Золото партии. Историческая хроника - Игорь Бунич

«Хлебная монополия, хлебная карточка, всеобщая трудовая повинность является в руках пролетарского государства, в руках полновластных советов самым могучим средством учета и контроля. Это средство контроля и принуждения к труду посильнее законов конвента и его гильотины. Гильотина только запугивала, только сламывала активное сопротивление. НАМ ЭТОГО МАЛО.

Нам надо не только запугать капиталистов в том смысле, чтобы чувствовали всесилие пролетарского государства и забыли думать об активном сопротивлении ему. Нам надо сломать и пассивное, несомненно, еще более опасное и вредное сопротивление. Нам надо не только сломать какое-либо сопротивление. Нам надо заставить работать в новых организационных государственных рамках. И мы имеем средство для этого… Это средство — хлебная монополия, хлебная карточка, всеобщая трудовая повинность».

Яснее не скажешь. Если удастся удержаться у власти (и для того, чтобы удержаться), необходимо сосредоточить в руках все богатства страны (что уже и делалось), весь хлеб, все продукты, все жилье, в общем, все, от чего зависит просто выживание, а затем распределять это так, чтобы всего только за хлебную карточку изголодавшийся и униженный голодом человек пошел бы работать и вообще делать все, что прикажут. Гениально и просто. Хотя еще не совсем ясно, на кого все-таки этот блестящий принцип распространяется? Слово «капиталист», «буржуй», «кулак» — понятия какие-то неопределенные, да и сам Ленин, запутавшись в ярлыках, никак не мог эти понятия четко обозначить с точки зрения дохода, жалования, общего состояния, опустив нижнюю границу определения «богатые классы» до дохода в 100 рублей в месяц. И чтобы ни у кого не оставалось сомнения, кто же все-таки является главным объектом грабежа и насилия, Ленин, без всяких недомолвок, разъясняет: «От трудовой повинности в применении к богатым власть должна перейти, а вернее, одновременно должна поставить на очередь применение соответствующих принципов (хлебная карточка, трудовая повинность и принуждение) к большинству трудящихся рабочих и крестьян… Следует добиваться подчинения, и притом беспрекословного единоличным распоряжениям советских руководителей, диктаторов, выбранных или назначенных, снабженных диктаторскими полномочиями…»

У членов ЦК от страха белели губы. Это уже не классовая борьба, это — война, объявленная всему народу. Во-первых, это опасно, а во-вторых… «Но что же останется от России? — в ужасе лепечет верный Бонч-Бруевич. — Ведь это означает полное уничтожение России в том виде, в каком она существовала 1000 лет…»

Резким движением Ленин засовывает большие пальцы рук за проймы жилетки, пиджак распахивается, щелочки глаз колюче и недобро смотрят на Управляющего делами СНК. Остальные молчат «Запомните, батенька, — говорит Ленин, обращаясь к Бонч-Бруевичу, но так, чтобы слышали все, — запомните НА РОССИЮ МНЕ НАПЛЕВАТЬ, ИБО Я — БОЛЬШЕВИК!» Это любимое выражение Ленина стало девизом его сообщников, которые любили повторять его и к месту, и не к месту, пока Иосиф Виссарионович не заткнул им глотки пулями, поскольку эта страшная фраза Ленина никак не стыковалась со сталинской «еретической» теорией о возможности «построения социализма в одной стране». Итак, война была объявлена. Одним мигом была порушена вся, складывавшаяся десятилетиями, инфраструктура городов, замерли все виды торговли, прекратила существовать сфера обслуживания. Домовладельцы и хозяева гостиниц, кому не удалось бежать, были либо убиты, либо арестованы, либо, в лучшем случае, выброшены на улицу. Разбитыми или забитыми фанерой витринами смотрели на пустынные заснеженные улицы некогда известные всей Европе магазины и рестораны, первоклассные отели, гостиницы и клубы. Но не только они. Магазинчики, лавки, постоялые дворы, мастерские и ателье, меблированные комнаты и пансионаты — все прекратило свое существование. Естественно, что из продажи мгновенно исчезло все, и прежде всего — хлеб.

«Что такое подавление буржуазии? — разъяснял Ленин. — Помещика можно подавить и уничтожить тем, что уничтожено помещичье землевладение и земля передана крестьянам. Но можно ли буржуазию подавить и уничтожить тем, что уничтожен крупный капитал? Всякий, кто учился азбуке марксизма, знает, что так подавить буржуазию нельзя, что буржуазия рождается из товарного производства; в этих условиях товарного производства крестьянин, который имеет сотни пудов хлеба лишних, которые он не сдает государству, и спекулирует — это что? Это не буржуазия?.. Вот что страшно, вот где опасность для социальной революции» И, конечно, уничтожив всю систему торговли в стране, любую продажу продовольствия немедленно объявили спекуляцией (прекрасное слово, которое победным маршем шло к коммунизму все 74 года существования режима, пережив сам режим и, кажется, обеспечив себе бессмертие в пашей стране).

