Две ноты на двоих - Сергей Челяев

— Ван-ту-фри-фоу! — защелкал тот пальцами.

И вдруг…

— Два яйца! — хитро улыбаясь, запел Пол. — Я люблю тебя, яичница! И могу готовить без конца, тебя, моя яичница-а-а!

Зал грохнул в ответ, заржал и… дружно подхватил, полностью заглушив собою Пола, тщетно пытавшегося перекричать толпу.

— Естудей! — весело горланил он. — В институте снова рыбный день! Я от этого хожу как тень, ведь в институте рыбный де-е-ень!!

— Где же ты! — лукаво подмигнув озадаченному Полу, подтянул Леон. — О, бефстроганов моей души! За тобою я хожу как тень, ведь в институте рыбный де-е-ень!

— Нет, нам не найти, кто же пра-а-а-в, кого вини-и-ить! — подхватили «Ветра». — К Мя! Су! Нет пу-ути-и-и, рыбный день не отмени-ить! Ты слы-ышишь?

— Естудей! — вдруг встав в полный рост, величаво и торжественно, как гимн, запел «Харисон», не обращая внимания на обомлевшего за его спиною Фирсова. — Рыбным запахом меня овей!

— Будешь, будешь тут ходить как тень, — ревел зал.

— Ведь в институте рыбный де-е-ень!

«Ветра» опять резко оборвали последний аккорд, и в наступившей не сразу тишине Пол, никогда не терявший на сцене присутствия духа, медленно и сладко завершил, указывая обеими руками на зрителей:

— Oh! I believe… In yesterday-a-a-y…

Женек просиял и выдал целый каскад барабанных брэков под грохот меди.

И это был полный и окончательный ништяк!

Мысли путались до самого конца их выхода, пока они не закончили последнюю песню и не спустились со сцены, триумфально и уверенно. С первых рядов оглядывались, галерка уже отрядила поздравительного делегата и полбанки розового портвейна. Фирсов оживленно шептался с «Харисоном».

А Пол задумчиво оглядывал зал, силясь нащупать какую-то новую ниточку жизни, которую он только что ощутил. Ему вдруг показалось, что эта ниточка могла связать его с чем-то истинным. Точно судьба заново давала ему шанс открыть будущее и не печалиться о прошлом.

Но время уже истекало, он чувствовал это. И тогда Пол обернулся к Леону, пристально посмотрел в его глаза — все-таки до чего же парень похож на Джона! — и спросил:

— Сколько нужно нот, чтобы снова сделать такое?

Позади веселился зал, хиппаны братались со скрипачами, а «Харисон» теперь что-то горячо и увлеченно втолковывал Руслану.

— Настоящий шлягер? — кивнул Леон.

— Точно!

Они смотрели друг на друга — два мира, два языка, две гитары. Тем и интересны друг другу, тем и нужны.

— Ты ведь уже сам показал, — улыбнулся Леон.

— Я? — брови этого парня полезли вверх, и это было уже абсолютно, стопроцентно знакомо и узнаваемо. — Где? Когда?

— Когда сделал вот это.

Леон поднял Victory, и вокруг взметнулись десятки ответных растопыренных «коз».

— Файв? Пять нот? — уточнил Пол.

— Не пять. Достаточно двух, — покачал головой парень, похожий на Джона. И поочередно загнул пальцы своей «козы».

— Первая — ля? — предположил Пол.

— Ага, — кивнул Леон. Его глаза смеялись, но лицо оставалось серьезным.

— А вторая?

— …! — ответил Леон. Но в этот миг рядом с ними громко заорали, захлопали кому-то, и Пол не расслышал ни звука.

— Вторую? — потребовал он.

—…!! — крикнул в ответ Леон. И опять его голос потонул в шуме и гвалте, стоявшем вокруг. Тогда Пол, шестым чувством понимая, что его время уходит окончательно, быстро протянул парню медиатор — все, что у него было в карманах.

— Напиши!

Леон, которому тоже передалась спешка незнакомца, схватил с пустого пюпитра — на что рокеру ноты? — карандаш и быстро написал на медиаторе что-то.

Пол посмотрел на медиатор, затем на Леона.

Тот улыбался.

И Пол улыбнулся в ответ.

— Я понял. Да. Теперь я понял.

Порывисто схватил Леона за руку и быстро вложил в его ладонь медиатор.

— Это тебе. Может, еще встретимся.

И быстро побежал из зала. Он чувствовал, как истекают его последние секунды здесь и сейчас, и начинаются новые. Совсем другие.

— Scra… Scra…

— Господи, он, кажется, приходит в себя…

Пол открыл глаза.

Слева поблескивала пара синхронизированных магнитофонов Studer J-37 на 4 дорожки — в «Сержанте» на них Мартин сделал первую в истории многодорожечную запись. Справа — больничная тумбочка с белоснежным махровым полотенцем и что-то похожее на капельницу. Две разных стороны двух разных судеб. Предстояло выбрать одну из них. Просто выбрать.

