Манускрипт ms 408 - Тьерри Можене

Сразу же после этой фразы режиссер пустил финальную заставку. По вертикали студии медленно поднималась камера, снимавшая Томаса Харви, который после окончания эфира беседовал с собравшимися вокруг него приглашенными до тех пор, пока на экране не появился рекламный ролик, завершавший передачу.

Тогда ведущий снял наушник, пожал руки режиссеру и нескольким специалистам, убрал записи в портфель. Затем, почувствовав рядом с собой присутствие Маркуса, даже не подняв головы, спросил:

— Полагаю, вы пришли сюда не для того, чтобы поговорить о философии?

— Нет. Вчера ваше имя появилось на экране моего компьютера… Вероятно, было заранее предопределено, что наши пути снова пересекутся. Мне необходимо срочно с вами поговорить.

— Только не здесь, Маркус. Телевизионная студия — это худшее место для беседы. Следуйте за мной, я оставил за собой офис рядом с университетом, где когда-то преподавал. Там нам будет спокойнее.

4

Когда Томас Харви открыл перед Маркусом Коллероном дверь своего кабинета и предложил ему присесть, последний на мгновение замер и в молчании оглядел комнату. Окно напротив выходило на квадратные газоны Вашингтон-сквер, где на черном, как сажа, небе появлялись первые молнии. Гроза теперь висела прямо над Манхэттеном. Мужчины немного помолчали, позволив прошлому встать между ними. Маркус чувствовал напряжение лицевых мускулов, которое не мог ослабить с того момента, как они покинули телевизионную студию. Его взгляд на мгновение обратился на улицу. Он не помнил, чтобы когда-нибудь видел небо таким черным или слышал настолько грозные громовые раскаты. Приблизившись к книжному шкафу, занимавшему всю поверхность стены, он провел пальцами по корешкам книг, вынул одну наугад, на мгновение открыл ее, затем повернулся к Томасу Харви.

— Все та же любовь к старинным книгам?

— Да.

— И, я полагаю, все та же квартира на Бликер-стрит…

Профессор подтвердил его предположение кивком головы.

— …а вне студий NWA Channel ваша жизнь проходит между стенами библиотеки на Девятой улице и букинистами на Четвертой авеню?

— Именно так. Вы могли бы еще добавить, что иногда вечером, когда нужно вырваться из мира чистых идей, мне случается пойти выпить стаканчик в одном джаз-клубе на Томпсон-стрит — там, где мы когда-то встречались с Кларой. Видите, со времени нашей последней встречи я всего лишь оставил пост в университете ради того, чтобы вести телевизионную передачу. Кроме этого в моей жизни ничего не изменилось. А в вашей?

Маркус ответил не сразу. Он понял, что бывший преподаватель сохранил привычку смотреть собеседнику в глаза после каждой своей реплики, словно для того, чтобы оценить произведенный эффект. Наконец, усевшись напротив, Коллерон ограничился тем, что положил перед профессором свое удостоверение ФБР.

— Специальный агент Коллерон, — вслух прочитал Томас Харви, — очень впечатляет… Но каким образом философия привела вас к карьере следователя?

— После того, что произошло пятнадцать лет назад, мне пришлось перевернуть эту страницу, чтобы продолжать жить. Мир идей страшил меня. Это ремесло отнимает у меня достаточно времени, чтобы не думать о чем-либо еще. Все эти годы работа была моим наркотиком. Именно благодаря ей я выжил. Но не будем об этом. Я веду новое расследование, и оно привело меня к вам.

— Меня в чем-то подозревают?

— Нет. Передо мной не преступник, а возможная жертва.

— Можете рассказать об этом подробнее?

— Поговорим сначала о бывшем сенаторе Марке Уолтеме. Вы знали его лично?

— Я с ним никогда не встречался, но часто общался в Интернете, на форуме, посвященном расшифровке одного средневекового манускрипта, создание которого приписывается Роджеру Бэкону. Но почему мы говорим о нем в прошедшем времени, неужели он…

— …мертв? Нет, не совсем, его тело еще живет. Все, как в случае с Говардом А. Дюрраном, который тоже посещал этот форум. Оба, кроме общей страсти к расшифровке этого произведения, были крупными коллекционерами старинных книг. Как и вы, профессор Харви.

— Да, понимаю, — ответил Томас и провел рукой по лицу.

Потом, поглощенный своими мыслями он молча поднялся, подхватил бутылку бурбона, наполнил два стакана и поставил один перед своим бывшим студентом. Неспешно, смакуя вкус, сделал первый глоток, затем спросил:

— На этом форуме общаются десятки пользователей, почему вы обратились именно ко мне?

