КНИГА ДУХОВ - Аллан Кардек

До сего предела всё, как видно, может войти в разряд чисто физических и физиологических фактов. Не выходя даже из данного круга идей, можно убедиться, что во всём этом имелся предмет для серьёзных исследований, достойных того, чтобы привлечь к себе внимание учёных. Почему же этого не произошло? Затруднительно сказать, но, должно быть, это связано с причинами, коие среди тысячи подобных фактов доказывают ветреность ума человеческого. Прежде всего, сама по себе обыденность главного предмета, послужившего основою для первых опытов, не может, видимо, не быть принята здесь во внимание. Какого только влияния одно отдельное слово ни имело порой на вещи самые серьёзные! Несмотря на то, что движение могло быть сообщено любому другому предмету, мысль о столах возобладала несомненно потому, что это был предмет самый удобный, и потому, что люди естественным образом садились более вокруг стола, нежели вокруг какой иной мебели. И люди незаурядные, надо сказать, порою настолько инфантильны, что нет ничего невозможного в том, что некоторые избранные умы сочли ниже своего достоинства заниматься тем, что было принято называть пляскою столов. Вероятно даже, что если бы феномен, обнаруженный Гальвани, наблюдался людьми заурядными и оставался бы обозначаем неким бурлескным названием, то он бы всё ещё находился бок о бок с волшебною палочкой. Какой бы, в самом деле, учёный не почувствовал себя оскорблённым и униженным, занимаясь пляскою лягушек?7

Некоторые из них, однако, достаточно скромны, чтобы признать, что природа вполне могла ещё не сказать им своего последнего слова, и пожелали, для очистки совести, в том убедиться; но случилось так, что феномен не всегда отвечал их ожиданиям, и из-за того, что он не всё время производился по их воле и согласно их способу экспериментирования, они рассудили, что это даёт им основание отрицать его; но, несмотря на их вето, столы, поскольку столы существуют, продолжают вертеться, и мы можем сказать вместе с Галилеем: «И всё-таки они вертятся!» Скажем больше того: факты настолько умножились, что имеют сегодня права гражданства, и дело лишь за тем, чтобы найти им рациональное объяснение.

Можно ли заключить что-либо против реальности феномена из того, что он не производится всегда одинаковым образом по воле и требованиям наблюдателя? Разве феномены электричества и химии не подчинены некоторым условиям, и должно ли их отрицать, если они не производятся вне этих условий? Стало быть, стоит ли удивляться тому, что феномен перемещения предметов человеческим флюидом так же имел бы свои условия, которые делают его возможным, и что он прекращает производиться, когда наблюдатель, становясь на свою собственную точку зрения, претендует, будто он заставит неведомое явление итти по ходу своего каприза или подчинит его законам явлений известных, не считаясь с тем, что для новых фактов могут и должны быть новые законы? А для того, чтобы познать эти законы, нужно изучить обстоятельства, при которых производятся эти явления, и такое изучение может быть плодом лишь тщательного, внимательного и зачастую очень долгого наблюдения.

Но, возражают некоторые, в этом часто есть очевидный обман. Мы прежде спросим у них, вполне ли они уверены в том, что в этом есть обман, и не приняли ль они за таковой действия или явления, в которых они ничего не поняли, почти как тот крестьянин, принявший учёного профессора физики, проделывавшего перед ним свои опыты, за некоего ловкого фокусника? Предположим даже, что обман иногда мог иметь место, но разве это причина, чтобы вообще отрицать сам факт? Должно ли отрицать физику потому только, что есть фокусники, украшающие себя званием физиков? Следует, однако, учитывать характер лиц, производящих явления, и интерес, который они могут иметь в результате обмана. Могло ли это быть шуткою? Вполне можно позабавиться одну минуту, две, но шутка, бесконечно затянувшаяся, была бы столь же докучлива для мистификатора, как и для мистифицируемого. Впрочем, в такой мистификации, распростра-няющейся с одного края света в другой и среди лиц самых серьёзных, самых уважаемых и просвещённых, было бы нечто по меньшей мере настолько же чрезвычайное, как и сам феномен, о котором у нас идёт речь.

IV

Если бы явления, нас занимающие, ограничивались только движением предметов, они остались бы, как мы сказали, в области физических наук; но это совершенно не так: им было уготовано поставить нас на путь фактов странного порядка. Некто, мы не знаем через какое наитие, решил, что открыл в импульсе, сообщаемом предметам, не только производное слепой механической силы, но и присутствие в этом движении вмешательства некой разумной причины. Открытие этого пути было совершенно новым полем для наблюдений; словно какая-то завеса приподнялась над многими тайнами. Присутствует ли здесь на самом деле некая разумная сила? Вот в чём вопрос. Если эта сила существует, то какова она, какова её природа, каков её источник? Надстоит ли она человечеству? Вот другие вопросы, вытекающие из первого.

Первые разумные проявления наблюдались с помощью столов, приподнимающихся и отстукивающих ножкою определённое число ударов и отвечающих таким образом через «да» или «нет», согласно договорённости, на заданный вопрос. До сего предела нет ничего безусловно убедительного для скептиков, ибо можно верить в действие случая. Затем были получены более развёрнутые ответы посредством букв алфавита: подвижный предмет выстукивал число ударов, соответствовавших порядковому номеру каждой буквы, и таким образом удавалось составлять слова и фразы, отвечающие на заданные вопросы. Правильность ответов, их увязанность с вопросом вызвали изумление. Таинственное существо, отвечавшее таким образом, будучи спрошено о своей природе, заявило, что оно является духом или гением, назвало своё имя и сообщило различные сведения на свой счёт. Последнее обстоятельство настолько важно, что заслуживает того, чтобы его отметить. Никто, стало быть, не воображал, что духи были средством объяснения феномена: это сам феномен так назвал себя. В точных науках часто создают гипотезы, чтобы иметь основу для рассуждения, чего, однако, ни в коей мере не было в данном случае.

Вышеуказанный способ переписки был громоздок и неудобен. Опять-таки дух – и это ещё одно обстоятельство, достойное внимания – указал иной способ. Именно одно из этих незримых существ подало совет прикрепить карандаш к корзинке или к какому иному предмету. Корзинка эта, поставленная на лист бумаги, задвигалась под действием той же самой скрытой силы, коия приводит в движение столы; но, вместо простого равномерного движения, карандаш стал сам выводить буквы, составляющие слова, фразы и целые послания на многих страницах, где разрабатываются самые высокие вопросы философии, морали, метафизики, психологии и т.п., и происходило это с тою же быстротой, как если бы писали рукою.

Совет этот был подан одновременно в Америке, во Франции и в других странах. Вот в каких выражениях он был дан в Париже 10 июня 1853 года одному из самых ревностных приверженцев Учения, который уже несколько лет, начиная с 1849 года, занимался вызыванием духов: «Возьми в соседней комнате маленькую корзинку; прикрепи к ней карандаш; поставь его на бумагу положи пальцы на край листа.» И несколькими минутами позже корзинка задвигалась, и карандаш очень разборчиво написал такую фразу: «То, что я говорю вам, я категорически запрещаю говорить кому бы то ни было ещё; начните писать, и я скажу больше.»

Поскольку предмет, к которому прилаживают карандаш, является всего лишь орудием, то природа его и форма совершенно безразличны; изыскивались наиболее удобные средства; и вот многие пользуются небольшой дощечкой.

Корзинка или дощечка может быть приведена в движение лишь под влиянием некоторых лиц, одарённых на этот счёт особой способностью (или силою) и которых называют медиумами, т.е. посредниками между духами и людьми («медиум» лат. – «среда»). Условия, дающие эту способность, связаны с причинами одновременно физическими и моральными, ещё недостаточно известными, ибо медиумы бывают всех возрастов, обоих полов и на всех ступенях умственного развития. Способность эта, однако, развивается упражнением.

V

Позднее обнаружили, что корзинка и дощечка в действительности составляют лишь продленье руки, надставку к ней, и медиум, непосредственно взяв в руку карандаш, начал писать, движимый каким-то невольным и почти лихорадочным побужденьем. Благодаря этому способу сообщения стали более быстрыми, более лёгкими и полными; сегодня способ этот самый распространённый, тем более что число лиц, одарённых этой способностью, очень значительно и ежедневно умножается. Опыт позволил узнать много других разновидностей медиумической способности, и стало известно, что сообщения равно могли иметь место посредством слова, слуха, зрения, прикосновения и т. д. и даже прямого письма духов, т.е. без содействия руки медиума или карандаша.