Отлив - Роберт Стивенсон

- Скоро,- сказал капитан, небрежно тронув инструмент, и принялся за длинный душистый банан, расправился с ним, поднял кружку,с кофе и кивнул матросу, с которым вел переговоры.- За твое здоровье, дружище, ты делаешь честь южным морям,провозгласил он.

С отвратительной, собачьей жадностью они насыщались горячей пищей и кофе, и даже клерк немного ожил, глаза его заблестели. Чайник опорожнили, миску опустошили; хозяева, прислуживавшие им с веселым гостеприимством полинезийцев, поспешили подать десерт местный табак и свернутые в трубочку листья пандануса вместо бумаги, и через минуту все сидели кружком и дымили, как индейские вожди.

- Когда человек завтракает каждый божий день, ему не понять, что это такое,- заметил клерк.

- Следующая проблема - обед,- проговорил Геррик и вдруг со страстью добавил:- Как бы я хотел быть канаком!

- Одно я знаю твердо,- сказал капитан,- я дошел до точки. Я скорее повешусь, чем буду еще гнить здесь живьем.- С этими словами он взял аккордеон и заиграл "Дом, милый дом".

- Перестаньте сейчас же!- закричал Геррик.- Я этого не могу вынести!

- Я тоже,- сказал капитан,- но что-то ведь надо играть, надо оплатить счет, сынок.

И он запел "Тело Джона Брауна" приятным мягким баритоном, затем последовал "Модник Джим из Каролины", потом "Рорин-храбрец", "Спускайся ниже, колесница" и "Дивная страна". Капитан щедро платил по счету, как делал и прежде; не один раз он покупал пищу за ту же монету у любящих песни туземцев, неизменно, как и теперь, вызывая восторг.

Он допел до середины "Пятнадцать долларов в кармане", вкладывая в исполнение много энергии и упорства, так как работа шла со скрипом, как вдруг среди матросов почувствовалось какое-то волнение.

- Капитан Том идет,- сказал, показывая рукой, матрос. Трое бродяг, проследив за его рукой, увидели человека в пижамных штанах и белом джемпере, быстро шагающего со стороны города.

- Так это и есть тапена Том?-прервав пение, спросил капитан.- Не пойму, что он за птица.

- Лучше сматываться,- заметил клерк.- Мне он не нравится.

- Отчего же?-задумчиво протянул певец.- Чаще всего нельзя сказать так сразу. Пожалуй, я попробую. У музыки, ребятки, есть такое свойство - смягчать лютых тапена. А вдруг дело выгорит, и все завершится пуншем со льдом в капитанской каюте.

- Пунш со льдом? Мать честная!-сказал клерк.- Давайте чтонибудь такое, капитан, чтоб его забрало. Попробуйте "По лебяжьей реке".

- Ничего подобного, сэр! Тут пахнет Шотландией,- ответил капитан и отчаянно затянул "Давным-давно то было". ~- Капитан Том продолжал идти тем же быстрым, деловым шагом. На его бородатом лице, когда он враскачку прошел по доске, не отразилось ничего. Он даже глаз не скосил в сторону певца.

Мы с ним плескались в ручейке С рассвета допоздна,- звучала песня.

Капитан Том нес под мышкой пакет, который он и прожил на крышу надстройки, и тут только он резко повернулся к бродягам и прорычал:

- Эй, вы! Проваливайте!

Клерк с Герриком, не соблюдая строгого порядка отступления, тут же бросились на берег по доске.

Певец, однако, отшвырнул инструмент и медленно поднялся во весь рост.

- Что это вы так разорались?-сказал он.- Мне что-то хочется поучить вас вежливости.

- Коли будете еще разевать свою паршивую пасть,отозвался шотландец,- я покажу вам, где раки зимуют.

Я кое-что слыхал про вас троих. Поверьте мне, вам тут недолго осталось шататься. Правительство держит вас на прицеле. Оно скоро на расправу со всякими проклятыми бродягами, надо отдать французам должное.

- Погодите, попадетесь мне на суше! - закричал капитан, а затем добавил, обращаясь к команде:- Прощайте, ребятки. Вот вы настоящие джентльмены! Самый разнесчастный среди вас выглядит на шканцах лучше, чем этот поганый шотландец.

Капитан Том не снизошел до ответа, с неприятной усмешкой он наблюдал за бегством незваных гостей и, едва последний из них сошел на берег, повернулся к матросам и велел им заняться грузом.

Бродяги бесславно отступали по берегу; первым шел Гер-рик, лицо его побагровело, колени тряслись, он был в бешенстве и близок к истерике. Он бросился на землю там же, под тем же пурау, где они дрогли прошлую ночь, громко застонал и зарылся лицом в песок.

- Не говорите со мной, молчите! Я этого не вынесу!вырвалось у него.

Двое других в замешательстве смотрели на него сверху.

- Чего это он там не вынесет?- сказал клерк.- Позавтракал, и ладно. Я так до сих пор облизываюсь.

Геррик поднял пылающее лицо с безумными глазами.

- Я не могу попрошайничать!- выкрикнул он пронзительно и снова повалился ничком.

- Пора с этим кончать,- проговорил капитан, вдохнув воздух сквозь сжатые зубы.

- А что, по-вашему, виден конец?-насмешливо фыркнул клерк.

- Для него конец недалек, можете на этот счет не сомневаться,- возразил капитан.- Вот что,- добавил он более веселым тоном,- вы тут дожидайтесь меня, а я пойду проведаю моего представителя.

Он повернулся на каблуках и раскачивающейся походкой моряка зашагал к городу.

