Избранные. Гуманитарная фантастика - Алексей Жарков

Вильма молчит.

– Мне же никто ничего не объяснял. Никто никогда не говорил мне: теперь ты привидение, сынок. Я же сам так решил. А может… я вообще не умирал? Может, я был таким всегда? Просто появился. Такой вот… более сложный глюк в системе. Если можно сделать разумной кошку, то почему нельзя – программу?

Моей щеки касаются косые лучи солнца. И отчего-то именно в этот момент мне безумно хочется ощутить их тепло.

– Что ты думаешь? – настойчиво спрашиваю я Вильму, в глубине души надеясь, что вместе с мозгом ей сумели модифицировать и речевой аппарат.

Кошка сворачивается в клубочек и начинает громко мурлыкать.

Я смотрю, как медленно ползут по небу облака.

* * *

В среду Йоэл решает меня сфотографировать.

– Неправильный подход, – говорит он. – Нельзя такие задачки, как с тобой, решать в теории. Я искал в статьях похожие случаи – похожих случаев нет. Но это не значит, что мы не сможем найти отгадку. Надо просто понять, чем именно ты отличаешься.

– И как мы это поймем? – интересуюсь я.

– Узнаем, кто ты.

Я не опускаюсь до ехидного: «Угу. А вот это, конечно, задачка элементарная». Мой маленький друг никогда не болтает просто так. Если уж Йоэл начал говорить, это значит, что у него есть план.

План моего друга выглядит как обычная цифровая камера с чувствительным объективом, которую он притащил с собой. И полчаса спустя я удостаиваюсь своей первой посмертной фотосессии.

– Чертова кепка, – бурчит мальчишка, подыскивая подходящий ракурс. – Если б ее можно было снять…

Мы находим удобное место прямо напротив проектора, позволяющего мне выглядеть почетче, – не с первой попытки, ведь нужно еще учитывать направление солнца. Йоэл долго сражается с режимами съемки. Но даже когда все продумано и настроено, остается еще одно досадное неудобство.

Моя идиотская красная кепка.

Я задираю подбородок повыше, впервые полностью открывая другу лицо. Замираю.

– Забей, – смеется Йоэл. – Камера сама уберет помехи. И можешь улыбнуться, если что.

Я не особенно умею улыбаться. Но ради друга все-таки пытаюсь. На снимке эта гримаса выглядит довольно угрожающей.

Склонившись над плечом Йоэла, я с удивлением вглядываюсь в экранчик фотокамеры.

Хочу, чтоб вы понимали: в отличие от призраков прошлого, я все-таки отражаюсь в воде и зеркалах. Так что я примерно знаю, как выгляжу, – только примерно, потому что предпочитаю не смотреть. Но с фотографий Йоэла на меня глядит незнакомец.

– А ты старше, чем я думал, – удивляется мой друг. – Почему-то считал, что тебе лет двадцать.

– Может, я просто плохо выглядел? Ну, я же все-таки отчего-то умер.

– Может… – с сомнением бормочет Йоэл.

У меня худое, скорее тридцатилетнее уже лицо с торчащими скулами и впалыми щеками. Бесцветные то ли от искажений, то ли просто от природы глаза. Не слишком мужественный подбородок. Ничем особо не примечательный нос. Вечная – в самом прямом смысле этого слова – легкая небритость. Оттенок нескольких выбившихся из-под кепки прядей совершенно не поддается определению.

– Ты уверен, что меня вообще можно найти?

– Скажи спасибо, что родился не в Токио, – фыркает Йоэл.

– Спасибо, – задумчиво говорю я.

На самом деле, я уже совершенно уверен, что моему маленькому другу ничего не удастся обнаружить. Но я просто не могу произнести это вслух.

С Аннели, конечно, о таких вещах болтать легче. Любое существо становится тебе ближе, если вы одинаково преломляете свет.

– Ненастоящий? – смеется она. – Это с чего бы?

– Потому что это все объясняет, – спокойно продолжаю я. – Йоэл сам мне говорил… Самое простое решение всегда самое верное.

– Ты с ним-то об этом разговаривал?

– Нет, – качаю головой я. – Только с Вильмой. И она, кстати, не возражает.

– Вильма? – хохочет Аннели еще громче. – Ты что, совсем уже с катушек слетел? Она же кошка!

Я встречаюсь взглядом с моей новой четвероногой подругой. С прошлой пятницы она так и проводит каждую ночь со мной. Днем часовым сидит у лотка Аннели, а после окончания смены находит меня. Не знаю, как. От меня не пахнет ничем, а я нарочно теперь пытаюсь находить новые, непривычные для себя места, чтобы дождаться утра. Но Вильма все равно приходит и ложится под бок. Ее мурлыканье – лучшая колыбельная. Даже жаль, что оно совсем не помогает мне.

