Маяковский начинается - Николай Асеев

ОТЦЫ И ДЕТИ

Теперьначать о Крученых главу бы,да страшно:завоет журнальная знать…Глядишь —и читатель пойдет на убыль,а жаль:о Крученых надо бы знать!Кто помнит теперьо царевой России?О сером уезде,о хамстве господ?А эти —по нейвчетвером колесилии виделисамый горелый испод.И въелось в Крученыхазлобное лихоне помнящих родупьянчуг,замарах…Прочтителубочную «Дуньку Рубиху»и «Случай с контрагентомв номерах».Вы скажете —это не литература!Без суперобложеки суперидей.Вглядитесь —там прошлая века натураползучих,приплюснутых,плоских людей.Там страшнаяпростонародная сказкав угарном удушьебревенчатых стен;полынная жалобаветра-подпаскас кудрями,зажатыми промеж колен.Там все:и острожная сентиментальность,и едкая,серая соль языка,который привешен,не праздно болтаясь,а время свидетельствоватьна века.

Наклеят:«Он мелкобуржуазной стихиилазейку тайкомпрорывает в марксизм…»Плохие чтецы вы,и люди плохие,как стиль ваш ни пышен,и вид — ни форсист!Вы тайнопод спудомсмакуете Джойса:и гнил, дескать, в меру,и остр ананас…А то,что в Крученыхжар-птицею жжется,совсем не про это,совсем не про нас.

Нет, врете!Рубиха вас разоблачает,со всем вашим скарбомпрогорклым в душе.Трактир ваш дешевыйс подачею чая,с приросшею к скважинемочкой ушей.Ловчите,примеривайте,считайте!Ничем вас не сделатьсмелей и новей —весь круг мирозданьясводящих к цитате —подросшихлабазниковых сыновей.Вы, впившиесяв наши годы клещами,бессмысленно вызубрившие азы,защитного цветалитые мещане,сидевшие в норахво время грозы.Я твердо уверен:триумф ваш недолог;закончился кругваших тусклых затей;вы — бредом припомнитесь,точно педолог,расти не пускавшийсоветских детей.

К примеру:скажите, любезный Немилов,вы — прочно приверженык классике форми, стояу «Красной нови» у кормила,решили,что корень кормила — от «корм»?Вы бодро тянулик чернилам ручонку,когда,Либединскоговыся до гор,ворча,Маяковскому ели печенку;ваш пафос —не уменьшился с тех пор?А впрочем,что толку —спросить его прямо?!Он приметсяс шумом цитаты листать.Его наделила с рождения мамарумянцем таким,что краснее не стать!Так вот,у таких и отцы были слизни;их души тревожиллишь шелест кушей.А Вася Каменский —возьми да и свистнив заросшие волосомдебри ушей.Ух, и поднялось же:«Разбой! Нигилисты!Они против наших музеев и книг!»Один — даже —модный профессор речистый«явленье антихриста»выявил в них.А свист был — веселый,заливистый,резкий!Как нос ни ворочай,куда ни беги,он рвался — за ставни,за занавески,дразня их:«Комолые утюги!»Тот свист был —всемупрожитому до реди,всемупережеванному на зубах,всему,что свалялось в родные,в соседи,что пылью крутилосьв дорожных клубах.Как вам рассказатьо тогдашней России?..Отец мойбыл агентом страховым.Уездомпузатые сивки трусили.И домупирался в поля —слуховым.И в самое детствозабытое, раннее —я помню —везде окружали меняжестянки овальные:«Страхование —Российского общества —от огня».Слова у отца непонятны:как полисы,как дебет и кредит,баланс и казна…И я от них бегали прятался по лесу,и в козныс мальчишками дул допоздна.А ночьюнабат ударял…И на голыхплечах,что сбегались,спросонья дрожа,пустивши приплясыватьогненный сполох,в полнеба плечомупирался пожар.Я видел,как, бревна обняв и облапиви щеки мещанок зацеловав,прервав стопудовьезловещего храпа,коробит огоньжестяные слова.«Российского общества»плавилась краска,угрюмыерушились этажи…И все это былокак страшная сказка,которую хочется пережить.

Я выроси стал бы, пожалуй, юристом.А может — бандитом,а может — врачом.Но резкого зареваблеском огнистымя с детства былвзбужени облучен.И первые слухио новом искусствемне в сердце толкнули,как окрик: «Горим!»В ответ имбезличье, безлюдье, безвкусье,ничей с ними голоснесоизмерим.В ответ имбеззубый,безлюбый,столетнийпрофессорски старческий вышамк:«Назад!»В ответ имунылой,слюнявою сплетнейдоценты с процентами вкупегрозят.Язычат огнямиих перья и кисти,пестреет от красокцыганский их стан,а против —желтеют опавшие листья,что стряхивает с холстаЛевитан.И тысячипламенной молодежи,которая вечноправа и нова,за ними идут,отбивая ладоши,глядеть,как горятжестяные слова!

ГОЛОС ДОКАТЫВАЕТСЯ ДО ПЕТЕРБУРГА

Здесь город был.