Вернулся он приблизительно через полчаса. Клерк дремал сидя, прислонившись к дереву; Геррик в прежней позе лежал на песке. Нельзя было понять, спит он или нет.

- Эй, ребятки!-окликнул их капитан со своей обычной наигранной бодростью, от которой порой становилось больно.- У меня есть мысль.

И он показал почтовую бумагу, конверты с марками и карандаши.

- Мы все можем послать домой письма почтовой бригантиной. Консул позволил зайти к нему и надписать адреса чернилами.

- Что ж, все-таки что-то новое,- заметил клерк.- Мне это и в голову не приходило.

- Это вчерашняя болтовня о возвращении домой меня надоумила,- пояснил капитан.

- Ну, давайте, что ли,- сказал клерк.- Попробую и я.- И он отошел подальше, туда, где лежало каноэ.

Двое других остались под деревом. Они то принимались писать, то вымарывали написанное; то сидели, уставившись на залив, покусывая кончик карандаша, а то переводили взгляд на клерка, который сидел в тени каноэ, упершись в него спиной, ухмылялся и кашлял, а карандаш его проворно летал по бумаге.

- Не могу,- вдруг произнес Геррик.- Духу не хватает.

- Послушайте,- сказал капитан с непривычной серьезностью,может, и трудно писать, да еще неправду, знает бог - трудно. Но так будет честнее. Что вам стоит написать, что вы здоровы и счастливы, но, к сожалению, не можете послать денег с этой почтой. Если не напишете такого я вам скажу, как это называется: это будет чистейшей воды скотство.

- Легко говорить,- возразил Геррик.- Я вижу, вы и сами не очень-то много написали.

- При чем тут я?- вырвалось у капитана. Голос его был не громче шепота, но насыщен волнением.- Что вы обо мне знаете? Если бы вы командовали лучшим барком, какой выходил из Портленда, если бы вы валялись пьяный на койке, когда барк налетел на рифы в Группе Четырнадцати островов, и, вместо того чтобы там остаться и потонуть, вылезли бы на палубу, и отдавали пьяные распоряжения, и загубили бы шесть душ, тогда бы вы имели право говорить! Вот так,- сказал он уже спокойнее,- такова моя история, теперь вы ее знаете. Недурно для отца семейства. Погибли пятеро мужчин и одна женщина. Да, на борту находилась женщина, хотя нечего ей там было делать. Наверно, я отправил ее прямо в ад, если есть такое место. Домой я так и не показал глаз, жена с малышами переехала в Англию к своему отцу. Даже не знаю, что с ними,добавил он с горечью.

- Благодарю вас, капитан,- сказал Геррик.- Вы мне теперь еще симпатичнее.

Отводя глаза, они коротко и крепко пожали друг другу руки, и нежность переполнила их сердца.

- Итак, ребятки, снова за вранье!-сказал капитан.

- Отца я не буду трогать,- отозвался Геррик, криво улыбаясь.- Из двух зол выберу свою милую.

Вот что он написал: "Эмма, я начал писать отцу, но зачеркнул, потому что, пожалуй, проще написать тебе. Это мое прощание со всеми, последнее известие о недостойном друге и сыне. Я потерпел крах, я сломлен и опозорен. Я живу под чужим именем. Тебе придется со всей твоей мягкостью поведать об этом отцу. Я сам во всем виноват. Я знаю, захоти я - и мог бы преуспеть, и все же, клянусь тебе, я пытался захотеть. Невыносимо, что ты будешь думать, будто я не пытался. Ведь я всех вас люблю, в этом уж ты не должна сомневаться, именно ты. Я любил постоянно и неизменно, но чего стоила моя любовь? Чего стоил я сам? Я не обладал мужеством рядового клерка, не умел работать, чтобы заслужить тебя. Теперь я тебя потерял и даже способен радоваться этому: для тебя это к лучшему. Когда ты впервые появилась у нас в доме - помнишь ли ты те дни? Я так хочу, чтобы ты их не забывала,- тогда ты знала меня в мою лучшую пору, знала все лучшее, что есть во мне. Помнишь тот день, когда я взял твою руку и не отпускал ее, и тот день, когда мы глядели с моста Бэттерси на баржу, и я начал рассказывать одну из своих дурацких историй, а потом вдруг сказал, что люблю тебя? Тогда было начало, а сейчас, здесь,- конец. Когда прочтешь письмо, обойди и поцелуй всех за меня на прощание - отца и мать, братьев и сестер, одного за другим, и бедного дядюшку, попроси их всех забыть меня и забудь сама. Поверни в двери ключ, не пускай обратно воспоминаний обо мне, покончи с призраком, который выдавал себя за живого человека и мужчину и похитил твою любовь. Все время, пока я пишу, меня мучит презрение к себе: я бы должен сообщить, что я благополучен и счастлив и ни в чем не нуждаюсь. Не то чтобы я хорошо зарабатывал - в таком случае я послал бы вам денег,- но обо мне заботятся, у меня есть друзья, я живу в дивном месте, о каком мы с тобой мечтали, так что жалеть меня незачем. В таких местах, как ты понимаешь, живется легко и неплохо живется, но часто бывает трудно заработать хотя бы полшиллинга. Растолкуй это моему отцу, он поймет. Больше мне нечего прибавить, я только мешкаю, точно гость, которому не хочется- уходить. Да благословит тебя бог. Подумай обо мне в последний 'раз, представь меня здесь, на ярком берегу, где небо и море неестественно сини и огромные буруны ревут на барьерном рифе, где островок сплошь покрыт зеленью пальм. Я здоров и крепок. И всетаки я умираю. Умереть так приятнее, чем если бы вы толпились у постели больного. Шлю тебе прощальный поцелуй. Прости и забудь недостойного".