Я ночую на здоровенной транспортной развязке у Сёдермальмской площади – прямо посреди проезжей части. Ночую на идеально подстриженном газоне у ратуши. На пустом лодочном причале. На футбольном поле в Тантолундене. И рассказываю кошке истории, доставшиеся мне от Йоэла, Леннарта и Аннели.

Своих у меня почти что и нет, но Вильме, кажется, на это плевать. Я болтаю и болтаю ночь напролет, а она слушает. Не споря. Не осуждая. Лучшая в мире собеседница.

Леннарт, впрочем, не слишком от нее отстает. Слушать – это его работа.

У той девочки не вышло, спокойным, мало что выражающим голосом рассказывает он мне в четверг. Нервы не выдержали. Она не одна такая, поясняет Леннарт. Многие оказываются неспособны выносить тишину. Крики чаек – не замена человеческой речи, говорит мой друг, заметив, что я уже открываю рот, чтобы возразить. А воскресных собраний (даже Леннарт не пытается называть их службами) недостаточно, чтобы утолить жажду общения. Да, мой друг готов выслушать каждого. Он примет любого, в любое время. Если нужно, то даже ночью. Но девочка не хочет жить такой неполной, ограниченной жизнью. Ей требуется что-то настоящее.

Настоящее… Мне есть, что сказать на этот счет. Но Леннарт будто читает мои мысли. Не сравнивай себя с ней, говорит он. Они все гораздо более искалечены, чем ты.

Он говорит «они», а не «мы». Я привычно отмечаю этот забавный факт.

Когда в пятницу я прихожу на площадь Карла в обычное время, Йоэл уже ждет меня. Ждет с таким гордым видом, что кажется, он вот-вот лопнет.

– Я просмотрел все отчеты о смертях, начиная от четырех лет назад и до момента нашего знакомства. На всякий случай. Себе я верю, а вот твоей прозрачной башке – не очень, – рассказывает мой маленький друг. – Все, понимаешь? Включая женщин, детей и стариков. Если из-за этого я провалил сегодняшнюю контрольную по истории виртуальности – ты будешь мне должен.

Йоэл замолкает, любуясь моим напряженным лицом. Он не торопится делиться тем, что обнаружил. И я немедленно понимаю, что именно мой друг для меня припас.

Я думаю: он ничего не нашел. Думаю: меня не было ни в одном из его дурацких списков. Потом произношу это вслух и наблюдаю за бровями Йоэла, на секунду встретившимися с его челкой.

– Как ты догадался?

Призраки никогда не устают. У них просто нет веса, который давил бы на ноги, – да что там – у них и ног-то на самом деле нет. Но я вдруг чувствую, что не могу больше стоять.

Опускаюсь на землю и роняю подбородок на грудь. Моего лица теперь совсем не видно за козырьком, но мне кажется, что я дрожу. Интересно, как это смотрится со стороны? Помехами? Волнами, как на море?

– Все верно, Карлсон. Я тебя не нашел. А я же мастер в этом. Если я тебя не нашел, значит, ты не умирал.

«Не умирал». На самом деле, он не договаривает. Не умирал – значит, и не рождался. Не жил. Не существовал. Никакой я не призрак, не отпечаток бывшего человека. Я… Как это назвать? Искусственный интеллект? Способность мыслить, зародившаяся у чего-то, никогда и не притворявшегося живым?

Наверное, я должен радоваться собственной уникальности. Но на душе становится горько и тяжело.

На душе? Нет. Что за глупости? Мои уши – микрофоны, глаза – камеры, облепившие каждый дом, каждое чертово дерево и скамейку в Стокгольме, будто паразиты. У меня нет чувств. А значит, нет и души.

– Эй, – говорит Йоэл. – Ты что, заснул там?

Пару дней назад я бы рассмеялся. Но теперь как-то не до смеха. Слегка приподнимаю голову.

– Я еще не все рассказал.

– Да ладно, – горько отвечаю я. – Что там рассказывать? И так все понятно. Я не умирал. Я не был живым. Я – не призрак. Я…

– Елки-палки, – прерывает меня мой друг. – Ты что там уже успел себе накрутить, привидение из детской книжки? Я сказал только то, что сказал. Ты не умирал. Ты до сих пор жив.

У меня нет сердца. Но мне кажется, что-то подпрыгивает в том месте, где оно должно быть.

– Йоэл?

– Я готовился к этой идиотской контрольной. Начал читать учебник с самого начала – появление виртуальности, первые версии, отладка, все такое. И вспомнил про одну интересную штуку, – мой маленький друг делает очередную многозначительную паузу. – Короче, лет двадцать-двадцать пять назад виртуальность жутко глючило. Баг на баге. У кого-то руки через предметы проходили, как у тебя; кто-то не мог смотреть по сторонам, в некоторых местах тупо выбрасывало. Ну и вот. Когда кто-то вылетал – часто оставались артефакты, а иногда и вообще весь образ мог сохраниться. Стояли такие неподвижные чуваки, которыми никто не управлял. И вот у меня появилась одна дурацкая мысль…