Душа и навыки - Макс Гурин

Но с другой стороны, это не Ты собственно спрашиваешь, а спрашиваешь меня ты, что внутри у меня, а та Ты, что снаружи, неведома мне. Той тебя я не знаю. Настолько ровно не знаю, как неведомо мне собственное моё ЗАВТРА.

Но! Зато я хорошо помню ВЧЕРА. Неподробно, как следовало бы, чтобы оно было сегоднем, а именно как ВЧЕРА. ПОЗАВЧЕРА же было удачней, потому что у меня внутри все очень позитивно сложилось. Мне явилась галлюцинация дивная: твое поздравление меня с днем рождения.

Я знаю точно, что, конечно же, ложь, потому как ничего знать точно нельзя, что уж кого-кого, а тебя, спроси я, как ты сама считаешь, галлюцинация ты моя или нет, — ответишь ты «да». А ежель ответ твой «нет» — так это одно и то же. Достаточно моего вопроса.

Нет, недостаточно. Одной невесты любви не хватает до присвоения воде во всех ее, блядь, лексико-семантических вариантах статуса океана. Не хватает одного. Того, о чем, как только скажу, так сразу и хватит (и сейчас-то по грудь уже, а тогда уже под воду уйду)! Не хватает того, чтобы вспомнить, как ты сегодня сказала во мне, в телефонную трубку, в самое ухо, в мозг, извините, — это на тему «хорошо там, где нас нет», что чем больше, мол, людей скапливается в одном месте, тем меньше вокруг остается хорошего.

Отсюда вывод: хорошо только в космосе, но его существованье сомнительно. Не ослабевает лишь интерес. А интерес что? Он к чему?..

Кстати о символике. Во-первых, предыдущая глава, кончалась следующей констатацией: Александр Блок — поэт-символист и завуалированной (подобно тому, как Капля — Невеста Любви, что, в свою очередь, подобно, но уже с синтаксической точки зрения, тому, что Александр Блок — поэт-символист), скрытой, иначе глаголя, апелляцией к Фридриху Ницше (недаром я как раз сейчас роман «Подросток» читаю) и его концепции Вечного Возвращения. А во-вторых, этих самых, блин, точек зрения желто-бычьих осталося в моей коробке семь штук, как я вижу. Сейчас я закончу, и выкурю одну из них. её порядковый номер будет, с одной стороны, первый, как круг солженицынский, потому как выкурю я потом ещё и еще; но, с другой стороны, как только я выкурю ее, казалось бы, первую, так и сразу их останется шесть, — стало быть, исчезнет не первая, а таки седьмая. Их останется шесть, не боюсь повторений. А всего у меня было пять… Не сигарет, чтоб меня! (Это, в-третьих…)

ГЛАВА ПЯТАЯ, в которой я разглагольствую (а как это иначе назвать?) о Вечном Несовершении

Николай Васильевич Гоголь, родившийся, если не изменяет мне память (а если изменяет — то всё!), в одна тысячка восемь сотенок ноль девятка году, подобно которому, очевидно от нечего делать уцепившемуся за пушкинскую идею написать роман, в каковом прошла б перед тысячами интеллигентных, умеющих читать глаз вся Рассея без прикрас, не краснея, как профессиональная стриптизерша, поступил и я по совету Екатерины Александровны Живовой, выцепившей из потока моей шизофренической речи некое сочетание словесов и обратившей моё рассеянное по обыкновенью вниманье на то, что сие, де, название неплохое для нового романа, каковое название вам известно уже, — как известно, опять же, создал на страницах своего, в свою очередь, романа-путешествия, как это принято маркировать у филологов, «Счастье есть», бессмертный образ господина Манилова, отца двух ещё более персонажей (имена чего стоят! Ты погляди!) Фемистоклюса и АлкИда. Об отце Николай-Николаича, чье вечное цветкодарение воспел позже поэт-символист Александр Простой-Механизм, на страницах «Счастье есть» вы ничего не найдете. Не найдете вы ничего о нем и у Константина Симонова в его «Живых и мертвых». Но вот зато у меня в «Душе и навыках» сейчас найдете. Вот вам неинтересная правда: нет, не токмо Обломову, помимо двух вышеназванных, но и Н.Н., что вечно дарит Лене цветок, Манилов — отец. Он плодовит был.

Бывало в год по тысяче детей приносил золотом. В бумажных деньгах и ценных бумагах до двух иной раз доходило. Тысяч-то… Во как!

И Нехлюдова породил Манилов (см. «Воскресение» пера графа Льва Николаевича (Прим. Сквор.)). И Левина, который не хотел жениться на Кити, пока та его не успокоила как следует (см. «Анна Каренина» крыла графа Льва Николаевича да «Новые праздники» покорной слуги (Прим. Сквор.)). А то ишь, чего удумали — «я, де, Вас недостоин, сударыня дорогая!» Да как говорится такое?! А так, блядь, и говорится. Сплошь и рядышком (сл. Раймонд Паулюс и детский хор «Кукушечка»; песня про то, что «…бабушка рядышком с дедушкОй» (Прим. Сквор.)).

