Петропавловская крепость. Повести и рассказы - Татьяна Жарикова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда Позднякова в первый раз привели в палату и указали на свободную кровать, Николай Кондратьевич кинул на него брезгливый взгляд и отвернулся к окну. «Страдает малый! – сочувственно подумал Иван Сергеевич. – Ишь, холеный какой, а не уберегся!»
Однажды на жестяной слив окна палаты сел голубь. Окно было открыто. Больные замерли, стараясь не спугнуть птицу. Голубь переступил с ноги на ногу, царапнул коготками по жести. Покачивая головой, внимательно разглядывал палату круглым глазом. Николай Кондратьевич лежал с книгой на кровати. Он осторожно опустил руку на пол, нащупал тапок и резко швырнул его в окно. Голубь присел, пригнув голову, сорвался с места и зашумел крыльями.
– Стерва!.. – выругался Николай Кондратьевич.
«Вот так интеллигент! – крякнул про себя Иван Сергеевич. – От тракториста такое не часто услышишь!» Поздняков почувствовал себя неудобно, будто бы это не Николай Кондратьевич, а он выругался при детях.
О своей болезни Иван Сергеевич не любил говорить, но когда у него спросил тот, что надорвался мешком с картошкой, что у него врачи нашли, ответил:
– Рак…
В палате сразу стало тихо. Даже Николай Кондратьевич повернулся к Позднякову, и в глазах у него появилось что-то новое, скорее не участие, а любопытство.
– Ну и как ты? – спросил он.
– Что как? – не понял Иван Сергеевич и извинительно улыбнулся.
– Ну, чувствуешь себя? Болезнь-то знаменитая!
– Болит, – вздохнул Иван Сергеевич. – Вот тута болит, – пощупал он грудь ладонью.
– Ну, это понятно! А душа-то как? Душа на месте?
– А что душе-то? – улыбнулся Иван Сергеевич. – Душа на месте, что ей сделается!
Больные молчали, и молчали так, что чувствовалось, разговор этот им неприятен, но прервать Николая Кондратьевича не решались. Поздняков знал, что больные не любят того и почему-то побаиваются.
– Ну, как же! – Николай Кондратьевич начал раздражаться. – Ты уйдешь, а вот это все кругом, – он развел руки в стороны и потряс ими, – останется! Ветер будет листочки шевелить, – указал он на окно. – Голуби будут на окошко садиться! Баба твоя с другими будет любезничать! А тебя не будет, понимаешь, не будет! Не будет! Это ты понимаешь?
Николай Кондратьевич кричал, поднявшись над подушкой, и тряс головой. Ивану Сергеевичу стало жалко его, захотелось успокоить, но он не знал какие слова сказать. Будь на месте Николая Кондратьевича коростелевский мужик, он нашел бы слова, успокоил, а тут городской, начальник, видать, ляпнешь что-нибудь не так, обидется, и Поздняков молчал.
– Ну, дошло? – Николай Кондратьевич упал на подушку затылком, но продолжал смотреть на Ивана Сергеевича.
Поздняков решил, что он ждет ответа, и сказал, стараясь говорить как можно ласковей, чтобы не раздражать Николая Кондратьевича:
– Но другие-то будут…
– Другие… – засмеялся Николай Кондратьевич над глупостью Позднякова. – То другие, а тебя-то не будет! Тебя… вот этого-то, вот этого…
– Не будет, – ласково подтвердил Иван Сергеевич. – Когда-то помирать надо… Бессмертных-то нет…
– А-а! Что с тобой толковать! – устало отвернулся Николай Кондратьевич. Так он лежал несколько минут, потом снова взглянул на Позднякова, взглянул, как показалось тому, с любопытством и пробормотал, усмехнувшись: – Платон!
К вечеру, когда солнце ушло за высокий дом, Николай Кондратьевич, кряхтя, поднялся, взглянул на Ивана Сергеевича и сказал:
– Пойдем, что ль, разомнемся! Подышим!
Он начал одеваться, не глядя на Позднякова, будучи уверен, что тот тоже собирается.
Они вышли на улицу, и пошли по широкой заасфальтированной тропинке мимо пыльной кирпичной стены пятиэтажного больничного корпуса с правой стороны. Слева был сквер. Листья на деревьях еще по-весеннему свежи. Трава нежная, ярко-зеленая. Тихо. Слышно только, как лениво перебрасываются словами два парня, нагружая машину белыми узлами простынь. Иван Сергеевич и Николай Кондратьевич шли молча, друг на друга не смотрели. Поздняков ждал, когда заговорит хмурый спутник. Ведь недаром же он пригласил его на прогулку.
– У меня тоже рак… – наконец заговорил Николай Кондратьевич. – И у соседей наших тоже, – добавил он, потом продолжил раздраженно: – И ведь знают, знают! И темнят, себя обмануть стараются! А толк-то, толк-то какой от этого!
– Может, им легче так… – тихо ответил Иван Сергеевич.
– Легче! – усмехнулся Николай Кондратьевич. – А что же ты?..
Он не договорил, но Поздняков его понял.
