Частное расследование - Джонатан Келлерман

Чек был на три тысячи долларов, и на нем стояла надпись: «На лечение Мелиссы». По моим расценкам семьдесят восьмого года, этой суммой можно было оплатить более сорока сеансов лечения. Деньги были сняты со счета в банке «Ферст фидьюшиери траст» в Сан-Лабрадоре. В верхнем левом углу чека было отпечатано:

Р.П.Дикинсон, опекун

Доверительная собственность

семьи Дикинсон, 5.11.71

10, Сассекс-Ноул,

Сан-Лабрадор, Калифорния 91108.

Почтовая бумага была плотная, дорогая, с водяными знаками.

Я развернул сложенный пополам листок.

В верхней части — тиснение черными буквами:

РЕДЖИНА ПЭДДОК ДИКИНСОН.

Ниже мелким, изящным почерком написано:

Дорогой доктор Делавэр,

Благодарю вас за Мелиссу.

Буду держать с Вами связь.

Искренне Ваша,

Джина Дикинсон.

Бумага пахла духами. Смесь старых роз и альпийского воздуха. Но это не делало слаще содержавшуюся в послании пилюлю:

Не звони нам, плебей. Мы сами позвоним. Вот тебе жирный чек, чтобы заткнуть рот.

Я набрал номер Дикинсонов. На этот раз трубку сняла женщина. Средних лет, французский акцент, голос более низкий по сравнению с Датчи.

Голос другой — песня та же: мадам подойти не может. Нет, она совершенно не знает, когда мадам сможет подойти.

Я назвал свое имя, положил трубку и посмотрел на чек. Ну и ну. Лечение еще даже не началось, а я уже потерял контроль над ситуацией. Так дело не пойдет, это не в интересах пациентки. Но я связал себя обязательством перед Айлин Уэгнер.

Магнитофонная лента меня связала.

...Доктор, который может мне помочь. Без уколов.

Я долго все это обдумывал и в конце концов решил, что продержусь какое-то время и попытаюсь найти хотя бы маленькую зацепку. Посмотрю, удастся ли добиться взаимопонимания с девочкой, какого-то прогресса — достаточного для того, чтобы произвести впечатление на викторианскую принцессу.

Доктор Спасение.

Потом начну выдвигать требования.

Во время перерыва на ленч я получил по чеку деньги.

3

Датчи был лет пятидесяти, среднего роста, полный, с гладко зачесанными, очень черными волосами, разделенными с правой стороны пробором, румяными щеками и ртом, похожим на разрез бритвой. На нем был двубортный костюм из синего сержа[2] хорошего, но старомодного покроя, крахмальная белая рубашка, завязанный виндзорским узлом флотский галстук и начищенные до зеркального блеска черные ботинки на чересчур высоких каблуках. Когда я вышел из кабинета, они с девочкой уже стояли посреди приемной; она смотрела вниз, на ковер, а он разглядывал предметы искусства. По выражению его лица было ясно, что мои эстампы не получают проходного балла. Это выражение не изменилось, когда он повернулся ко мне.

От него веяло ледяным ливнем Монтаны, но девочка цеплялась за его руку так, будто это была рука Санта-Клауса.

Для своего возраста она была маловата ростом, но черты ее лица казались вполне зрелыми, сформировавшимися. Девочка была из тех детей, кого природа раз и навсегда наделяет индивидуальностью, чтобы больше уже к этому не возвращаться. Овальное личико, чуточку не дотягивающее до хорошенького, под челкой цвета скорлупы грецкого ореха. Волосы длинные, почти до пояса, и сверху их перехватывала розовая цветастая лента. У нее были большие, круглые, серо-зеленые глаза, светлые ресницы, вздернутый, обрызганный веснушками нос и мило заостренный подбородок под маленьким, робким ртом. Ее одежда была слишком нарядной для школы: платье в розовый горошек с рукавами фонариком и белым атласным поясом, который был завязан сзади бантом, розовые носочки с кружевной отделкой по краю и белые лаковые туфли с пряжками. Совсем как Алиса из сказки Кэрролла в момент встречи с Червонной Дамой.

Эти двое просто стояли там, не двигаясь. Словно виолончель и малая флейта, которым предстояло сыграть некий странный дуэт.

Я представился, наклонившись и улыбнувшись девочке. В ответ она уставилась на меня. К своему удивлению, я не обнаружил никаких признаков страха.

Совершенно никакой реакции, кроме явно оценивающего взгляда. Если учесть причину, которая привела ее ко мне, то дела мои шли лучше некуда.

Ее правая рука пряталась в мясистой левой руке Датчи. Чтобы не заставлять девочку отпустить ее, я снова улыбнулся и протянул свою руку Датчи. Этот жест его явно удивил, он пожал ее с неохотой и отпустил, одновременно высвободив и пальцы девочки.

