Вожатый… - Кирилл Борисович Килунин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
*
Если честно, мы не были «липовыми» педагогами, просто играли роли – мам и пап, такими, какими бы сами хотели видеть их… Не знаю, как у нас это получалось, но дети тянулись к нам, как малый росточек тянется к свету. У каждого в отряде завелись свои личные хвостики. Моего хвостика звали Ксюша, или просто маленькая Ксю, была и большая Ксю, но та чаще ходила сама по себе как кошка, а этой – было восемь лет, и она – мой хвостик.
Какая она?
Она вся такая – тонкая, как травинка. Крохотная – птичка – синичка. Молчаливая – не вытянуть слово. Невысокая для восьми лет, темноволосая, вечно взлохмаченная, прическа похожа на перья, с умненькими, но отчего печальными глазками – цвета молочного шоколада, и милой курносостью носа. Отчего в ее глазах поселилась печаль? Ну, тут много причин. Я не спрашивал, как и когда погибли ее родители, но на всем белом свете из близких, тех, что не оставят и не предаст у нее осталась только бабушка Зульфия, крепко занятая ее воспитанием. И это, кажется – вторая причина грусти в глазах этой малышки.
Ее бабушка типичный пример – гиперопеки, и ее тягостных последствий, когда любящий человек превращается в тирана. Не знаю, как Ксю вообще отпустили в лагерь, думаю, тут сыграл фактор «бесплатной путевки». Тогда я еще не знал и не понимал, что даже любовью можно задавить. Наверное, от этого самого давления Ксю и ушла глубоко в себя и стала молчать, а не только от того, что ее родители погибли. Хотя, я не имею права судить об этих вещах, я до сих пор в них не разобрался так, чтобы судить….
За Надюшей хвостиками ходили два брата – близнеца – вреднющих и хулиганистых татарчонка. Меж тем, Надюша была для них беспрекословным авторитетом в любых пацанских делах. Возможно, она заменяла им старшего брата, а может…, могу только гадать.
Мы никогда не спрашивали детей об их личных обстоятельствах, просто знали, что у нас они из опекаемых и дети матерей одиночек. Были в лагере отряды из детей полностью из детских домов – всего Пермского края.
Алеся была звездою наших взрослых девчонок. Чем она их взяла? Наверное, своим интеллектом и образом – лирической героини. Конечно, эти гранд – дамы за ней не ходили как наши с Надюшей хвостики, но тоже – постоянно – случайно оказывались рядом и до обморока обсуждали свои насущные женские дела и проблемы.
Как Ксю стала моим хвостиком?
Впервые увидев ее, я мимоходом сказал: какая ты ужасно пушистая, – и тихонечко погладил ладошкой по голове, пытаясь уложить взлохмаченные волосы. Потом, это стало нашим ритуалом вместо: «здрасьте» при встрече. Затем, куда я бы не отправился Ксю, старалась оказаться рядом, а я пытался отправить ее назад, заняться чем – то, более детским. Например – играть. Но она брала мою правую руку в свою маленькую ладошку, и тут же отпускала. – Хорошо, – отвечал я, на этот невинный жест, и хвостик топал за мной как привязанный. Конечно, иногда, я говорил – «нет», – нужно же мне было ходить в туалет и бегать пофлиртовать с девчонками из соседних отрядов, или перекинутся парой слов с кем – то из малочисленных местных мужчин: директором лагеря, физруком, охранником – Филином или фельдшером Геной.
Гена отдельная история. Невысокий, излишне худой, но поджарый товарищ, настоящий блондин с мощными залысинами и ярко зелеными глазами, лет сорока. Он приезжал работать в лагерь Ирень седьмое лето подряд. Я так и не удосужился узнать, кем, и где он работал, там за лагерными воротами – в обычной жизни. Сюда он приезжал из-за молодых девчонок. – Ты понимаешь, – вещал мне Геннадий за чашечкой чая с конфискованным мной у детишек спиртом, – здесь столько молодых симпатичных девчонок и почти никакой конкуренции, их штук пятнадцать, двадцать, конечно я имею в виду, только половозрелых особей, – хмыкал Геннадий. – А мужиков, – он благосклонно кивал в моем направлении, от силы пять, шесть, если считать пьянчугу слесаря – дядю Мишу.
– Ну и как…? – спрашивал я, – выходит.
– Три четыре романа за лето, – гордо улыбался плешивый Гена, и я ему почти верил, вспоминая, как у окна раздевалась Алеся.
– Пойду ка я, к своим…
– Конечно, иди, – на лице Гены расплылась такая масляная улыбка, что мне тут же захотелось смыть ее остатками чая со спиртом, или своим кулаком, но я сдержался.
Когда я вернулся в свой родной седьмой корпус в час ночи, там не спали.
Кто-то из старших девчонок разбил стекло в оконной раме изнутри, кажется, в него случайно попало яблоко, да то самое – яблоко раздора. Не знаю, чего они его не поделили: так не доставайся же ты никому…, да еще ночью. Конечно, я ругался, достаточно громко, чтобы проснулись все остальные. В окне старших девочек зияла большая дыра, на улице ночь. Притопавшая из соседнего корпуса на шум вожатая – рыжая Галя, зевая, сказала, что: это ничего, просто стоимость нового стекла вычтут из моей зарплаты, так уже было…
Как существо мстительное, однако – слегка дальновидное, чтобы в это самое открытое теперь окно наши перезрелые девочки не усвистали посреди ночи на встречу приключениям, и не пустились во все тяжкие, я согласился посидеть с ними пока они не уснут. А чтобы не заскучать, и самому не уснуть, рассказывал им разные страшные истории, коих знаю чертову кучу. Просидев так с пол часика, я сказал, что устал и отправился спать сам, в свою комнатушку, что мы делили вместе с Алесей. Поспать мне, конечно же, не удалось, наши взрослые девочки все – таки выбрались в разбитое окошко и уже через час скреблись у порога вожатской – жалобно стеная. Кентервильское приведение точно бы удавилось от зависти, услышав эти завывания. Что им было нужно? Они требовали, чтобы «раз я их так запугал», значит «должен теперь охранять», желательно изнутри комнаты. Я долго отказывался, обращаясь к отсутствующей у них по малолетству совести, пока ночевать вместе с ними не согласилась – Надюша, сказав, что «постелет матрасик в их комнате у дверей», тут уж возмутился я и перетащил ее кровать из соседней палаты.
В итоге на утро проспали все, весь наш отряд,
