Стихи о войне - Сергей Михалков

Долетался…

Он два железные крестаНосил и «асом» был.Он спящих граждан по ночамВ Испании бомбил.

Он на рассвете вылеталНа утренний Париж,И бомбы падали с небесНа гребни мирных крыш.

Он сеял смерть, он выжигалЛюдей и города,Но безнаказанно домойОн прилетал всегда.

И Гитлер говорил «зер гут»О вылетах егоИ ставил остальным в примерБандита своего.

Ни разу не был ранен онНи за одну войну,И вдруг лететь пришел приказВ Советскую страну.

Он бомбы взял и взял с собойГорючего запас,Взял старт и… страшно тут емуВдруг стало в первый раз.

Простой советский паренекВ то время не дремал.Он как пять пальцев на рукахСвою зенитку знал.

Когда фашистский самолетНырнул сквозь облака,Красноармейская шрапнельВпилась ему в бока.

Он захлебнулся весь в дымуИ в штопор вдруг вошел,Упал на русской сторонеИ смерть свою нашел.

А тот зенитчик молодой,Советский паренек,Сказал расчету своему:– Хороший был денек!

Летел, как коршун, мимо нас,Да сняли мы его.Знать, петушиное крылоУ коршуна того.Пусть прилетит еще бандит, —Он точно так же будет сбит!

Мать солдатская (Поэма)

По большаку, правее полустанка,Идти пять верст – деревня Хуторянка.Спервоначалу были хутора,Да разрослись. И стали год за годомДружнее жить, богаче быть народом —Деревней стали. Сорок два двора.

Вокруг луга – есть чем кормить скотину,Густы леса – орешник да малина.Всего хватает: и грибов, и дров.Сойдешь под горку, тут тебе речушка,А там, глядишь, другая деревушка,Но в той уже поменее дворов…

Живет народ, других не обижая,От урожая и до урожая,От снега до засушливой поры.И у соседей хлебушка не просит.И в пору сеет. В пору сенокосит.Коней кует. И точит топоры.

И землю под озимые боронит,Гуляет свадьбы, стариков хоронитИ песни молодежные поет,Читает вслух газетные страницы…За тридевять земель Москва – столица,И дальний поезд до нее везет…

В родной деревне, третья хата с краю,Другой судьбы себе не выбирая,Полвека честной жизни прожилаХохлова Груша. В тихой ХуторянкеПрошла в труде крестьянскомжизнь крестьянки,И не приметишь, как она прошла.

Здесь в девках бегала, здесь в хороводах пела,Здесь на гулянках парня присмотрела,Вошла к нему хозяйкой в бедный дом.Здесь называлась Грушею-солдаткой,Здесь тосковала, плакала украдкой,Здесь вынянчила четверых с трудом.

Она порой сама недоедала,Чтоб только детям досыта хватало,Чтоб сытыми вставали от стола.Она с утра к соседям уходила,Белье стирала и полы скоблила —В чужих домах поденщину брала.

Она порой сама недосыпала,Ложилась поздно и чуть свет вставала,Чтоб только четверым хватало сна.И выросли хорошие ребята,И стала им тесна родная хата,И узок двор, и улица тесна.

Последнего она благословила,Домой пришла, на скобку дверь закрыла,Не раздеваясь, села в уголок.Стучали к ней – она не открывала,До поздней ночи молча горевала —Все плакала, прижав к лицу платок.

Она с людьми тоской не поделилась.Никто не видел, как она молиласьЗа четверых крестьянских сыновей,Которых не вернуть теперь до дому,Которым жить на свете по-иному —Не в Хуторянке, а в России всей…

…Она хранила у себя в комодеИз Ленинграда письма от Володи,Из Сталинграда письма от Ильи,Одесские открытки от АндреяИ весточки от Гриши с батареиИз Севастополя. От всей семьи.

В июньский полдень, в тесном сельсовете,По радио – еще не по газете, —Когда она услышала: «Война»! —Как будто бы по сердцу полоснули,Как села, так и замерла на стуле, —О сыновьях подумала она.