Он медленно повернул голову влево. И услышав первую ноту, одну из двух, попытался ее пропеть. Но из горла пока что вырвались только хрип и шипение, как из старой церковной фисгармонии.

— Scra… Scra…

— Что он говорит?

— Scrambled egg… how I love… a scramled egg…

— Что? — прошептал склонившийся над ним очень бледный человек с усталыми, потухшими глазами за стеклами очков, водруженных на длинный, по-птичьи хищный нос.

Пол слабо улыбнулся, и слова вдруг сами полились из него.

— Два яйца! Я люблю тебя, яичница!!

— О, боже! Это по-каковски?

На него со страхом смотрели огромные, округлившиеся глаза Ринго.

— Думаю, это чешский, — авторитетно изрек Джордж, и Ринго посмотрел на него с большим уважением.

— Ля… — прошептал Пол. — Первая — ля!

Ринго снова вопросительно взглянул на Джорджа.

— По-моему, это чешское ругательство. Или русское, — неуверенно добавил он. — Хотя очень смахивает просто на ноту «ля».

— Ля? С чего бы ему говорить «ля»? — нахмурился добрый Ринго.

— Вот и я думаю, с чего, — кивнул Джордж. — Наверное, это все-таки по-русски. Очень музыкальный язык, оказывается. В нем повсюду слышатся ноты.

Позади Брайан Эпштейн тихо беседовал с Билли Ширзом, победителем конкурса двойников Пола. На самом же деле это был актер Уильям Кэмпбелл, который в гриме казался практически неотличим от автора «Yesterday». Из-за чего и возникла путаница в его контракте, который теперь, с возвращением Пола, горел синим пламенем. И Брайан все чаще хмурился, листая страницы соглашения и мрачно косясь на Билли. А тот с любопытством глазел на Пола, полулежавшего в деревянном кресле-качалке в центре студии.

Пол поймал взгляд актера и подмигнул ему.

— А вторая… — доверительно сообщил он Ширзу. — Вторая — это нота…

«Спи, парень!» — осторожно прикрыл ему рот жесткой, хотя и прозрачной ладонью сержант Перец. Он как всегда возник из ниоткуда, невидимый никем кроме Пола, но оттого не перестающий существовать почти наяву.

«Тебе пора передохнуть. Узнал, что хотел?»

Пол послушно кивнул, блаженно закрыл глаза, и стоящие у его кресла Джордж с Ринго беспокойно переглянулись. Но тут же заулыбались, видя как длинноносый доктор покачал головой: все нормально, он вернулся, и сейчас просто поспит.

«Вот и славно, — хмыкнул сержант. — Теперь мы с тобою попрощаемся, но ты не забывай старого Перца. Помни: в моем Оркестре Одиноких Сердец всегда отыщется для тебя местечко».

«На басу?» — прошептал Пол уже сквозь сон.

«Вот еще, — фыркнул старый служака. — Звезд с неба ты на нем уж точно не хватаешь. Ошибаешься частенько, и звукоизвлечение ни к черту. Подуешь пару лет в одну черную дудку — есть у меня одна на примете. А там видно будет».

И он исчез, растворился под сводами студии, но Пол этого уже не видел. Он спал, на сей раз без снов, и улыбался чему-то. Наверное, той самой второй ноте. Забавное у нее все-таки название. Джону это должно понравиться.

Леон поежился от ледяного, пронизывающего ветра. Прослушивание началось рано, с 10 утра, и сейчас еще только смеркалось. В руке он сжимал фанерный футляр с так и не пригодившейся ему сегодня старенькой электрогитарой «Торнадо». Все-таки «Музима»-доска — вещь!

Он улыбнулся, вспоминая ощущение ее в руках, на сцене — приятная тяжесть, идеальный гриф, тугие колки. Затем достал подаренный медиатор и бережно подышал на него.

На темно-синем пластике с замысловатым фирменным лейблом смутно, но еще вполне различимо обозначилась карандашная надпись:

Не-Ля

Это он написал тогда, на сцене тому странному басисту. Хороший парень, кажется, будто уже знаешь его тысячу лет. И он понял его, Леона, именно так, как надо понимать самые важные вещи на свете, которые редко рядятся в чопорные и важные одежды.

Чтобы создать что-то стоящее, подчас достаточно двух нот.

Ля и — Не-Ля.

Одной и любой другой, отличной от первой.

Потому что две разных ноты всегда образуют интервал — секунды, терции, кварты, даже октавы. Секунды, часы, дни, годы, века — все это лишь интервалы, расстояния от первой и последней точки. А сделать их настоящими, наполнить красотой, величием или просто — здравым смыслом, уже только дело техники. И выбора второй ноты.

Потому что первая — всего лишь звук, крик младенца, плач его при рождении или смех. Тра-ля-ля-ля, как любит выражаться сержант Перец.