Друзья и родители - Евгения Скрипко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ты, Зоечка, раньше нитки да крючок купи, а потом она тебя научит, – подсказала мастер. – Ступай, до гудка во дворе погуляй, а то будешь все время в цехе сидеть, щечки-то твои быстро побледнеют.
Девушка догадливо улыбнулась и убежала из кладовой.
– Клавочка, – заговорила Наталья Никифоровна, когда они снова остались одни. – Иди-ка ты к начальнику цеха да на часок отпросись домой. Поглядишь, как там Виктор, а потом мы за него примемся…
– За кого, за Витьку?… – удивилась Топоркова.
– А за кого же еще? Поговорим с нашими комсомольцами, они уже одному такому вправили мозги. Станочника Алексеева сыну, – пояснила она. – Тоже от рук отбивался хлопец, школу бросал, а теперь учится, и отец им не нахвалится. А ты говоришь – отец. Вот он, Алексеев-то, мужчина, производственник ценный, а с сыном сладить не мог.
– Позор-то какой! Один сын, и проси чужих людей помогать…
– Не чужих людей, Клавочка, а свою семью. Коллектив тебе помощь окажет, и выправится твой Виктор, выправится. Вот еще с соседями поговорим. Клавочка, не возражай! – категорически запротестовала Наталья Никифоровна. – Сама я все устрою.
5
Когда поезд остановился, Саянов бодро спрыгнул с подножки вагона, прошел перроном к выходу, затем к трамваю. Но, дождавшись трамвая, не поехал. По дороге, хоть можно было и не бриться, завернул в парикмахерскую, затем, освеженный после бритья, он медленно, нарочно удлиняя путь, направился дальше.
Было еще рано, и он знал, что жена дома, а ему хотелось явиться в ее отсутствие и прежде встретиться с сыном.
Но как ни медлил Николай Николаевич, у знакомого подъезда он очутился довольно скоро. Поднявшись на площадку второго этажа, он постучал. Ему открыла молоденька незнакомая женщина с бумажками в темных волосах. Смущенная появлением мужчины, она спряталась за дверь и, не спросив, к кому он, впустила его. Захлопнув дверь, она побежала в глубь коридора и по пути заглянула в кухню: «Мария Андреевна, к вам гость!»
Вадик, ожидая, пока мама приготовит завтрак, лежал с книжкой в кроватке-раскладушке. Он слышал, как соседка Анечка крикнула на весь коридор: «К вам гость!» и сразу догадался: «Папа!»
Как был, в одних трусиках и босой, он проскочил под стол, стоящий на пути, и, оказавшись у двери, чуть не столкнулся с отцом, уже вошедшим в комнату. Отец тотчас отступил назад, будто испугавшись собственного сына. Вадик тоже растерялся. Саянов протянул руку и провел по мягким волосам сына своей широкой ладонью. Вадику показалось, что при этом отец даже оттолкнул его.
Комната Саяновых была так мала, что если не убрать раскладушку и не поставить на место стол, то двоим у входа не поместиться. И Вадик очень быстро расставил все по местам.
Когда вошла мать, отец отошел к столу, и, повернувшись к ней, сухо сказал:
– Здравствуй.
Наступила короткая и неловкая тишина. Казалось, каждый выжидал, чтобы заговорил другой.
Саянов сел на стул. Мария Андреевна, стоя у тумбочки с посудой, старательно терла полотенцем руки, будто к ним пристала смола. Вадик наблюдал за родителями.
Его мама в синем полинявшем халатике и камышовых туфлях на босу ногу, худенькая и бледная, со смешным пучком золотистых волос на затылке, собранных одною приколкою, в сравнении с отцом была маленькая и жалкая. Но Вадик удивился, когда взглянул на ее лицо: оно было таким сердитым, словно она сейчас же возьмет ремень и выпорет отца. «Эх, и будет тебе сегодня баня!» – сдерживая улыбку, подумал Вадик и отвернулся к окну.
– Ну, как вы тут живете? – прервал эту гнетущую тишину Саянов, затем, после короткой паузы, добавил: – Вырвался на один день, вечером должен выехать обратно.
Вадика удивило, что мать ничего не ответила на это.
Она окликнула сына и, вынув из сумочки ключ, сказала:
– Оденься, сыночек, и сбегай ко мне на работу. Отдашь ключ от стола и скажешь, что я сегодня не приду.
Пока Вадик одевался, отец курил и молча рассматривал его. Он заметил, что у мальчика рваные сандалии, и с негодованием подумал: «Даже обувь не могла приобрести! Сколько денег посылаешь ей, а сын носит такую дрянь!» Но вот Вадик начал натягивать брюки из серого бумажного коверкота, много раз выпущенные и надставленные руками матери. Надел рубашку, и Саянов без труда узнал в ней перешитое платье жены, которое перед самой войной он подарил ко дню рождения. «Как я не заметил этого в первый приезд? Видимо, действительно, моих денег им мало. Но ты, голубушка, тоже хороша! Неужели трудно было написать, что мальчишке нечего надеть?»