Пришла домой. Тиха пустая хата.Наседка квохчет, просят есть цыплята,Стучит в стекло – не вырвется – пчела.Четыре мальчика! Четыре сына!И в этот день еще одна морщинаУ добрых материнских глаз легла.

…Косили хлеб. Она снопы вязалаБез устали. Ей все казалось мало!Быстрее надо! Жаль, не те года!И солнце жгло, и спину ей ломило,И мать-крестьянка людям говорила:«Там – сыновья. И хлеб идет туда».

А сыновья писали реже, реже,Но штемпеля на письмах были те же:Одесса, Севастополь, СталинградИ Ленинград, где старший сын Володя,Работая на Кировском заводе,Варил ежи для нарвских баррикад.

Когда подолгу почты не бывало,Мать старые конверты доставала,Читала письма, и мечталось ей:Нет на земле честнее и храбрее,Нет на земле сильнее и добрееВзращенных ею молодых парней.

Тревожные в газетах сводки были,И люди об Одессе говорили,Как говорят о самом дорогом.Старушка мать – она за всем следила —Шептала ночью: «Где же наша сила,Чтоб мы могли расправиться с врагом?»

О, как она бессонными ночамиХотела повидаться с сыновьями,Пусть хоть разок, пусть, провожая в бой,Сказать бойцу напутственное слово.Она ведь ко всему теперь готова —К любой беде и горести любой.

Но не могло ее воображеньеПредставить город в грозном окруженье,Фашистских танков черные ряды,К чужой броне в крови прилипший колос,Не слышала она Андрея голос:«Я ранен… мама… пить… воды… воды».

Пришел конверт. Еще не открывала,А сердце матери уже как будто знало…В углу листка – армейская печать…Настанет день, Одесса будет наша,Но прежних строчек:«Добрый день, мамаша!» —Ей никогда уже не получать…

…Глаза устали плакать – стали суше,Со временем тоска и горе глуше.Дров запасла – настали холода.Шаль распустила – варежки связала.Потом вторые, третьи… Мало, мало!Побольше бы! Они нужны – туда!

Все не было письма из Ленинграда.И вдруг она услышала: «Блокада».Тревожно побежала в сельсовет,Секретаря знакомого спросила.Тот пояснил… Опять душа заныла,Что от Володи писем нет и нет.

Пекла ли хлеб, варила ли картошку,Все думала: «Послать бы хоть немножко,За тыщу верст сама бы понесла!»И стыли щи, не тронутые за день.Вся в думах о голодном Ленинграде,Старуха мать обедать не могла.

Она была и днем и ночью с теми,Кто день и ночь, всегда, в любое времяРаботал, защищая Ленинград,И выполнял военные заданьяЦеной бессонницы, недоеданья —Любой ценой, как люди говорят…

…Опять скворцы в скоречни прилетели,И ожил лес под солнышком апреля,И зашумели вербы у реки…Из Севастополя прислал письмо Григорий:«Воюем, мать, на суше – не на море.Вот как у нас дерутся моряки!»

Она письмо от строчки и до строчкиПять раз прочла, потом к соседской дочкеЗашла и попросила почитать.Хоть сотню раз могла она прослушать,Что пишет сын про море, и про сушу,И про свое уменье воевать.И вдруг за ней пришли из сельсовета.В руках у председателя газета:– Смотри-ка, мать, на снимок. Узнаешь? —Взглянула только: «Сердце, бейся тише!Он! Родненький! Недаром снился! Гриша!Ну до чего стал на отца похож!»

Собрали митинг. Вызвали на сценуГероя мать Хохлову Аграфену.Она к столу сторонкой подошлаИ наклонилась. А когда сказали,Что Гришеньке Звезду Героя дали, —Заплакала. Что мать сказать могла?..

…Шла с ведрами однажды от колодца,Подходит к дому – видит краснофлотца.Дух захватило: Гриша у крыльца!Подходит ближе, видит: нет, не Гриша —В плечах поуже, ростом чуть повышеИ рыженький, веснушчатый с лица.

