий облом — три ущербно маленькие круглые булочки на расписном блюде и блестящий, похожий на летающую тарелку, металлический чайник. «Вот так всегда, — подумала я, подавив смешок, — много шума, и ничего».

Японец-китаец, который успел раздеться до рубашки, брюк и домашних тапочек, жестом пригласил меня к столу. В ответ я совершенно неожиданно для себя сделала что-то похожее на книксен.

Когда я уселась за маленький, совсем не кухонный, а, скорее, кафешный столик, то поняла, что дико проголодалась. Очень быстро смолотила круглые булки и выдула две большие чашки зелёного чая. Японец-китаец напротив, ничего не ел, только периодически прихлёбывал чай.

Понимание того, что я совершенно не знаю человека, с которым сижу за одним столом, пришло только после того как желудок более или менее заполнился, а, может, это зелёный чай благотворно подействовал на мою память. Японца-китайца, кстати (судя по тому, как он спокойно цедил из синей пиалушки чаёк), то, что мы не знакомы, совершенно не смущало.

«Как всегда всё приходится делать самой», — подумала я и стала судорожно кумекать, с чего бы начать.

Несмотря на то, что в пределах данной конкретной кухни уровень сложности вечной женской задачи: «Как познакомиться с мужчиной» был сведён к минимуму, её решение вызвало у меня трудности. Я потратила минут десять, придумывая первую фразу, и в результате не родила ничего лучше, чем:

— Извините, а кто вы? — спросила я.

Японец-китаец оторвался от пиалушки.

— Вы имеете в виду мою национальность?

— И это тоже. Вы — японец или китаец?

— Ни тот, ни другой. Я — айн, или как изволил выразиться ваш великий писатель Антон Чехов в своём произведении «Остров Сахалин»: «айно». — Японец-китаец посмотрел мне прямо в глаза, видимо в ожидании какой-то реакции. Не дождавшись никакой, продолжил: — Точнее, айном был мой дед по матери. Бабка, его жена, была русская из даурских казаков, а по отцу — все корейцы. Несмотря на всё это, я считаю себя айном. Я — один из немногих, кто знает айнский язык.

Японец-китаец сделал паузу.

— Если вы не в курсе, Саша, айны — это такой народ, который раньше жил у вас на Сахалине и на Курилах — продолжил он. — Сейчас остатки моего народа живут на Хоккайдо. Нас осталось очень мало, не больше двадцати тысяч человек. Большинство из нас скрывает свою национальность, потому что в Японии мы всегда были «эбису» — варварами. Японцы — очень жестокий народ.

После слов о японской жестокости мне вспомнился Сергей Лазо, а затем, вполне предсказуемо мысли мои перескочили на Джордано Бруно, и я немедленно рассказала японцу-китайцу о моём вчерашнем разговоре с головой. Тот внимательно слушал и через каждое моё слово кивал.

— Только мне кажется, что это всё враки. Не понимаю, какая связь между Джордано Бруно, и, извините… — Я мотнула головой в сторону моего чемодана, который японец-китаец оставил в прихожей.

— Почему-то считается, что Джордано Бруно казнили за распространение учения Коперника, — сказал японец-китаец после ещё одной паузы, — но труды Коперника попали в так называемый индекс запрещённых книг спустя шестнадцать лет после смерти Джордано.

— За что же его тогда?

— В этом-то и вопрос… — Японец-китаец откашлялся в кулак. — В его обвинении было восемь пунктов, но что это за восемь пунктов, не знает никто. Об одном только можно утверждать с уверенностью — один из этих пунктов лежит сейчас в вашем чемодане.

Внезапно по моей спине пробежал холодок, словно налетел сквозняк старого ночного кошмара; меня основательно передёрнуло. Японец-китаец бросил на меня короткий взгляд.

— Может, вы хотите выпить? — спросил он. — У меня есть сливовое вино. Будете?

Удивляться тому, что он опять прочитал мои мысли, сил не было. Я просто кивнула.

Японец-китаец резко поднялся и направился к широкому холодильнику цвета «холодный металлик». Несколько секунд я наблюдала его широкую, обтянутую белой рубашкой спину. «А мужик-то здоровый», — подумала я.

Японец-китаец вернулся к столу с высокой бутылкой с широким горлышком и двумя пузатыми стаканами.

— Здесь тяжело найти настоящее сливовое вино, но я знаю один магазинчик…

Он аккуратно разлил жёлто-зелёную жидкость по стаканам, поставил бутылку на центр стола, потом, немного подумав, сместил её чуть вправо. Сел, поднял свой бокал, посмотрел на меня.

— Как говорится, ваше здоровье, Саша.

— И вам не болеть. — Я сделала небольшой глоток. Вино оказалось холодным и сладким. Я сделала ещё один, побольше.

— Ну как? — осторожно поинтересовался японец-китаец.

— С пивом потянет, — ответила я и прикончила стакан.