Ксеродерма - Николай Викторович Шаталов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В общении двоих есть самые тяжелые вещи: сказать прости и принять прощание.
— Спасибо, — сказала она.
В молодости я тоже брал женщин за руки.
— И ты меня прости. Я никогда тебе этого не говорил…
Люди плачут или от осознания собственных грехов, или от ощущения вновь обретённой жизни.
Доктор может, не объясняя причины, уйти из своего кабинета. На то он и доктор.
И станет человек птицей, и будет парить высоко в небе, как птица, будет кричать, не умолкая, а понять его никто не сможет. Если от человека осталась только одна половинка, и в ней сохранилась, хоть толика добра, значит, человек не от обезьяны произошел.
— Как нам теперь со всем этим жить?
— Как все.
Извините нас, простите, нас, пожалуйста. Двери закрываются.
Люди не рождённые
Двери практически не закрываются. В животе не усмотришь, а в глазах увидишь. Природа и время не знают морали. И всё, как обычно, и всё как всегда: прием, вопросы и ответы.
Если взгляд потух, то песен не споём и точно завоем. Двери в кабинет открылись сами по себе. Вошла женщина. Вошла без приглашения. Двери за её спиной закрылись сами по себе. Если ветер не сильный и совпадает с вашими желаниями, многое не заметишь и не поймёшь.
— Добрый день, присаживайтесь. Слушаю вас.
— Я прохожу комиссию, решила устроиться на работу. Годы, знаете, больших перспектив нет, да и амбиций тоже. А тут подвернулось, и я не увернулась.
Она вытерла пальцами края губ, затем поправила сережки, каждую в отдельности, и расстегнула верхнюю пуговицу довольно застиранной кофточки. Потом она скорее засмеялась, нежели улыбнулась. Ее реакция была трудно понимаемая, но в какой-то момент показалась привлекательной.
Я невролог, её вижу первый раз. Чем-то выделить среди остальных не могу. Пациент как пациент.
Женщина как женщина, ни сказать, ни описать. И не открытая книга, и не азбука, и не роман. Всё обычно, все стандартно.
— Вот моя санитарная книжка.
Сухая запись гинеколога: роды — 0, аборты ‒ 15. Здорова.
Годна.
— Проблемы по неврологии? Как часто беспокоят головные боли, нарушение сна, головокружения, травмы черепа были, сознание теряли?
— Нет, что вы! Жизнь прошла спокойно, без проблем. Если честно, я у невролога второй раз в жизни.
— А когда был первый?
— Давно, знаете молодость… нервы…
Если бы ребёнку давали имя сразу, при зачатии, то длинной получилась бы церковная запись об упокоении, сотворенная её собственной плотью и написанная её уверенной рукой.
И уподобляется человек чучелу на поле: вокруг летают вороны, а поделать с этим ничего нельзя. Она решила не быть женой Лота, никогда не оборачивалась, наступала и не отступала из-за того, что постоянно смотрела вперёд.
У больной собаки клочьями летит шерсть, льётся пена изо рта, да и наше существование порой сплошные потери: кожа, волосы, фекалии, моча, ну и прочие выделения души и тела. Наступает время, и рожать не рожается, только сплошные выкидыши и аборты, и выпадение волос больше не актуально, и физиологические потребности выполняются с превеликим упорством. Это
—
как
в
животе
звуки
разные,
смысл
один
–
животные
страдания.
Страдание порождают мысль.
Как мы описываем выделения, говорим, что скудные они, так и душа твоя, так и страдания твои. Ступай дальше, здесь ни чего интересного нет и быть не может.
В абортарий, как и в морг на экскурсию и ради интереса не ходят.
И ушла она, мимолётная, спокойная и ровная. Осталось во взвихренном сознании странное сочетание цифр: ноль — пятнадцать.
Быстро проходящие страдания не заставляют человека думать.
По непонятной причине дверей не было.
Люди на приеме
Как обычно двери открываются.
Лишняя рюмка не проблема, лишнее слово не упрек.
Старый день, новый приём.
— Присаживайтесь. Прошу вас одну минуту.
И всё чаще, с возрастом, молитвы о здравии незаметно перетекают в молитвы об упокоении, и, уже не вспомнишь, с кем пил, кого любил, тем более — разрывающую физиологию той любви, и всё чаще — «прими и упокой».
— Слушаю вас.
— Доктор…
— К выздоровлению нужно внутреннее принуждение, а не чувство безмерного притеснения от болезни.
— Доктор…
Эти почти ставшие магическими для меня два числа ноль и пятнадцать, периодически, словно молния проносились в моей голове.
И повелась она за своей болезнью, аки блудлива девица за красавцем.
— Доктор…
За всё в этой жизни надо платить, и ничего не проходит бесследно, и стенки её матки уподобились папиросной бумаге, но она не жила в ней, там пытались жить другие. Это тонкостенное, неоднократно израненное и искромсанное железом образование никоим образом не повлияло на её духовную и телесную жизнь. Она, действительно, производила впечатление здорового и уверенного в себе человека.
Если не мой грех, то и забыть нельзя, а простить тем более.
Не огорчайся, что сегодня напьёмся, зато завтра поутру опохмелимся, и жизнь расцветёт своими привычными красками.
— И вот ещё, милый доктор, последний, вопрос…
— Алкоголь не употребляете совсем, не курите, в таком случае таблетки можно принимать долго, нужно как-то услаждать вашу печень, адаптировать её к реалиям современной жизни.
— Спасибо, доктор, буду придерживаться ваших рекомендаций.
— Пожалуйста, обращайтесь.
Цыпляток маленьких принесут, желтеньких и жёлторотеньких, забавных в своих неуклюжих и скорых движениях. Радости неумеренно, переживаем, коль захворали, а придёт время — рубим головы и наслаждаемся собственными кулинарными способностями. Иногда возникает мысль, возможно ли ещё оглянуться, её очень часто перебивает другая — стоит ли?
Экстирпация матки, с придатками или без оных, не освобождает от греха убиения в удалённом органе
Экстирпация — радикальное удаление какого-нибудь органа.
Как обычно двери закрываются.
Люди страдают
От страданий двери открываются.
Не стоит говорить женщине, у которой пришли очередные месячные: «Потерпи, потерпи, дорогая, может быть, пройдёт».
Пришла, еле пришла, тяжко страдающая остеохондрозом поясничного отдела позвоночника молодая женщина с выраженным болевым синдромом и, наскоро вытирая слезы и оправдываясь за свое слаботерпение, вымолвила, покусывая губы:
— Завидую тем людям, которые свободно прохаживаются перед вашим кабинетом, без проблем встают и