– Да срок, видать, пришел… Чего же маяться?
– Вот я и спросить у тебя хотел… Ты теперь знаешь, что жить осталось с гулькин нос, и тебе, я вижу, не страшно умирать… Срок, говоришь, пришел! Ну а жил-то ты зачем? Зачем жил-то?
– Как зачем? Жил, и все… Детей растил… Трое у меня! Внуки есть! Игорек в первый класс ходит… Работал… Землю пахал…
– Пахал! В том-то и дело, что всю жизнь пахал, а счастье, радость хоть видел? Знаешь хоть, что это такое?
– Счастье… – задумался Иван Сергеевич и вспомнил, как ждали они с женой первенца, как в том же году переехали в новую избу, вспомнил кудрявые серебристые ветлы возле калитки, желтое волнующееся поле, ровный стрекот комбайна… – А ты женатый? – спросил он, вспомнив, что к Николаю Кондратьевичу в больницу никто ни разу не приходил.
– Был… – буркнул тот, – Давно уж…
– Не ужились, значит… А у меня баба хорошая! И девки тоже ничего живут! А сын вообще, дай Бог каждому… тут он, в столице! В школе, директор…
– Сын, девки! А сам-то, сам-то был счастлив?
– А как же! Сын, говорю, директором! И девки дружно живут…
Сын Сергей почти каждый день навещал Позднякова. Часто приходил вместе с женой Ириной и шестилетней дочерью Светланой. Ира тоже работала учителем. Они были в отпуске и никуда не поехали, чтобы почаще бывать с отцом. Когда пришел срок Ивану Сергеевичу выписываться из больницы, Сергей привез его домой, привез на такси как генерала, прямо к подъезду. Поздняков после лечения чувствовал себя хорошо. Боль в груди рассосалась, успокоилась, лишь изредка напоминала о себе. «Поживу я еще! Поживу! – бодрился сам перед собой Иван Сергеевич. – Курносая потомится, ожидаючи!» Ира к их приезду приготовила стол. Поздняков, посмеиваясь, рассказал, как Николай Кондратьевич выспрашивал у него о счастье, как маялся. Видать, не сумел жизнь построить, хоть и при должности хорошей был, и бабы, говорит, его любили, а ослабел, навестить в больнице некому. Вот и начал томиться, зачем жил, да так ли жил?
– Спросил он у меня о счастье, – рассказывал Иван Сергеевич, – а я Марусю вспомнил, вас еще маленькими, вот такими, – прижал он к себе внучку. Она сидела рядом. – Избу, ветлу возле нее, деревню, поле… Нет, думаю, счастье не обошло меня, не обошло!
– Пап, – сказал Сергей, обнимая зачем-то Иру за плечи, – а ты знаешь, мы Светланке братика покупать собрались! К Новому году купим… Света ему уже имя придумала. Пусть, говорит, будет, как деда, Иван Сергеевич!
– Ну, внучка! Ах ты, озорница! Братца ей захотелось! – снова прижал к себе Поздняков Свету и заметил, что сноха покраснела, взглянула на Сергея с укором, зачем, мол, до времени говоришь. – А ты, дочка, не стесняйся! – обратился он к ней. – Это дело главное, тут стесняться нечего… Вам, я соображаю, нужно, раз такое дело, отдохнуть от духоты городской. Собирайтесь-ка вы к нам, в деревню!
– Пап, мы в Прибалтику хотели съездить, на море, – сказал Сергей.
– На море? Это тоже нужно… Только Светку я с вами не отпущу! Отдыхайте одни…
– Мы с Ирой тоже так думали, – продолжал обнимать жену за плечи Сергей. – Отвезти Свету в Коростели – и в Прибалтику. А оттуда за ней заедем…
– Не, вы езжайте одни, а Светку я с собой возьму! Обратно поедете, заберете. Нечего деньги туда-сюда катать!
– Пап, а как же ты… тебя самого везти!
– Ну, уж, вы меня совсем в калеки записали!.. Поедешь со мной, а? Свет? В деревне у нас просторно! Помнишь, как рыбу ловили, а? Ай, забыла?
– А удочка моя цела? – спросила девочка.
– А как же, ждет тебя не дождется! Соскучилась по тебе. Поедем, а?
Света посмотрела на отца, потом на мать, стараясь узнать, отпустят они ее или нет.
В Березовке на автобусной остановке Иван Сергеевич встретил соседа Федьку Чекмарева.
– Иван, ты! – растерялся Чекмарев, столкнувшись с Поздняковым. – Помолодел-то как! Гляди-ка, даже краска на щеках проступила. Вот так столица!
Поздняков в вагоне чисто выбрился и выглядел отдохнувшим, свежим. Соседу он сильно обрадовался, глаза повлажнели. Ему казалось, что год целый знакомого лица, кроме сына со снохой, не видел.
– А вы чо, небось, уж хоронить меня вздумали! – засмеялся он радостно и похвастался: – Сын так устроил, болезню напрочь изгнали! Я еще попрыгаю!
– Вылечили? А говорят, нельзя…
– Говорят, курей доят… А ты не слушай, гляди на меня!