Уже 10 ноября 1917 года спекулянты объявляются врагами народа, а через три месяца в декрете, подписанном Лениным, дается ясное указание: «спекулянты… расстреливаются на месте преступления»

И на домах, на заборах, на фонарных столбах — повсюду забелели приказы: «Конфискация всего имущества и расстрел ждет тех, кто вздумает обойти существующие и изданные советской властью законы об обмене, продаже и купле…»

Блестящее перо Зинаиды Гиппиус донесло до нас кошмарную реальность той страшной эпохи: «… в силу бесчисленных (иногда противоречивых и спутанных, но всегда угрожающих) декретов, все было „национализировано“ — „большевизировано“. Все считалось принадлежащим „государству“ (большевикам).

Не говоря об еще оставшихся фабриках и заводах, — но и все лавки, все магазины, все предприятия и учреждения, все дома, все недвижимости, почти все движимости (крупные) — все это, по идее, переходило в веденье и собственность государства. Декреты и направлялись в сторону воплощения этой идеи. Нельзя сказать, чтобы воплощение шло стройно. В конце концов, это просто было желание прибрать все к своим рукам. И большею частью кончалось разрушением и уничтожением того, что объявлялось „национализированным“.

Захваченные магазины, предприятия и заводы закрывались, захват частной торговли привел к прекращению вообще всякой торговли, к закрытию всех магазинов и к страшному развитию торговли нелегальной, спекулятивной, воровской. На нее большевикам поневоле приходилось смотреть сквозь пальцы и лишь периодически громить и хватать покупающих-продающих на улицах, в частных помещениях, на рынках; рынки, единственный источник питания решительно для всех, тоже были нелегальщиной. Террористические налеты на рынки, со стрельбой и смертоубийствами, кончались просто разграблением продовольствия в пользу отряда, который совершал налет. Продовольствие — прежде всего, но так как нет вещи, которой нельзя встретить на рынке, то забиралось и остальное: ручки от дверей, бронзовые подсвечники, древнее бархатное евангелие, обивка мебели… Мебель тоже считалась собственностью государства, а так как под полой диван тащить нельзя, то люди сдирали обивку и норовили сбыть ее хоть за полфунта соломенного хлеба… Надо было видеть, как с визгами, воплями и стонами кидались торгующие врассыпную при слухе, что близки красноармейцы! Всякий хватал свою рухлядь… бежали, толкались, лезли в пустые подвалы, в разбитые окна. Туда же спешили и покупатели — ведь покупать в Совдепии не менее преступно, чем продавать, хотя сам Зиновьев отлично знает, что без этого преступления Совдепия кончилась бы, за неимением подданных, дней через 10.

Россией сейчас распоряжается ничтожная кучка людей, к которой вся остальная часть населения, в громадном большинстве, относится отрицательно и даже враждебно. Получается истинная картина чужеземного завоевания.

Латышские, немецкие, австрийские, венгерские и китайские полки дорисовывают эту картину. Из латышей и монголов составлена личная охрана большевиков.

Китайцы расстреливают арестованных, захваченных. (Чуть не написала „осужденных“, но осужденных нет, ибо нет суда над захваченными. Их просто так расстреливают)… Чем не монгольское иго?».

Так обстояли дела в оккупированных городах. Но Россия — страна аграрная, и подавляющее большинство ее населения, ее кормильцы — многомиллионная армия крестьян — не могли быть не ограблены и не раздавлены, ибо помимо золотых монет в кубышках, что, как помнится, постоянно вызывало раздражение Ильича и не давало ему покоя, владели и мощным эквивалентом золота — хлебом. А без хлебной монополии вождь мирового пролетариата просто не знал, что ему делать дальше, «если большевикам удастся удержать власть» И хотя в этот период возможность удержания власти выглядела весьма сомнительной, оставлять неограбленным столь большой процент захваченного населения было совершенно невозможно.

Энергия массового безумия, излучаемая Лениным, подсказала оптимальные решения. «Наша важнейшая задача, — декларировал вождь, — это задача натравить сначала крестьян на помещиков, а затем, и даже не затем, а в то же самое время натравить рабочих на крестьян!».