Здесь птицы не поют (СИ) - Дмитрий Бондарь

— Нет.

— Давай сигареты мне, а я тебе за это вот такой кусочек дам, — якут принялся разматывать с запястья тряпку. — Он, паря, правда, не на тебя заговорен, но как‑нибудь поможет, наверное.

— Юра! — донеслось с кормы. — Ты мне зачем новобранца запугиваешь?

— Нет, Олег, не запугиваю. Просвещаю! — оправдался якут, одновременно протягивая Рогозину маленький обрывок материи. — Здесь живет сильный иччи — повелитель вещи. Матрена приказала ему помогать мне. Он нас с тобой защитит. Чего вылупился, паря? Сигареты давай!

Рогозин полез в рюкзак. Курить он все равно не собирался.

— Слышь, ты, просветитель, я тебе вот что скажу — если парень откажется ночью смену стоять, то стоять будешь ты. Понял? — громко посулил Борисов.

— Да, — крикнул в ответ Юрик, принял из рук Виктора две пачки и отвернулся на минуту — спрятать их в свою котомку, расшитую кожаными кистями и увешанную металлическими бляхами со странным орнаментом. — Я прочитаю алгыс, попрошу иччи быть с нами обоими. Только ты далеко от меня не отходи, а то иччи не сможет тебя защитить.

Рогозин смотрел на то, как набегающий поток воздуха теребит черные с изрядной сединой волосы якута, как уносится дым от очередной сигареты в зубах коллеги, как поблескивают железяки на сидоре. Нашитые, казалось, без системы, бляхи размером со спичечные коробки не соприкасались друг с другом и звякнуть могли только если кто‑то намеренно стал бы ими стучать друг о друга. На каждой из них присутствовал непривычный узор: словно изгибающиеся в танце червяки плели бесконечный хоровод вокруг шести- или восьмиконечных хризантем. Ничего подобного Рогозину видеть еще не приходилось — чеканка была очень самобытной.

— Ты меня, паря, слушай, а не этих, — приглушенно проговорил Юрик. — Им‑то откуда знать, что происходит в этих местах? А мои предки здесь с сотворения мира живут, все видели, все знают, все объяснят. Ну почти с сотворения…

— Точно, как юкагиров вырезали под ноль — так якутское основание мира и наступило, — заржал Моня, прислушивающийся к разговору. — Это предки, Юрец. Ты‑то здесь при чем, старый? Ты же в Саратове родился и жил на Урале. Сколько ты здесь? Года четыре? Пять? Краевед, еханый бабай!

— Предки с нами говорят здесь, — свирепо посмотрел на Моню якут. — Айыы не дадут сгинуть в своих краях доброму якуту. Не лезь ко мне, Моня! Нажалуюсь на тебя Матрене — никогда больше отцом быть не сможешь!

Иммануил перекрестился и запричитал:

— Свят — свят — свят! Огради меня от козней лукавого! Направь руку и защити чресла!

Рогозину на мгновение показалось, что он попал на какую‑то выездную сессию дурдома, населенного сектантами и мракобесами, когда Моня захохотал полубезумно:

— Как она меня проклянет, если ты только что, старый дурак, всем нам пообещал скорую погибель?!

— Да! — упорствовал Юрик. — Сначала ты сдохнешь!

— А потом висяк настигнет, ага? — веселился Моня. — Зомби — осеменитель, да? Тебе в Москву нужно, к Петросяну, там всяких дураков на работу берут. Чем не дурнее — тем гоже.

— Не слушай его, — порекомендовал якут, демонстративно отворачиваясь от приятеля. — У него мозги водкой сожжены. Меня слушай, я помогу тебе выжить.

Все надолго замолчали, только видно было, как плечи Мони тряслись, содрогаемые беззвучными приступами смеха.

— Почему место плохое? — спросил Виктор через полчаса, когда якут потянул в рот новую сигарету.

— Я расскажу! — обрадовался Юрик. — Слушай, паря. Старые люди говорят, что в тех краях в далекие времена шла большая война. Такая сильная, что звезды горели и огонь этот жег землю, превращая камень в стекло, убивая даже иччи. Никто из живых, кроме сильных шаманов, не мог там появиться, потому что сгорал в огне войны. Только существа из мира духов — иччи, абаасы, айыы могли там показаться и помочь воюющим. Даже водяным — сюллюкюн вход туда был закрыт. Потому что не осталось ничего мокрого, все было сожжено и расплавлено! Война давно закончилась, тысячи лет прошли. Но земля там все еще горячая и не живет никто — ни зверь, ни птица, ни змея. И места там гиблые, охотники пропадают бесследно, пастухи исчезают, геологи не возвращаются! Говорят, Железно…

Закончить Юрик не успел, потому что на очередном повороте с него сорвало панаму — афганку.

Виктор почему‑то сразу подумал о радиации и забеспокоился. Только облучения ему и не хватало для полного комплекта несчастий! Он оглянулся на Борисова, но тот безмятежно смотрел вдаль, сжимая руль.

Однако была в истории Юрика какая‑то недосказанность, неясность, нестыковка. Рогозин постарался припомнить все сказанные слова и сразу ее обнаружил!

— Юр, а воевал‑то кто с кем?

— Какой красивый! — покачал головой якут. — Смотри, хозяин на берег вышел, лапой машет! Очень здравствуй, хозяин!

Виктор проследил за вытянутой рукой и поежился. Метрах в ста от них на берегу стоял огромный тощий медведь, задумчиво провожающий лодки плотоядным взглядом. Вернее, конечно, никакого взгляда из‑за дальности Рогозин не заметил, но почему‑то был убежден, что взгляд медведя должен быть плотоядным.

— А воевали, паря, Джоёсегей Тойон и Улу Тойон. Улу Тойон со своими абаасы рвался в наш мир, а Юрюнг Тойон послал своего брата и Сюгэ Тойона помешать злому Улу в его планах. У них получилось, Улу Тойон был загнан обратно в нижний мир, вместе с ним отправились демоны — шаманы Хара, Аан Аргыл и Кюн Кянгис. Там стоит жертвенник злому Улу Тойону, оттуда он приходит в наш мир и крадет людей, утаскивает в свою подземную темницу и жестоко пытает несчастных, вытягивает мозги через ноздри, перепутывает кишки, чтобы человек мучился, обливает лицо жертвы желудочным соком, а потом съедает истерзанное черными когтями сердце! Но и тогда несчастному не приходит облегчения! Потому что своей злой волей Улу Тойон не дает бедняге умереть, он выпускает его ночами к стойбищам, где говорит голосом своей жертвы через его рот, зазывает родственников и утаскивает их тоже! Чтобы снова жестоко пытать, мучить и сожрать!

Виктор не любил страшилки. Не читал книг Кинга (да вообще никаких книг в последние годы не читал!), не переносил ужастики и поэтому рассказ якута показался ему свежим и до тошноты избыточно подробным.

— А вот и не напугал! — на носу лодки веселился Моня. — Наш‑то аццкий Сотона куда как страшнее будет!

— Здесь Сатаны нет, — насупился Юрик. — Здесь живет Улу Тойон. И только очень сильные шаманы могут противостоять ему. А ваших попов он ест пучками на завтрак! Конечно, не верующих попов, а пришедших в церковь за вознаграждением и верящих только в деньги!

Моня шмыгнул носом, вытер тыльной стороной ладони верхнюю губу и, ничего не ответив, отвернулся с самым презрительным видом.

Вскоре первая лодка свернула к берегу — на нем среди скал обнаружилась отмель, и начальники решили сделать первый привал.

Песчаная коса длиной шагов в тридцать — сорок с редкими кустами, натыканными там и сям, возвышалась над волнами едва ли на четверть метра, но половодье уже прошло, и можно было провести на ней пару часов, не особенно заботясь о безопасности.

— Посмотри наверх, — Юрик потрепал Рогозина по плечу. Виктор едва успел разуться, чтобы помыть запотевшие ноги, как якут — мистификатор оказался рядом. — Вон туда, в распадок, чуть правее.

— Что это?! — по спине Виктора побежали мурашки.

Подобное Рогозин видел впервые. В полусотне шагов перед ним, выше, почти укрытое между двумя скалами росло дерево. Пересохшее, черное, без единого листа, корявое и кривое, зацепилось корнями на серо — белой скале, выросло куда‑то вбок — над пропастью глубиной в три десятка метров. Уже само по себе оно выглядело неземным, но кому‑то и этого показалось мало — каждая ветка уродливого дерева была украшена черепами животных. Некоторые из них имели рога, другие были устрашающе огромными, их было так много, что соприкасаясь под редкими порывами ветра, они издавали непрерывный костяной стук, сопровождаемый шелестом мелких веток.

— Это дерево Улу Тойона, паря! На ветках — жертвы. Чтобы демон не выходил к людям, ему приносят жертвы сюда. Улу Тойон хитрый и сильный, но очень глупый. Если оленю дать человеческое имя, Улу станет мучить его и забудет о человеке. Сам он Улу Тойон страшный — четыре зуба у него, глаза золотые горят огнем, два лица — одно как череп человека, другое как дым, когда Улу сердится, тогда земля трясется, когда Улу задумал плохое — горы начинают гореть огнем. Поэтому лучше Улу не злить. И на каждом его дереве должна висеть свежая жертва. Но на этом дереве все кости белые, давно не было новых жертв. Плохое нас ждет впереди.

Голос у якута был тянучий, тонкий, противный, будто готов он вот — вот сорваться на сип. Такие голоса бывают у людей по пятнадцать раз в году страдающих от простуды и вечного насморка.