Моё дерево Апельсина-лима - Хосе Васконселос

— Вот это мне нравиться. Спокойно играешь со своим братом. Так же лучше?

Может так, и было лучше, но в те моменты, когда мой «крестный», проказник побуждал меня к делу, ничего прекраснее не было, чем отколоть какой-нибудь номер.

— Вы мне дадите на Рождество календарь, как в прошлом году?

— А куда ты дел тот, что я тебе дала в прошлом году?

— Вы можете зайти к нам и посмотреть, донья Димеринда. Он висит над сумкой для хлеба.

Она засмеялась и сказала, что да. Ее муж работал на складе Малыша Франко.

Другой игрой был Лусиано. Луис в начале, очень боялся его и просил меня, ради всего, теребя за штаны, чтобы мы вернулись. Но Лусиано был друг. Когда он видел меня, то начинал сильно визжать. Глория тоже его не любила и говорила, что летучие мыши, как вампиры, которые сосут кровь у детей.

— Нет, Годойя[4]. Лусиано не такой. Он друг. Он знает меня.

— С твоим пристрастием к тварям и разговаривать с предметами…

Мне стоило больших трудов убедить ее в том, что Лусиано не был тварью. Лусиано был самолетом, который летал над «Campo dos Alfonsos»[5].

— Смотри, Луис.

И Лусиано начинал кружить вокруг нас, счастливый, как будто понимал о чем шла речь. И он действительно понимал.

— Это самолет. Он делает…. Здесь я запнулся. Надо снова попросить дядю Эдмундо, чтобы он повторил мне это слово. Я не помнил было ли это акробатика, акорбатика или аркобатика. Но точно было одно из них. А я не хотел показывать моему брату что-либо ошибочное.

И вот сейчас, он хотел в Зоологический сад.

Мы дошли до старого курятника. Внутри, две светлые молодые курочки клевали; черная курица была так стара, что едва могла почесать себе голову.

— Сперва пойдем, купим входные билеты. Дай мне свою руку, в такой толпе дети могут потеряться. Видишь, как тут полно в воскресенье.

Он смотрел и видел во всех местах людей и еще больше сжимал мне руку.

У кассы я выставил вперед живот и сплюнул, чтобы придать себе большую важность. Засунул руку в карман и спросил кассиршу:

— До какого возраста дети не платят?

— До пяти лет.

— Тогда, пожалуйста, один взрослый.

Я взял два апельсиновых листика, как билеты и мы вошли.

— Во-первых, сын мой, ты увидишь красоту птиц. Смотри, попугаи лори и ара, всех расцветок. Вот те с перьями разных цветов — это ара радужный.

И он восхищенный, делал большие глаза.

Мы медленно шли, разглядывая все вокруг. Столько всего, даже можно было видеть там позади, как Глория и Лалá сидели на скамейке и очищали апельсины. Глаза Лалá смотрели на меня так…. Они обнаружили это? В таком случае, поход в Зоологический сад закончится сильными шлепками по чьей-то заднице. И этот кто-то буду только я.

— А сейчас, Зезé, куда пойдем?

Новый плевок и поза:

— Давай пройдемся к клеткам макак. Дядя Эдмундо называет их обезьяны. Мы купим бананы и скормим их животным. Мы знаем, что это запрещено, но так как было много людей, то охрана ничего не заметит.

— Не приближайся близко, а то они могут бросить в тебя кожурой банана, парнишка.

— Я хотел бы сейчас увидеть львов.

— Мы уже идем туда.

Я бросил взгляд туда, где «обезьяны» ели апельсины. От клетки со львами можно было слышать их разговор.

— Уже пришли.

Я показал двух желтых львов, настоящих африканских. Когда он захотел погладить голову черной пантеры…

— Что за мысль, малыш! Эта черная пантера — ужас Зоологического сада. Ее привезли сюда, потому что она оторвала руки у восемнадцати дрессировщиков и съела их.

Луис изобразил на лице страх и вытащил руку, напуганный.

— Ее привезли из цирка?

— Да.

— Из какого цирка, Зезе? Ты никогда не рассказывал мне это раньше.

Я думал и думал. Кого я знал, чьим именем можно назвать цирк? А, вот оно! Ее привезли из цирка Роземберга.

— Но разве это не булочная?

С каждым разом его все труднее было обмануть. Он становился очень понятливым.

— Нет, та другая. Давай лучше присядем немножко покушать полдник. Мы много ходили.

Мы сели и притворились, что едим. Но мой слух был там, слушая разговор.

— У него можно поучиться, Лалá. Смотри, разве нет, с каким терпением он обходится с братиком.

— Да, но другие не делают того, что делает он. А это уже подлость, а не шалость.