— Ну, я пошел, — объявил он нам обоим. — Сорок пять минут — верно, доктор?

— Верно.

Он сделал шаг к двери.

Я смотрел на девочку, внутренне готовясь к сопротивлению с ее стороны. Но она так и осталась стоять на месте, уставившись на ковер под ногами, плотно прижав руки к бокам.

Датчи сделал еще один шаг и остановился. Жуя свою щеку, он вернулся и погладил девочку по голове. Она в ответ улыбнулась ему — как мне показалось, ободряюще.

— Пока, Джейкоб, — сказала она. Высокий голос с сильным придыханием. Точно как на пленке.

Розовый оттенок со щек Датчи разлился по всему лицу. Он еще немного пожевал изнутри щеку, деревянно опустил руку и что-то пробормотал. Бросив на меня последний пристальный взгляд, он вышел.

После того как за ним закрылась дверь, я сказал:

— Похоже, Джейкоб — твой хороший друг.

Она сказала:

— Он слуга моей мамы.

— Но он и за тобой присматривает.

— Он за всем присматривает.

— За всем?

— За нашим домом. — Она нетерпеливо постучала ногой. — У меня нет отца, а мама не выходит из дома, так что Джейкоб делает для нас много всего.

— Что, например?

— Домашние дела: говорит Мадлен и Сабино, и Кармелс, и всем слугам, и людям, которые нам все привозят, что делать. Иногда он готовит еду — закуски и то, что можно есть руками. Если не очень занят. Мадлен готовит горячие блюда. И он водит все машины. Сабино водит только грузовик.

— Все машины, — сказал я. — У вас их много?

Она кивнула.

— Много. Папа любил машины и покупал их до того, как умер. Мама держит их в большом гараже, хотя сама их не водит, и Джейкоб должен их заводить и ездить на них, чтобы у них в моторе ничего не слиплось. Еще есть компания, из которой приезжают мыть их каждую неделю. Джейкоб наблюдает, чтобы они хорошо делали свою работу.

— Похоже, Джейкоб — занятой человек.

— Очень. А у вас сколько машин?

— Всего одна.

— А какая?

— "Додж-дарт".

— "Додж-дарт", — сказала она, задумчиво поджав губы. — У нас такой нет.

— Она не очень шикарная. Скорее, довольно потрепанная.

— У нас есть одна такая. «Кэди-работяга».

— "Кэди-работяга", — сказал я. — Не думаю, что мне приходилось когда-либо слышать о такой модели.

— Это та, на которой мы приехали сегодня. Сюда. «Кадиллак-флитвуд-работяга» 1962 года. Она черная и старая. Джейкоб говорит, что это рабочая лошадка.

— Тебе нравятся автомобили, Мелисса.

Она пожала плечами.

— Не особенно.

— А как насчет игрушек? У тебя есть любимые?

Она снова пожала плечами.

— Не знаю.

— У меня в кабинете есть игрушки. Пойдем посмотрим?

Она в третий раз пожала плечами, но позволила мне проводить ее в кабинет. Как только она оказалась внутри, ее глаза вспорхнули и полетели, останавливаясь на письменном столе, книжных полках, шкафу с игрушками, и вернулись обратно к письменному столу, ни на чем подолгу не задерживаясь. Она сплела пальцы рук, разняла их и стала как-то странно разминать и крутить, будто месила в них комочек теста.

Я прошел к шкафу с игрушками, открыл его и показал ей его содержимое.

— Здесь у меня много всякой всячины. Настольные игры, куклы, пластилин для лепки. Бумага и карандаши тоже есть. И цветные мелки, если тебе нравится рисовать в цвете.

— Почему я должна это делать? — спросила она.

— Делать что, Мелисса?

— Ну, играть или рисовать. Мама сказала, что мы будем разговаривать.

— Мама правильно тебе сказала. Мы будем разговаривать, — сказал я. — Но иногда детям, которые сюда приходят, хочется поиграть или порисовать перед тем, как разговаривать. Так они привыкают к здешней обстановке.

Ее руки задвигались быстрее. Она опустила глаза.

— А потом, — продолжал я, — когда дети играют и разговаривают, им бывает легче рассказать о том, что они чувствуют, то есть легче выразить свои чувства.

— Я могу выразить свои чувства говорением, — сказала она.

— Чудесно, — согласился я. — Давай говорить.

Она уселась на кожаную кушетку, а я опустился в свое кресло, стоявшее напротив. Она еще немного посмотрела по сторонам, потом положила руки на колени и стала смотреть прямо на меня.

Я сказал:

— Ну вот. Давай начнем разговор с того, кто я такой и почему ты здесь. Я психолог. Ты знаешь, что означает это слово?

Она помяла пальцы и стукнула по кушетке пяткой.

— У меня есть проблема, а вы такой доктор, который помогает детям, у которых проблемы, и вы не делаете уколов.