Один день тьмы - Екатерина Неволина

Такого способа переливания крови Таня еще не видела, но, разумеется, в нем не было ничего особенного — очень естественный и правильный способ.

— Ты прости, мне нужно еще с собой про запас, — сказал темноволосый почему‑то извиняющимся тоном.

— Конечно, я тебе сейчас сумку принесу! — обрадовалась Таня. Воробьи с утра расчирикались к счастью. Ей повезло, что этот милый мальчик забрел сюда именно в ее дежурство.

Она сбегала к холодильнику и сложила в сумку подписанные пакетики.

— Спасибо, — мальчик виновато улыбнулся, — и извини… Я не причиню тебе зла, просто немного поработаю с твоей памятью…

— Таня!

Строгий голос старшей медсестры заставил девушку вздрогнуть. Она испуганно захлопала ресницами. Сколько же времени? Боже мой, что она делала с начала дежурства? Таня четко помнила нахохлившихся воробьев, облепивших маленькое тонкое деревце во дворе, Степаныча с чаем, дверь… И все. Дальше память словно отшибло.

— Почему в коридоре грязно? Я заметила след мужской ноги. Здесь кто‑то был? Ты что, сюда ухажеров водишь? — продолжала допрос старшая медсестра. Ее массивная фигура закрыла солнечный свет, словно огромная гора.

— Разумеется, нет, Анастасия Сергеевна, — Таня вскочила и торопливо оправила халат — надо же, она успела надеть его, только вот интересно когда. — Сейчас все уберу, — и она заспешила в коридор.

Артур торопливо шагал по улице. День обещал быть ясным, так что лучше найти укрытие до того, как солнце поднимется в зенит. Молоденькая медсестричка понравилась ему. Она казалась веселой, словно птичка, и Артуру было немного стыдно использовать свои способности. Надо бы проследить, чтобы у нее не было из‑за него неприятностей.

Но это потом, а пока нужно найти новое убежище и придумать какой‑нибудь план, чтобы отыскать Полину. Связь между ними не исчезла даже сейчас. Артур ощущал легкое покалыванье в области сердца. Нить натянулась, но еще не лопнула. Нужно успеть. Нужно не дать ей разорваться.

В этот момент его настиг зов.

«Сын мой… сын мой…»

Голос Отца‑создателя звучал слабо, словно из далекого далека… и… он не волновал Артура, не звал его за собой повелительно и настойчиво, как в те дни, когда Артур ушел от Полины. Теперь голос был слаб и бессилен.

Ошеломленный этим открытием, Артур остановился.

«Не может быть, — прошептал он, сжимая кулаки. — Не может быть!»

Об изгнанных Артуру рассказала Лиз, воин их Дома, учившая его боевым искусствам. Она просто упомянула слово «изгнанник», и Артуру показалось, словно по его спине пробежал холодок.

— Кто такие изгнанники? — спросил он.

— Самые несчастные существа на свете, — откликнулась Лиз. — У них нет ни Дома, ни стаи. Они отринули от себя всякое родство и остались одиноки.

— Такое бывает? — удивился Артур. Он тогда был еще совсем молодым вампиром. Шел первый год после инициации.

— Бывает, — Лиз отвела взгляд. — Но, к счастью, очень редко. Мы выживаем потому, что мы вместе, потому, что накрепко связаны со своим создателем‑Отцом. Только поэтому.

И вот теперь что‑то произошло, и связь между Артуром и Домом, Артуром и Отцом оборвалась. Артур прислушался к собственным ощущениям. Любовь и преданность Отцу исчезли, будто их не было, на их месте в сердце не ощущалось даже пустоты. Ничего. Нужно было все потерять, чтобы обрести свободу.

Юноша улыбнулся и двинулся дальше.

Она ушла, оставив за спиной неподвижное детское тельце так просто, как будто проделывала подобное еженощно, а все сегодняшние события вообще были в порядке вещей.

— А девчонка, пожалуй, выживет, — усмехнувшись ей вслед, пробормотал Ловчий и вздрогнул: когда‑то давным‑давно подобное сказали о нем самом.

Воспоминания обрушились без предупреждения снежной лавиной, сметающей все на своем пути. Он вдруг очутился в Сибирской тайге без малого сотню лет тому назад и со стороны — откуда‑то сверху — увидел нелепого черноволосого мальчишку в разодранной, густо залитой кровью шинели.

— Что случилось? Что со мной? — бессмысленно повторял он, ощупывая горло, где еще недавно зияла страшная рваная рана, а теперь белела чистая, без единого шрама кожа.

Кедры, чьи кроны терялись в мареве стылого осеннего неба, молчали.

Рядом с парнишкой валялась винтовка со сломанным штыком и тела убитых. У некоторых напрочь была снесена выстрелом голова, у других — разорвано горло так, словно их терзали звери.

— Что происходит? — беспомощно повторял молодой офицер.

Видимо, он сам не ожидал ответа на свой вопрос, потому что содрогнулся, когда на поляну вышел двухметровый здоровяк в тесной, сразу видно, с чужого плеча, шинели. Рядом с ним юноша казался совсем невысоким и хилым.

— Ты умер! Сдох! Понимаешь! — рыкнул здоровяк. Теперь стало видно, что на руках у него огромные когти.

Ловчий смутно помнил, что у тех, кто пришел к их крохотному лагерю в ночи, были длинные когти и острые зубы. Они напоминали зверей. Только во много раз сильнее и значительно опаснее. Но они тоже могли умирать, и он уничтожил множество тварей прежде, чем они добрались до него…

Юноша взглянул на свои руки, ногти на которых тоже удлинились и заострились.

— Я стал таким же, как вы? Что мне делать? — снова спросил он.

Здоровяк расхохотался так громко, что Ловчему показалось, будто даже деревья в тайге в ужасе содрогнулись.

— Хочешь получить урок? У нас, чай, не гимназия. Хотя подойди‑ка… — отхохотавшись, произнес верзила.

Молодой офицер отступил на шаг, но тот, с когтями, был уже рядом с ним. Поднялась и опустилась когтистая лапа, и юноша в изодранной шинели отлетел прочь, упав на кучу кроваво‑красных листьев.

Здоровяк снова захохотал.

Уже позже Ловчий узнал ценность того первого урока. Так или иначе, главную его мораль «Каждый сам за себя, и пусть выживет сильнейший» он усвоил.

Меж тем картинка переменилась.

Теперь тот же юноша брел по бурому мху, спотыкаясь о корни деревьев и старые, обросшие серым лишаем валуны. В лесу было тихо, даже деревья молчали, будто ожидая чего‑то, словно прислушиваясь. Треск выстрела разорвал заколдованную тишину.

Что‑то ткнулось юноше в грудь, и тот с изумлением посмотрел на появившуюся в шинели еще одну круглую дырочку. Еще щелчок. Офицер повернулся на выстрел и, увидев врага в красноармейской папахе, кинулся к нему. Щелчок, еще щелчок… Пули входили в его тело, почти не принося боли и не причиняя ни малейшего вреда, и только испуганно заметались над деревьями растревоженные выстрелами птицы.