Я вот часто, чего мне таить греха — все равно высунется рано он или поздно, думаю, почему так все происходит. Не потому ли, что при позыве на действие слишком многие точки зренья учитываются? Самопроизвольно. Откуда в мыслителях такая тупая уверенность в существовании иных точек зрения, кроме их собственной? Почему не устают полагать что-либо за своими пределами? И как же в этаком случае хватает наглости растекаться по древам мыселками о том, что, мол, легко ли или трудно представить себе, то есть возможно или невозможно ли в принципе, — бесконечность?! И добавлять, что это как посмотреть!!!

Чудеса — это что такое? Это несомненное обогащение наших пределов.

Иначе глаголя, любое чудо есть чудо завоевания новых земель, расширение внутренних территорий. У новоиспеченного классика г-на Пелевина это есть в образах «милой его сердцу Внутренней Монголии». За это его я люблю и не люблю, конечно же, тоже, потому как я кроме него единственный, кто все его опубликованные идеи самостоятельно и задолго до в своей голове носил. Мне не обидно. Кроме прочего, у него все подано в такой легкой форме, что многим это будет понятно.

А я же писатель сложный и элитарный. Мысли мои хоть и с золотом наперевес, да токмо банк мой не найти ни в каком каталоге. Зачем так все устроил я, что Пелевин, скажем, это не я, а он? Как же я деструктивен, бля. Неприятно.

Смотрел два дня на цветок на обоях. Часа два. У меня бабушка глохнет и глохнет беспрестанно — причины тому самые естественные: «не-радость». И вот слишком громкий от этого телевизор. Они с бабушкой работают в паре над моим охуением.

Оно, моё охуение, есть высшая цель для их с Телевизором творческих эксперИметров. Помню я, как сейчас, лежу, смотрю на цветок, размышляю о Вечном Несовершении на материале русской литературы, что, в принципе, мне не оченно свойственно; думаю, что вот, к примеру, образ Манилова — это, собственно говоря, образ автора, то есть Николая Василича, потому как, хули он романы писал, вместо того, чтобы реально действовать! Был он, как я. Уподоблен не только в том, что послушался Пушкина, как и я с Екатерины Живовой на ус намотал, но и в том, что не шел на контакты с женщинами, спал сидя, и даже то малое, то бишь Литературу, что ему удавалось иной раз совершить, норовил всегда уничтожить. А на протяжении всех этих моих размышлений с остекленелым взглядом, устремленным, в свою очередь, на обойный цветок, бабушка с телевизором в меня стреляли изо всех своих сил-пулеметов передачей-очередью о Депрессии, блядь. Два часа профессионалы о ней пиздели, а потом некая дама, наверное, не очень красивая или просто очень несчастная, взяла так и заявила, что, мол, нет спасения, ежели вам хуево; молитесь, мол, тогда быть может;…если искренне верить, что в состоянии депрессии, в принципе исключено, но, мол, молитесь-ка, все равно — вдруг получится! Молитесь-ка все равно… Все равно, что не молитесь…

Я лежу и думаю, если я сделаю то-то и то-то, сколько тогда вариантов её реакции? Вдруг она не так и не то, что я хочу от нее? А как право иметь хотеть чего-либо не от себя? Так ведь нельзя? Можно ведь только от себя хотеть? А она — не Я ли в какой-то степени? Катя считает, что она — не я. Но я не уверена…

Да и сама Катя — это тоже не факт, что Катя, а не внутренний мой объект, маркированный как советчик. Эта Катя живет во мне, как кукла Барби, со своим домиком, стиральной машиной, кухней, на которой я так люблю пить кофе, ради чего даже представляю себе, будто я преодолеваю известное расстояние на метро и пешком, с мамой Марией Николавной, но только почему-то без Кена. Это почему, интересно? Я что ль ей жизнь порчу? Ничего я ей не порчу. Ну, пью вот кофе ее, но и она тоже ко мне в гости заходит. Из правого полушария в левое на поезде ездит…

Зачем все так ярко? Мне солнце такое нельзя. Когда оно светит мне прямо в глаза, как, например, в пятницу, когда я шел отдавать долги, то на секунду все увиделось мне в настоящем виде (см. Н. В. Гоголь «Невский проспект» (Прим. Сквор.)): белое-белое, полное отсутствие чего бы то ни было, повсеместное нихуЯ.

Первое, что увидел после очередного прозрения — собака, марки «Спаниель». Женщина затем проступила. Я в ней постарался как можно быстрее узнать ту, которой я денег должен… Был. Сейчас-то уж рассчитались. То есть нет, не сейчас, а тогда, после солнца-выколи-глаз…

Решительно. Никогда ничего не происходило. Хорошо там, где нас нет. Любовь, это когда нет шансов, так что ли?..