Бессмысленный город…

Одесса грузила пшеницу,Киев щерился лаврой,Люди занималисьсамым разнообразным трудом,и никому не было деладо этой яркой и яройюности,которой был онв будущееведом.Однажды он ехал,запутавшись в путаницеколей, магистралей,губерний, лесов,и в тряском вагонеслучайная спутницаукором к немуобратила лицо:«Маяковский!Ведь вот вы — наедине —и добрый и нежный,а на людях — грубы».В минутном молчаньеоледенев,широкой усмешкойраздвинулись губы:«Хотите —буду от мяса бешеный, —и, как небо, меняя тона, —хотите —буду безукоризненно нежный,не мужчина,а облако в штанах!»

Как пишет он:«Это было в Одессе» —его приобщениек облакам;с ним жизнь начиналачудить и кудесить,пускатьпо чужим любопытным рукам.И как бы те ни были рукиизнежены,и как бы ни прикасались легко, —скорейсквозь буран он продрался быснежныйпо скатусоскальзывающих ледников.Скорей бынагрудникдействительной грубостии в горло —действительный рев мясника,чем медная мелочьобщественной скупости,к земле заставляющаяпоникать.

Кто в том виноват?Проследите по циклам.Ни тот и ни этот,ни эта, ни та.Но горло замолкло,и сердце поникло,и щекисвои изменили цвета.Схватитесь за голову!Как это вышло?Себя разорить,по кускам раздаря!Срывайтесь со стен,равнодушные числа,ошибкою Гринвичаи календаря!..Враги закудахчут:«Он это — в СоветскомСоюзеталант свой утратил на треть!»Молчите!Не вашим умам-недовескамтакого масштабадела рассмотреть!Одесский конфликт —лишь по «Облаку» ведом.Но что там ни думайи как ни судачь, —в общественных битвахпривыкший к победам,в делах своих личныхне звал он удач.В напорепривыкшийк ответным ударам,по сборищаммерявший звонкую речь, —душою швырятьсяпривык он задароми комнатных словне сумел приберечь.В толпеаплодирующих и орущих,среди пароходов и доковв чести, —он был,как огромныйнатруженный грузчик,не знающий,как себяв лодке вести.На руль приналяжешь —все море хоть выпень,за весла возьмешься —назад вороти!Кружит и качаетвсесветная кипень,волна за кормойи волна впереди.

Из города в городшвыряло, мотало,на отмели чувствавалило — несло.И вотпосреди островкови кварталово невский гранитобломало весло…Холодом бронзовелаЛетнего сада ограда,пик над Адмиралтействомвылоснился, остер,яснилась панораматеперешнего Ленинграда,тогдашнего Петербургахолодный,пустой простор.Здесь люди жиливежливо-глухи,по пушке выравненные,как на парад,банкиры,гвардейцы,писатели,шлюхи —весь государственныйаппарат.Торцы приглушали звуки.Кругом залегли болота.В туманевлажнели ноздриохранников и собак.И скука сводила скулы,как вежливая зевота,в улыбку переходящаяна вышколенных губах…Ты после узнал еговооруженным,когда онв атаку,по мокрым торцам,лавиной «Путиловского»и «Гужона»пошелна ощеренный череп Дворца!Тогда жеспешили — жили,каждый своей дорогой,от Выборгской — до Дворцовой,от нищего — до туза.И здесь протекало детствов перспективе строгоймальчика — Оставь Не Трогайи девочки — В Ладонь Глаза.

Обычного типаих было семейство,картин и портьерпрописные тона;их жизньповторяласьи длиласьсовместно,как в зеркале — зеркало,в стену — стена.Такие же тучиклубились над нею,такие ж обычаи,правила,дни.Хоть мальчик былсдержанней и холоднее,но вместеот всех отличались они —правдивостью, что ли,и резкостью вкуса,упорством характера,ясностью глаз,уменьем на вещине взглядывать куцо,не ставитьна жизненном почеркеклякс.

Бездонный провал Империи,собор,засосанный тиной;на седлахи на подпоркахкачающийся закон,и — вздыбленныйМедный Всадник…Такую они картинувседневно,ежеминутномогли наблюдать из окон…И девочка вырослав девушку.По складу схоживо многом, —лишь глаз ее круглыхи карихбольней по коже ожог…В четырнадцать летсовместноони покончилис богом.И мальчиксреди одноклассниковвел марксистский кружок.Листки календарныеникли…Из девушки вырослаженщина.Вкус к жизни,к ее сердцевине,был пробкой притерт,как духи.Они сообща ненавиделичинушествои военщину.Но что же любить прикажете?Себя лишь самихда стихи?Она би на баррикады —не дрогнула,и под сводыугрюмого равелина…Но не было баррикад.Единственной баррикадой —дымившие далью заводысвинцовым грузом привычекот них отделяларека.Они полюбили друг друга.Но рознос родною рукойобручилась рука.Она егонавеки —яростно,грозно,а он ее —разумно,ясно,слегка.И это взаимноеразновесье,молекул и атомоввзвихренный ход,грозилрассверкатьсясмертельною вестьютому,кто под тучу их крышивзойдет.

Что с ними случилось?Общественный обручне смог уже сдерживатьбочку без дна:семьи не устроишь,судьбы не задобришь,когда в нейнепрочная клепка видна.И эти,любившие с детства друг друга, —век раньше —и не было б лучше жены,и не было б мужа чудесней, —из кругаим сродноговыбитыи обречены!И городбездонных пучиви проваловнад ними —как призрак —маячил и стыл;и мелкою зыбьюНева целовалаегоразведенные на ночьмосты.

ЦЕНТР И ОКРАИНЫ