– Вы будете Хохлова Аграфена? —И трубочку похлопал о колено.– Я самая! Входи, сынок, сюда! —Помог в сенях поднять на лавку ведра,Сам смотри так улыбчиво и бодро —Так к матери не входят, коль беда.

А мать стоит, глядит на краснофлотца,Самой спросить – язык не повернется,Зачем и с чем заехал к ней моряк.Сел краснофлотец: – Стало быть, мамаша,Здесь ваша жизнь и все хозяйство ваше!Как управляетесь одна? Живете как?

Мне командир такое дал заданье:Заехать к вам и оказать вниманье,А если что – помочь без лишних слов.– Ты не томи, сынок! Откуда, милый?И кто послал-то, господи помилуй?– Герой Союза старшина Хохлов!

Как вымолвил, так с плеч гора свалиласьПоправила платок, засуетилась:– Такой-то гость! Да что же я сижу?Вот горе-то! Живем не так богато —В деревне нынче с водкой плоховато,Чем угостить, ума не приложу!

Пьет краснофлотец чай за чашкой чашку,Распарился, хоть впору снять тельняшку,И, вспоминая жаркие деньки,Рассказывает складно и толково.И мать в рассказ свое вставляет слово:– Вот как у нас дерутся моряки!

– Нас никакая сила не сломила.Не описать, как людям трудно было,А все дрались – посмотрим, кто – кого!К самим себе не знали мы пощады,И Севастополь был таким, как надо.Пришел приказ – оставили его…

– А Гриша где? – Теперь под Сталинградом.В морской пехоте. – Значит, с братом рядом?Там у меня еще сынок, Илья.Тот в летчиках, он у меня крылатый.Один – рабочий, три ушли в солдаты. —Моряк в ответ: – Нормальная семья!

Она его накрыла одеялом,Она ему тельняшку постирала,Она ему лепешек напекла,Крючок ослабший намертво пришила,И за ворота утром проводила,И у ворот, как сына, обняла…

…В правлении колхоза на рассветеТолпились люди. Маленькие детиУ матерей кричали на руках.Ребята, что постарше, не шумели,Держась поближе к матерям, сиделиНа сундучках, узлах и узелках…

Они доехали. А многие убиты —По беженцам стреляли «мессершмитты»,И «юнкерсы» бомбили поезда.Они в пути тяжелом были долго,За их спиной еще горела Волга,Не знавшая такого никогда.

Теперь они в чужом селе, без крова.Им нужен кров и ласковое слово.И мать солдатская решила: «Я – одна…Есть у меня картошка, есть и хата,Возьму семью, где малые ребята.У нас у всех одна беда – война».

Ту поднялась одна из многих женщинС тремя детьми – один другого меньше,Три мальчика. Один еще грудной.– Как звать сынка-то? – Как отца, Анисим.Сам на войне, да нет полгода писем…– Ну, забирай узлы, пойдем со мной!

И стали жить. И снова, как бывало,Она пеленки детские стирала,Опять повисла люлька на крюке…Все это прожито, все в этой хате было,Вот так она ребят своих растила,Тоскуя о солдате мужике.

В большой России, в маленьком селенье,За сотни верст от фронта, в отдаленье,Но ближе многих, может быть, к войне,Седая мать по-своему воюет,И по ночам о сыновьях тоскует,И молится за них наедине.

Когда Москва вещает нам: «Вниманье!В последний час…» – и, затаив дыханье,Мы слушаем про славные боиИ про героев грозного сраженья, —Тебя мы вспоминаем с уваженьем,Седая мать. То – сыновья твои!

Они идут дорогой наступленьяВ измученные немцами селенья,Они освобождают городаИ на руки детишек поднимают;Как сыновей, их бабы обнимают.Ты можешь, мать, сынами быть горда!

И если иногда ты заскучаешь,Что писем вот опять не получаешь,И загрустишь, и дни начнешь считать,Душой болеть – опять Илья не пишет,Молчит Володя, нет вестей от Гриши,Ты не грусти. Они напишут, мать!

Кому сказать спасибо?