Золотое дно. Книга 1 - Роман Солнцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
(Здесь было выписано, видимо, целиком стихотворение А.С.Пушкина «Не дай мне бог сойти с ума…»)
(начало сгорело)…в верхнем бьефе, ПЕРЕД плотиной (для непонятливых!) вдруг стала медленно подниматься вода. Это зимой! Когда никаких паводков, течение с гулькин нос… Почему??? Плотина зыбкая, только-только перекрыли Зинтат, надо срочно наращивать и наращивать. А для пропуска воды у нее внизу — донные тоннели, огромные: можно паровоз ставить на паровоз. А вот поди ж ты!
Стоит она, трясясь, в клубах пара… БЕЛАЗы лихорадочно везут жидкий горячий бетон… выхлопы машин рождают желтый смог… в смутной выси тлеют тусклые лампочки — там, где-то под небесами, словно трамваи идут или телефоны звонят — работают плохо видимые башенные краны…
Наконец, из Москвы вернулся начальник строительства Васильев. Говорят, с орденом. А тут паника. Я видел его прежде только издали, на митинге по случаю перекрытия Зинтата, наша бригада стояла от трибуны метрах в двадцати…
(И я там был!!! Первый куб свалил в воду некогда знаменитый шофер и крановщик Варавва с длинными усами, тот самый, который три дня назад в бараке Виры, участвуя в голодовке вместе с Хрустовым, лежа, газету читал! — Р.С.)
Что о Васильеве могу рассказать? Кое-что теперь уже знаю. Сначала портрет.
Альберт Алексеевич. Выше среднего роста, сухопарый, желтолицый (от загара? Или в детстве перенес желтуху?), лет сорока, с иронически, намеренно прищуренными глазами, с очень сильными на рукопожатие пальцами.
Прошлым летом, как я уже писал в предыдущих главах, я, Ваш смиренный микро-Пимен, его утвердили новым начальником строительства Ю.С.Г., и немедленно, при нем же, осенью была перекрыта река. И сразу после Нового года он полетел в Москву выпрашивать людей и деньги для Ю.С.Г.
Было в его манерах и узких карих глазах что-то восточное — может быть, потому, что после блокады Ленинграда, которую он перенес четырехлетним ребенком, его, мальчика-сироту, отправили на юг, к таджикам и киргизам, и там он вырос. Научился тюркским словам, пристрастился к чаю и козьему молоку, умел сидеть на полу, поджав ноги крестом, и подолгу — если нужно — молчать… Увы, ничего не выпросил и не вымолчал в Москве Васильев — только орден дали. А ведь действовал, говорят, весело и настойчиво, давил притчами и анекдотами…
Кстати, уважаемые марсиане, сириусане и прочие! (Непонятно, почему такое обращение? Юмор? Или это всерьез? Может быть, дальше будет разъяснено? Или что-то было в начале, в сгоревшей части рукописи? — Р.С.) Орденом называлась особая награда, не больше воловьего глаза, круглая, как луна, отливалась из латуни (олово плюс медь) или золота, на ней были вытеснены различные изображения — звезды, мечи, профили великих людей. Люди обычно радовались орденам, но Васильев лишь смутился. Зачем ему награда? Ему деньги нужны, люди нужны.
А между тем, пока он метался в Москве между ЦК КПСС и Минфином, здесь, в Саянах, и созрела эта неясная опасность. Что ж, сооружение высотных плотин, да еще самых крупных в мире, не может не таить таинственных неприятностей. Но неприятность неприятности рознь.
Вода поднялась уже на две отметки. В январе расход воды обычно минимальный, не больше 300 кубометров в секунду. Откуда перебор? До весны далеко. Дождей в верховьях нет… никто там атомных бомб не взрывал… Если наберется до гребня и хлынет поверху, льдом покроет всю стройку и город, — государственное дело будет погублено…
А Васильев в Москве. А открытым текстом передать ему туда новость побоялись. А еще здесь прибавилась неприятность — некий журналист напечатал в «Комсомольской правде» статью «Город розовых палаток», где описывалось, как весело живут бравые молодые строители в брезентовых палатках, и мороз им нипочем! Результатом публикации стало то, что многие посланники армейского комсомола с полдороги вернулись, не приехали на строительство будущей ГЭС.
И еще беда — в рабочей столовой отравилось человек сорок старой китайской тушенкой. Слухи умножили число пострадавших до четырех тысяч… хотя некоторые герои этой летописи просто поели древесного угля и беда миновала…
А Васильев всё был далеко. Как потом рассказал (зачеркнуто, но можно по отдельным видимым буквам догадаться: мой друг Валера Туровский), А.А. добирался непросто из-за снежных зарядов по трассе — долетел до Новосибирска и пересел в поезд до Саракана. Да я и сам сейчас вижу словно в некий оптический прибор, как он, изнемогая от тоски (ничем, ничем не помогла столица!), валялся в пустом промороженном купе, выбегал в тамбур, где курили незнакомые люди с рюкзаками и мешками. Старые. Эти, конечно, не на стройку. «Зайцами» или почти «зайцами» — с одного полустанка на другой…
— Подъезжаем…
— Скорее бы!