— Да, он действительно имеет черта в себе, однако он такой жизнерадостный. Никто на улице не держит на него зла, за его проделки, которые он творит…

— А у нас он не обходится без шлепков. Однажды он все поймет.

Я бросил взгляд благодарности в сторону Глории. Она всегда спасала меня, и всегда я обещал ей, что никогда больше этого не сделаю…

— Давай позже. Они так спокойно играют.

Она не знала всего. Она знала, что я перепрыгнул через ограду и проник во двор усадьбы доньи Селины. Я был очарован бельевой веревкой, на которой ветер раскачивал множество рук и ног. Черт мне подсказал тогда, что я мог бы заставить все руки и ноги прыгнуть одновременно. Я был согласен с ним, ведь это было бы очень весело. Я поискал осколок хорошо заостренного стекла, поднялся на дерево апельсина и спокойно разрезал веревку.

Я почти свалился, когда все это двинулось вниз. Раздался крик и все вокруг побежало.

— Помогите, пожалуйста, веревка оборвалась.

Но один голос, не знаю, откуда, тонко прокричал.

— Это был чертенок сын дона Пабло. Я видела, как он взбирался на апельсин с куском стекла в руке…

— Зезé?

— Что с тобой, Луис?

— Расскажи мне, откуда ты так много знаешь о Зоологическом саде.

— Уф, я столько раз там побывал в моей жизни!

Я врал, все, что я знал, рассказал мне дядя Эдмундо, обещавший сводить меня туда однажды. Но он ходит так медленно, что когда мы доберемся, уверен там уже ничего не будет. Тотока сходил туда один раз с отцом.

— Мне больше всего нравиться тот на улице Барона Друммонда,[6] в округе Вилья Исабель. Знаешь кто такой Барон Друммонд? Конечно, не знаешь. Ты еще очень мал, чтобы знать такие вещи. Этот Барон, похоже, был другом Бога. Потому что это он помог Богу создать «Лотерею животных»[7] и Зоологический сад. Когда ты станешь взрослым…

— Эти двое все еще продолжают там.

— Когда я стану большим, то что?

— Ай, какой малыш-почемучка! Когда я все это пройду, то покажу тебе животных и номер каждого. Вплоть до двадцатого номера. От этого до номера двадцать пять, я знаю, есть корова, бык, медведь, олень и тигр. Я не знаю очень хорошо их местоположение, но я узнаю, чтобы показать тебе правильно.

Он устал от игры.

— Зезе, спой мне «Маленький домик».

— Здесь, в Зоологическом саду? Но кругом люди.

— Нет, люди уже уходят…

— Там много слов. Я спою только ту часть, которая тебе нравится. Это, где говориться о цикадах.

Я повел плечом.Ты знаешь, откуда я иду,Из дома, который имею.Он находиться там, рядом с огородом.Это маленький дом,На вершине холма.Оттуда видно море вдалеке…Я сочинил здесь множество стихов.Между высокими пальмамиПоют все цикады,Когда солнце превращается в золото.Близко видится горизонт.В саду журчит фонтанИ на фонтане соловей…

Здесь я остановился. Они сидели там же, ожидая меня. У меня возникла мысль, петь пока не наступит ночь. Устав, они прекратят меня ждать. Ну и что! Я пропел всю песню, повторил ее, спел «Я твой преданный пассажир» и даже «Рамона». Два раза «Рамона», на разные слова которые знал… и ничего. Тогда меня охватило отчаяние. Было бы лучше покончить со всем этим. Я пошел к ним.

— Ладно, Лалá. Можешь меня побить.

Я повернулся к ней спиной, предлагая объект для битья. Сжал зубы, так как Лалá обладала силой тысячи чертей в своем шлепанце, которым собиралась меня бить.

Идея принадлежала маме.

— Сегодня мы все пойдем смотреть новый дом.

Тотока отвел меня в сторону и заявил мне шепотом:

— Если расскажешь, что мы уже знаем дом, то сотру тебя в порошок.

Но я даже не думал об этом. По улице шла целая толпа народа. Глория вела меня за руку, имея приказ не отпускать меня ни на минуту. А я вел за руку Луиса.

— Когда мы будем переезжать, мама? Мама отвечала Глории с некоторой грустью.

— Через два дня после Рождества, мы начнем собирать вещи.

Она говорила очень, очень уставшим голосом. Мне было ее очень жалко. Мама работала как бы с рождения. С шести лет от роду, когда построили фабрику, устроили ее туда работать.

Ее усаживали поверх стола, и она сидела, там очищая и моя инструменты. Она была так мала, что мочилась на стол, так как не умела одна спускаться…. Поэтому она, никогда не была в школе и не научилась читать. Когда я услышал от нее эту историю, мне стало так грустно, что я обещал, когда стану поэтом и ученым, то прочитаю ей все свои стихотворения.