Когда Вадик собрался уходить, отец с напускной строгостью окликнул его:
– Возвращайся скорее, нигде не задерживайся. Надо будет пойти…
– Куда? – поинтересовался мальчик.
– В облоно, в гороно или еще куда-нибудь. Надо же тебя устроить хоть в детский дом что ли…
Он говорил, будто сердился на сына.
Вадик удивленно взглянул на мать, но она сказала:
– Иди, сыночек.
Когда мальчик вышел, Мария Андреевна подошла к столу. Лицо ее от гнева покрылось пунцовыми пятнами, глаза, наполненные слезами, выражали такое негодование? что Саянов невольно поднялся со стула.
– Будем говорить спокойно, – предупредил он.
– Что ты задумал?
– Мы с тобой не сможем жить вместе, – начал он уклончиво. – И надо устроить Вадика. Самое лучшее, что можно сделать, – это поместить его в детский дом.
Лицо Марии Андреевны передернулось, как от резкой боли.
– Ты окончательно сошел с ума! – вырвалось, как стон, из груди оскорбленной матери.
Уже овладев собой, Саянов с неумолимой настойчивостью потребовал, чтобы жена разобралась в своем собственном письме.
– Ты же признаешься, что не можешь справиться с сыном, – упрямо твердил он. – Теперь скажи, могу я после этого быть спокоен? А если какой-нибудь Витя или Ваня уведет за собой нашего Вадьку? Тогда что? Ждать, пока беспризорником станет или еще хуже…
– Неужели ты думаешь, что меня это не волновало?
– Волноваться мало, пойми…
– Я давно поняла, – перебила его жена. – У тебя есть женщина, но не хватает мужества сказать прямо, что ты оставляешь нас. Ты щеголяешь моим письмом, но я тоже могу кое-что доказать твоими письмами.
И Мария Андреевна извлекла из чемодана целую пачку старых писем мужа разных лет. Среди них были и фронтовые. Покрытые штемпелями и печатями, они напоминали о многом, но Саянову было не до воспоминаний.
– Некогда сейчас рыться в архивах, – запротестовал он, когда жена готова была прибегнуть к доказательствам. – Прошу тебя, собирайся и пойдем, – добавил он уже мягче.
– Нет, я не поведу своего сына в детский дом. Ты должен одуматься. Неужели у тебя совсем не осталось совести? Ты сорвал нас с места, бросил в чужом городе… теперь ты хочешь разлучить нас.
Мария Андреевна не сумела сдержать слез, но это лишь озлобило Саянова.
– У нас нет времени на истерики, собирайся же, наконец! – почти крикнул он. – Хочешь человеку помочь, а она даже не понимает этого!
Как ни доказывала Мария Андреевна мужу, что она не отдаст сына в детский дом и незачем им идти в гороно, Саянов настаивал на своем.
«Если так, то убедись сам: никто насильно не отнимет у меня ребенка! Но развода, дорогой мой, ты от меня не добьешься!» – от этой мысли у Марии Андреевны прибавилось сил, и она начала переодеваться, чтобы пойти, куда так настоятельно звал ее муж.
Уходя, Саянова собрала со стола старые письма мужа и втиснула их в сумочку.
6
Перепрыгивая ступеньки, Вадик еще сверху заметил, как Екатерина Васильевна, их пожилая соседка, остановилась с ведром воды на нижней площадке, чтобы передохнуть. Вадик знал, что у нее отекают ноги и тогда ей очень трудно ходить.
– Подождите, Екатерина Васильевна, я вам помогу!
Вадик сбежал по лестнице и, подхватив ведро, отнес его на кухню. Когда мальчик возвратился, соседка задержала его на последней ступеньке.
– Папочка за тобой приехал? – спросила она.
– Нет, меня в детский дом отдадут, – ответил с затаенной обидой Вадик.
– В детский дом? – удивленно переспросила соседка, но мальчик ушел.
Взволнованная, Екатерина Васильевна вошла в кухню, где при шуме трех примусов невозможно было разговаривать. Она остановилась у порога и, держась за косяк, жестом попросила соседку потушить ее примус, на котором уже кипел чайник.
– Что вы скачете, как девочка, Екатерина Васильевна! Разве можно так при вашем сердце? – заметила соседка Неонила Ефимовна, грузная женщина средних лет с мраморно-белым лицом и ярко накрашенными губами.
– Подумать надо! – отдохнув, возмущенно заговорила старушка. – Саяновы Вадика в детский дом отдают!
– Не может быть! – воскликнула Неонила Ефимовна.
– И ничего в этом нет ужасного, товарищи! – прополоскав рот, вмешалась соседка Анечка.
Она отошла от умывальника и, вынимая из волос бумажки, распуская свои темные локоны, продолжала:
