Кофе на троих (сборник) - Андрей Виноградов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Болит?
– Нет, вроде и не болит. Но ведь должно! Ван дер…
– Стиви Вандер…
– Вот ты болтло́! И племянник твой такой же. Весь в мать, прости господи… И прохиндей. Колька вон, приятель его, да знаю, что помнишь, какими бизнеса́ми ворочает! Лодку, говорит – заглядывал тут, думал Олега застать, – на Сардинии держит… А наш оболтус? Не по-е-ду! Ты пойми, мне сейчас от работы отлынивать никак не с руки, даст бог, вымолю что-нибудь к юбилею – грамотку какую, премию, медальку…
– Лошадку, сабельку…
– Да и поцапаемся мы с ним, как обычно. А надо бы по-хорошему… Не чужой ведь, хоть и ведет себя, разгильдяй… Тебе, э-э… он когда последний раз звонил?
– Оле-ег! – пропела Зоя и, для того чтобы гарантированно заручиться вниманием собеседника, дважды щелкнула пальцами у него перед носом, словно рефлексы проверила. – Уловила, к чему клонишь. На меня, милый друг, не рассчитывай. У меня, кстати, тоже работа, да и вообще… Ты шутишь, наверное.
– Сама же говорила, что в отпуск хочешь. Слетала бы, а? Может, у него серьезно на этот раз. И мозги, если надо, вправишь ему лучше моего. Тебя он хоть выслушает. Выручай, Зоюшка, душа моя. У меня на своих баб времени не хватает…
– Им об этом и расскажи.
– Ну да… Смешно. И слушай, а давай поспорим…
– Ты о чем?
– Что у него на видном месте обязательно будет стоять сумка с клюшками для гольфа… Вот помяни мое слово. При этом, голову прозакладываю, давно позабыл, шельмец, что бьют ими не по шайбе.
– Тебе это так важно?
– Ты не понимаешь, это такой… понтометр…
– Вот же ты… Оба вы друг друга стоите. Что папа, что сынуля. У тебя у самого понтометр зашкаливает.
– Главное, что договорились. Зойка, я тебя обожаю. Да… вот еще что. Ты же Познера смотришь? Нет? Ну все равно. Вот что бы ты сказала, встретившись с Господом?
– Ты серьезно?
– Ну тест такой…
– Скажу ему… Скажу, что мужикам никогда верить нельзя, потому что никогда в жизни в тебя не верила, а ты – вот он, стои́шь…
– Умница! Париж – это тебе премия за лучший ответ.
В общем, и опомниться не успела.
За три дня Олег каким-то чудом, одного актерского обаяния для таких подвигов мало, выправил Зое загранпаспорт, она дольше бумажки нужные собирала, билет купил, отчитался, что «младший» гостиницу заказал в двух шагах от их дома и даже денег с собою дал. Зоя от денег отнекивалась и даже грозилась всерьез и надолго обидеться, но потом рассудила, что и черт с ним, наверняка не последние. «Как телевизор ни включишь, то он сок втюхивает, то средство от геморроя… А самого прихватит – к бабке какой-то под Псков мчится, к знахарке, и никаких пилюль… Все кругом врут».
Билет в бизнес-класс (уважил свояк) Зоя сменяла по-тихому на самый дешевый, вняв подругам, напутствовавшим: деньги в Париже лишними не бывают, а вот лишних желаний – фонтан!
С тем и улетела. К фонтану. Только чего-то он не забил.
– Олли, Зо сказала, в котором часу зайдет?
– Мы договорились через полчаса у ее отеля. Чего ей туда-сюда ходить, если всё равно в Люксембургский пойдем…
– Олли, мне кажется, я ей не нравлюсь.
«В самом деле, какого черта здесь делают эти клюшки для гольфа? Завтра же переезд в темную комнату, вы уволены… на ближайшее время».
– Ерунда… Чего придумала, малыш? Все не так. Очень нравишься.
– Это ты так думаешь или она сказала?
– Конечно, она, но и сам я не слепой. Слушай, пойду пса прогуляю. Я через десять минут назад, а ты собирайся пока, не завязни у зеркала.
«Причипурись», – подумал и решил, что это не переведет, не справится, не «лапушка». «Вообще не факт, что такое слово существует… Официально, так сказать». Голова еще была не очень «уверенной» и на все запросы откликалась расплывчатым: «Ну типа…»
«Врешь ты, мой разлюбезный, как конь деревянный», – составила свое мнение об услышанном Эва. Не о прогулке Олега с собакой, понятное дело, а о Зое, ее симпатиях к ней, Эве, и о том, что она Олегу о них сказала. «А почему тебе в это не верится? Потому что… сама знаешь почему». Думала Эва сейчас на английском, ее втором родном языке, но странноватая фраза о деревянном коне прозвучала в ее мозгу на самом что ни на есть родном – испанском, потому что ни в каком другом языке она существовать не могла.
