Одержимые - Таня Хайтман

Прошло всего лишь несколько минут, и Леа уже сидела в неотапливаемом вагоне, наблюдая за девушками напротив, умудрявшимися в одном ритме жевать жвачки. На всех были белые сапоги и короткие юбки, ноги обтянуты тоненьким нейлоном. Причудливые высокие прически не скрывали шерстяные шапки, а молнии коротеньких курточек были небрежно расстегнуты.

Поглощенная этим зрелищем абсолютной морозоустойчивости, Леа не заметила, что одна из девушек пренебрежительно рассматривает ее. Когда пассажирка наконец строгим голосом заговорила с Леа, та виновато вздрогнула. Несмотря на двухнедельный интенсивный курс, Леа не поняла ни слова. Она сосредоточенно уставилась на губы девушки, что, по всей видимости, показалось той еще более невежливым, чем откровенное разглядывание. Недолго думая она швырнула в Леа скомканной оберткой от жвачки.

— Да, спасибо, — сказала Леа и поторопилась выйти из вагона на следующей же станции, оставляя позади громко возмущающихся и смеющихся девушек.

Она обнаружила себя стоящей на заброшенной станции, название которой было погребено под слоем грязи. Кроме нее на узкой платформе не было никого, хотя в это время в метро очень много людей. Поскольку ее глаза не обнаружили ничего, за что можно зацепиться, Леа вернулась мыслями к только что пережитому и смущенно переступила с ноги на ногу. Она не рассчитывала, что кто-нибудь из девушек заметит, что она за ними наблюдает. Обычно окружающие не обращали на нее особого внимания. Это в первую очередь было причиной ее собственной жизненной позиции: Леа всегда интересовали книги: их можно читать, а вот людей — нет.

Мать всегда утверждала, что Леа — сильная и впечатлительная личность, но должна сама открыть это в себе. Однако постоянно курившая мать утверждала также, что раком легких может заболеть кто-то другой, но не она. Зато Леа придерживалась мнения, что не посылает нужных сигналов, которые могли бы подвигнуть окружающих удостоить ее вторым взглядом. Это было некое молчаливое соглашение: я не воспринимаю тебя, ты не воспринимаешь меня. До сих пор в жизни у нее так все и складывалось, плюс к тому всех ее знакомых можно было пересчитать по пальцам одной руки.

Но здесь, в этой чужой стране, Леа внезапно поняла, что такое положение дел ей крайне неприятно. Ведь неожиданно покупка выпечки превращалась в прогулку по бульвару, потому что она не могла понять местных обычаев — становиться ли в очередь или проталкиваться к лотку? Показать на то, что тебе нужно или все же попытаться назвать, пусть даже она не умеет как следует это выговорить? А продавщица при этом презрительно кривится и смотрит мимо. Леа окончательно уверилась, что лучше не привлекать внимания к своей особе. Если это превращает человека в ходячую мишень для оберток от жвачки, то Леа предпочитает оставаться в тени.

Прогрохотавший мимо поезд оторвал Леа от грустных мыслей, заставив вспомнить, где она находится. Как раз, когда она нашла план города на покрытой плексигласом доске, редкие светящиеся лампы над ее головой замигали. В приступе паники Леа закусила нижнюю губу и приготовилась к тому, что вот сейчас ее окружит полнейшая темнота, потому что опять отказала проводка. От одной мысли о том, что на этой похожей на катакомбы станции не будет видно даже вытянутой руки, Леа едва не закричала. Но лампы, помигав и погудев немного, пришли в норму.

Леа поспешно бросила взгляд на карту города и увидела, что находится неподалеку от дома профессора Каррьера. Вообще-то она собиралась провести оставшееся время в центральной библиотеке, но мысль о том, чтобы еще хотя бы несколько минут подождать следующего поезда в этом холодном тоннеле с мерцающими лампами, заставила ее изменить первоначальный план. Придется немного пройти пешком, а потом… Интересно, насколько невежливо явиться на час раньше назначенного времени? Наверняка по дороге ей придет в голову подходящая отговорка, утешила она себя.

К тому моменту, когда она приблизилась к по-княжески освещенному дому профессора, подходящая отговорка, к сожалению, так и не пришла ей в голову. Леа в растерянности остановилась и попыталась собраться с мыслями.

У нее по-прежнему захватывало дух от резких противоположностей этого города: почти незаметно обширное гетто высоток переходило в узкую полосу старинных домов, пощаженных бомбежкой во время войны. Но уже через несколько кварталов эти архитектурные жемчужины оказывались огорожены забором сплетения эстакад и промышленных бараков. Дома в большинстве своем состояли из побитого непогодой бетона, а дороги — из разрушенного морозом асфальта. Хотя многим строениям было всего лишь несколько десятилетий, выглядели они так, будто вот-вот рухнут. В то время как старые кварталы переживали, можно сказать, эпоху Возрождения, большинство квартир в высотных домах стояли пустыми, и долгими зимними вечерами черные окна особенно сильно бросались в глаза. Периферию города составляли несколько жалких брошенных лачуг и разбитых ржавых автомобилей. Дальше начинался лес. Не тот, за которым ухаживали на протяжении многих лет, как у Леа дома, который она ценила и который так и звал прогуляться или поездить на велосипеде по множеству ухоженных дорожек воскресным днем. Нет, у этого леса не было ничего общего с удобным местом отдыха.

Когда Леа ехала сюда, она пересекала этот зеленый массив и, увидев его впервые, ощутила неуверенность, с тех пор не отпускавшую ее: армия мощных хвойных деревьев, уверенно противостоявшая снежной массе. Весной эти деревья наверняка не покрывали маленькие цветочки — просто потому, что ми один луч не проникал сквозь плотную хвойную крону. «Вели здесь вообще бывают солнечные лучи», — подумала Леа при виде этой живой стены, теснившей город со всех сторон, и поплотнее закуталась в шарф.

Вид красивого старого дома профессора сгладил мрачные впечатления последних недель. На дорогом фасаде была с любовью проработана каждая деталь, краски искрились свежестью, и даже явно старинная дверь была недавно покрыта темно-красным лаком, на котором нигде не было заметно ни царапинки. Ограды вокруг дома не было, он стоял располагающе близко к улице: только маленький кованый заборчик и пара заснеженных рододендронов отделяли частную территорию от общественной. К сожалению, Леа не могла заглянуть и комнаты — шторы были задернуты. Но через ткань проникал мягкий свет, словно приглашая войти. Девушку магически притягивали приглушенные звуки фортепиано.

Тем не менее, Леа переминалась с ноги на ногу, стараясь не обращать внимания на то, что пальцы на ногах начали замерзать. Она по-прежнему надеялась, что хотя бы один из ее сокурсников тоже явится непозволительно рано. Вместе легче было бы совершить бестактность. Очередной порыв ледяного ветра, от которого волосы упали на лицо, окончательно уверил ее в том, что дольше торчать на улице не стоит.