Когда он позвонил жене из Новосибирска в Москву, она — прямая, честная партийка — сказала, что на стройке сложности. Ей сообщила жена Титова, главного инженера. Но что именно происходит, будто бы и сама не ведает. Эти люди никогда не научатся прямо говорить. (Приписка красным поверху: страна рабов! Какие могут быть сложности зимой? Народ взбунтовался, бараки загорелись?
Поезд подкатил к сараканскому вокзалу, низенькому каменному строению с оборванным красным плакатом под крышей: «НАША ЦЕЛЬ КОМ». Вокруг степь с голыми холмами, с рыжим и черным снегом в логах. Гор еще не видно — до них ехать да ехать.
А.А. полагал, что его встретит шофер Дима, двухметровый детина из погранвойск, но на перроне топтался, стукая ботинком о ботинок, недавно назначенный начальником штаба стройки (замарано, однако ясно, что речь идет о Туровском), паренек с белым от мороза плоским носом, с поднятыми вверх наушниками. Форсит пацан — он еще и в ботиночках! Тоже Мересьев! Конечно, прискочил первым доложить, показаться более значительным, чем есть по своей новой должности…
— А шофер где? — раздраженно спросил начальник стройки. — Зачем-то вагон пригнали. Я не Сталин. Дороги замело? Можно по льду, по Зинтату.
— Может хлынуть вода по льду… Поздравляем с орденом, Альберт Алексеевич.
На соседних путях стоял известный всей округе красный вагончик дирекции строительства — специально прикатили. Они бы еще снарядили оркестр.
— Откуда вода? Какая вода?..
Товарняк медленно скребся к Саянам. Чернильного цвета, вечереющие горы постепенно обступили железнодорожную линию и выросли до неба. Вдали, в темноте, стреляла электросварка. Грохот поезда отдавался в глубоком каньоне.
— Что еще?
— Немного стоит котельная.
— Немного стоит? Немного беременна?
— Извините, не так выразился. Вот и уезжают.
— Сколько?
— Двести, — (заштриховано) попытался (вписано позже: подобострастно) подстроиться краткими репликами. — Демобилизовались… не хотят оставаться. Завтра. И эта статья в «Комсомолке»… Владик Успенский. С бородкой. Помните, при нем говорили на штабе, что брезента нет…
Брезент — дефицитнейший материал, зимой нужен бетон укрывать, необходим для строительства блоков, шатров. А.А. приказал в магазинах накупить палаток, любых, хоть самых дорогих, польских — розовых… раздирать и шить полога, журналист ничего не понял, вот и сочинил романтическую блажь со стихами, воткнув еще и фотографии смеющихся лиц.
— Еще раз появится на стройке — остричь бороду! — зло сказал А.А. — И — «телегу» в редакцию! Даже если не пьет. Что еще?
— Две комиссии были. Мы их не можем удовлетворить. Вас ждут.
— Надеюсь, я их тоже не смогу удовлетворить, — зло усмехнулся Васильев. Сколько можно?! То из обкома, то из министерства. И в каждом случае требуют немедленно собрать данные по стройке, в красной папочке, в пяти экземплярах. — Надо было сказать: эпидемия холеры, москвичи боятся.
— Это местные. Вчера явились. Из-за той заметки в «Луче Саян», что на восемнадцатой секции бетон кладут прямо на дно Зинтата.
Бетон укладывают на вычищенный и вымытый гранит дна, где еще недавно гуляли трех-четырехпудовые таймени, где бешеное течение несло, как осеннюю листву, стальные блесна, сорванные рыбой. А надо бы гранит поскалывать, сделать шершавым, пишет некий рабочий. Читал, читал А.А. эту заметку.
— И еще. Бубнов из института: нельзя слоем в три метра…
Понятно: спорят, каким слоем сыпать бетон, трещин боятся.
— Бубнов говорит: разница температур получается большая. Там же, Альберт Алексеевич, зуб плотины… надо надежнее ко дну, тэ-сэзэть…
Васильев прекрасно помнит слова Бубнова. «Плотина как на салазках поедет, когда море наберем! — пугает Бубнов. Если будем торопиться, по три-четыре метра шуровать…» Горбоносый, маленький, похожий на горца, но русый, синеглазый такой Бубнов.
— Сколько он предлагает?