— Я провел вчерашний день в поместье Марка Уолтема на северном побережье Лонг-Айленда. Изучив жесткий диск его компьютера, я несколько раз наткнулся на упоминание вашего имени.

— Да, я часто переписывался с бывшим сенатором по электронной почте. Исследования, которые он вел по зашифрованному манускрипту, который мы называем ms 408,[5] имели первостепенное значение. В последние недели он часто намекал, что совершил необычайное открытие.

— Он еще что-нибудь говорил?

— Нет. Участники форума охотно делятся информацией, помогающей расшифровке ms 408, но большинство их работ остается в секрете. Тем не менее я знаю, что Уолтем был убежден, что, если манускрипт до такой степени сопротивляется расшифровке, следовательно, он был закодирован на базе нескольких языков. Чтобы прийти к этому выводу, он сперва транскрибировал каждый из символов, изобретенных Роджером Бэконом, в буквы нашего алфавита. Если это вас интересует, думаю, что смогу разыскать основные элементы его обработки.

Продолжая объяснять, Томас Харви приблизился к клавиатуре своего компьютера. Несколько минут спустя он распечатал страницу и протянул ее Маркусу:

— Вот последняя транскрипция, которую Марк Уолтем прислал мне всего несколько дней назад. Он заметил, что слова LTN, GRC и HBR повторялись в тексте с необычной частотой. По его мнению, эти термины относятся к консонантному, то есть без гласных, письму, использование которого восходит к самым зачаткам письменности. Так, GRC означало grecae lingua,[6] HBR — hebraica lingua,[7] a LTN — latina lingua.[8] По мнению Уолтема, эти слова в манускрипте сообщают читателю о переходе от одной системы кодировки к другой. И основаны они на трех языках: греческом, древнееврейском и латинском.

— И, опираясь на эту обработку, бывший сенатор совершил открытие, которое бы позволило ему расшифровать манускрипт 408?

— Так он полагал. Но разве существует связь между исследованиями Уолтема и его нынешним состоянием?

— К такому выводу меня привели первые результаты расследования. После выступлений на форуме сенатор получил электронное сообщение от незнакомца, пожелавшего с ним встретиться. Марк Уолтем назначил ему встречу у себя дома, на Лонг-Айленде. Немного погодя он потерял рассудок в собственной библиотеке.

— Что вы знаете о подозреваемом?

— Почти ничего. Он посылал свои письма с виртуальных адресов, которые мы не смогли определить. Но каждое из них он подписывал как «Эдип».

— Эдип? — переспросил Томас Харви.

— Это имя вам что-нибудь говорит?

— Да. Это пользователь, который уже несколько лет участвует в дискуссиях на форуме. Никто не знает, ни кто он, ни из какой страны пишет. Но имя, которое он использует, убедило меня в том, что ему удалось расшифровать манускрипт Роджера Бэкона. Эдип — единственный, кому удалось разгадать загадку Сфинкса.[9] Кстати, ms 408 тоже веками называют «сфинксом».

Услышав ответ, Маркус Коллерон долгое время хранил молчание. Ему вспомнилось лицо Марка Уолтема, бесстрастное, неподвижное, мертвое. Бывший сенатор, должно быть, долгое время питал надежду расшифровать манускрипт, и эта страсть привела его — невольно, конечно, — туда, откуда нет возврата. В это мгновение Маркус сказал себе, что рано или поздно это расследование приведет его туда же. И ему придется выбирать, следовать этому пути или нет. Он перебрал в уме все сведения, которые собрал за последние сутки, потом, как бы продолжая размышлять вслух, пробормотал:

— Все заставляет думать, что экс-сенатор был близок к тому, чтобы разгадать код манускрипта. Эдип, узнав об этом, назначил ему встречу, чтобы заставить его замолчать навсегда и остаться единственным хранителем секрета.

Потом, поднявшись, агент ФБР добавил:

— Я наверняка смогу обнаружить новые улики в доме профессора Говарда А. Дюррана, который, без сомнения, стал первой жертвой таинственного Эдипа.

— Если я могу быть вам полезен, Маркус, обращайтесь без колебаний.

— Договорились. Ждите меня перед своим домом завтра в восемь утра.

5

Прага, 6 января 1602 года.

Двор германского императора

Бартоломеус Спрангер слегка касался полотна кончиком кисти. Каждый его жест был торжественным и элегантным. Он писал портрет императора Рудольфа II. Художник переводил взгляд с мужчины на мольберт и обратно. Бюст Рудольфа, облаченный в темную мантию, едва вырисовывался на темном фоне. Бледно-зеленый гофрированный воротник подчеркивал светлое лицо, которое оживляли розовые скулы. Прямой и широкий нос, над густой каштановой бородой виднелись красные пухлые губы. Волосы монарха были полностью скрыты головным убором, украшенном рубинами и гранатами.