Про лживого деревянного коня обожал пошутить Эвин отец. В детстве они с отцом часто баловались простенькой игрой-угадайкой «А что сейчас у меня в кармане?» Эва, в чьем кармашке, как правило, скрывалась утаенная от мамы и строгой француженки-воспитательницы конфета, обычно подкрадывалась к отцу и задорно выкрикивала свой вопрос. Ответ всегда был ясен, но игра есть игра, и отец охотно своей любимице поддавался, а Эва без удержу хохотала над его фантастическими предположениями…
– Мышь! Что, нет? А вот мы проверим сейчас… Как запустим в карман кота… Эй! Несите мне сюда мистера Джона! Нет? Ну тогда гном. Я ведь слышу, как он шепчет тебе: «Эва, не выдавай меня, кроме тебя никто из людей не должен видеть гномов…»
Когда отец, утомившись игрой, все же брал над ней верх, Эва, насмеявшаяся до слез, принималась выкручиваться, никак не желала сдаваться на милость:
– Вот и нет! Вот и нет! Там, папочка любимый, то, чего ты никогда в жизни не угадаешь! И не старайся!
А он ей в ответ:
– Врешь ты, родная, как конь деревянный!
Однажды после обеда, пока отец сладко посапывал на канапе в кабинете, бессознательно опустив на лицо недочитанную газету (в Америке, в Сан-Франциско, куда семья перебралась с рождением Эвы, он не оставил привычку южанина вздремнуть после обеда), Эва стянула из его пиджака ключик на золотой цепочке и спрятала в карман своего фартука. Но уже часом позже – увы и ах! – едва не рыдала с досады, когда он с первой попытки угодил прямо в точку…
– Так нечестно, нечестно! Ты все подсмотрел! Ты, папочка, жульничал!
И ведь была совершенно уверена, что отец близко не подходил к пиджаку. Собственноручно вынула из пиджака телефон и подала отцу, когда так некстати раздался звонок, разбудивший хозяина дома. Другого объяснения фантастической родительской догадливости, кроме как притворный сон и подглядывание из-под газеты, у девочки не было, недаром прозорливость считается привилегией возраста. Да и как было ребенку додуматься самому, что и в самовольно взятом ключе, и в портмоне из крокодиловой кожи, равно как и во всех отцовских наручных часах, брелоках, каждой паре его обуви и даже в швах нижнего белья спрятаны миниатюрные передатчики, непрерывно, днем и ночью, пеленгуемые охраной. Суровые дядьки в строгих костюмах и разношенных башмаках всегда оказывали Эве скупые и не очень умелые знаки внимания, но как бы далеко ни простирались их чувства к ребенку, преданность отцу была вне конкуренции.
Отец к его чести почти тут же нашелся («Вот же выпалил, не проснувшись как следует, madre mia!») и сослался на сон, в котором добрая фея подсказала ему содержимое дочкиного карманчика.
– А разве встречаются добрые феи, которые против маленьких девочек?
– Конечно же нет, но есть феи, которые так любят маленьких девочек, что подсказывают их папам во сне, где те напроказничали. Правда, при этом заставляют пап клясться, что те не будут наказывать маленьких девочек, даже если те заслуживают порядочной взбучки.
– А я заслуживаю?
– Но я же дал фее слово?
– Прости, папочка, но мне так хотелось победить. Я, честное слово, больше никогда-никогда в жизни так не буду.
Понятное дело, никто не спешил раскрывать девчушке секреты тайного наблюдения, сделавшие бы честь самым продвинутым параноикам. И в последнюю очередь потому, что пришлось бы перед ней повиниться и рассказать, что в ее, Эвиных, личных вещах, как собственно и в одежде, и в обуви, и в аксессуарах… да и бог знает в чем еще всех без исключения домочадцев и их прислуги, такой чудо-техники тоже хоть отбавляй. Эву в ее нежном возрасте вся эта шпиономания нисколечко бы не заинтересовала, куда более интригующая история произошла с ее кошкой – та толстела, толстела, а потом неожиданно в кошачьей корзине поселились восемь маленьких и смешных котят…
Родня приняла бы весть о присмотре за ними скорее всего с пониманием, если не за заботу. Во-первых, вряд ли ожидали чего-то иного. Во-вторых, большие деньги во все времена обязывали к осторожности, а деньги у отца Эвы и в самом деле были серьезные. В-третьих, на деньги отца Эвы вся родня и жила. Так что, если кого и смутило бы «вмешательство в частную жизнь», «смущенные» громче других выражали бы благодарность. Обслуга? Та, пока ей исправно платили, ко всему относилась как к должному, то есть с пониманием, то есть безразлично.
А вот маму Эвы новость точно ошеломила бы. До такой степени, что могла бы женщина сгоряча в петлю влезть, пока не подоспели с услужливой «помощью» мужнины «псы». А может, рванула бы наутек, не имея ни единого шанса и зная об этом, но все же с надеждой… Потому что это так по-людски! Или, еще вариант: попыталась бы убедить мужа в том, что кругом завистники, враги и обман – «Да прозрей же ты наконец, жалкий слепец!» Так по-женски… Кто знает, что взбрело бы на ум поддавшейся панике женщине, а по-другому и быть не могло, прознай она вдруг, что муж, оказывается, в курсе ее… проделок? Трудно подобрать более неподходящее слово, но именно муж даже про себя в угоду обожаемой очаровательной женщине назвал весьма впечатляющую коллекцию ее тайных романов… «проделками».
