Прихожанка нарасхват - Эллина Наумова

Вынуждена признаться, что мужа, как потенциального защитника и мстителя, я вспомнила, но у меня и мысли не возникло пожаловаться любовнику, полковнику полиции Виктору Николаевичу Измайлову. Этот не стал бы лечить мои расшатанные нервы в дорогой клинике. Он из милосердия придушил бы меня – быстро и почти безболезненно. Потому что надежд на мое выживание при склонности к столь дурацким выкрутасам у него почти не осталось.

Не сумев доказать себе, что мальчишка недочеловек, я стала вспоминать зрелых образованных людей, которые вели себя примерно так же. Приплела сюда и профессоров, оценивающих на экзаменах качество совокупления с собой, и начальников, домогающихся смазливых подчиненных выговорами и лишением премий, и мужей, часто в сущности насилующих жен… Не то. Мне не давала покоя собственная проявленная инициатива. И еще час я занималась самоедством. Слышала, будто голодные попугаи питаются собственными клювами. Бр-р-р. Но из той же оперы. Засыпая, подвела итог: надо было не выпендриваться, а приложиться к спирту Настасьи. А то: «Я от вашего чистого медпродукта дурею»! Куда дальше дуреть? Тогда у меня хоть оправдание было бы – пребывала во хмелю, неадекватно воспринимала окружающих. Я снова обалдела. Полночи колупать душу, чтобы кончить таким выводом? Обалдевшая и заснула. И отдыхала без тревожных сновидений. Не зря Измайлов называет меня крайне легкомысленной особой.

Глава вторая

В восемь утра надрывно заскулил дверной звонок. Этот звук мог вогнать в уныние любого сангвиника. Я и не замечала, что сигнал о приходе гостей в дом настолько противен. Как еще не набрасываюсь на визитеров с кулаками, интересно?

В прихожую вошли мама и мой шестилетний сын Всеволод. Мама лучезарно улыбалась. Севка обиженно сопел, будто отказывался понимать, зачем его сюда притащили. Я стояла перед ними босая и хмурая.

– Поля, дочка, ты просыпаешься для того, чтобы хандрить? – изумилась мама.

– Нет, для того, чтобы бороться и искать, найти и не сдаваться, – отчиталась я.

– Тогда я за тебя спокойна, – посерьезнела на миг мама. – Папа рано уехал в офис, а мне надо на йогу. Севушкино присутствие на занятии нежелательно. В прошлый раз он сказал Ольге Борисовне: «О, за такую жопу грузин на базаре мешок лука дает»…

– Всеволод! – обомлела я.

– Не трудись, дочка, мы уже все обсудили. Он слышал эту фразу от мальчишек в парке и счел ее смешной. Мальчишки дрянные, Севушка хороший, поэтому впредь произносить бранных слов не будет.

– Мама, ты уверена, что твоей мотивировки достаточно для не повторения, так сказать…

– Уверена, – перебила мама. – Он – наиодареннейший малыш. В его возрасте столь точно распознать размер зада, с которым выгодно посещать базар!

Бабушка и внук друг друга стоили. Она унеслась совершенствовать фигуру и обретать покой. Он уселся на кухонный стул и потребовал какао. Дня три будет подкладывать под мягкое место правую ногу и капризно повелевать. Потом я строгостью приведу ребенка в норму, потом мама снова заберет его к себе и возвратит испорченным вседозволенностью. Уму непостижимо, но когда он командует ею, она исполняет его прихоти настолько весело и легко, что, кажется, они играют. Когда же сын проделывает подобное со мной, создается тяжкое впечатление, будто малолетняя свинья смеет хамить матери. Я пробовала протестовать, требуя некоторого равенства условий существования Севки. «Мужчина должен учиться быть тираном, – отрезала мама. – Иначе, любая умело размалеванная кукла лишит его воли к жизни». «Папе ты всегда внушала обратное. Что-то вроде, мужчина силен, поэтому должен быть великодушным», – напомнила я. Нашла кому! «Папа – совсем другой случай, – усмехнулась она. – У папы другая группа крови и другой знак Зодиака. Кстати, почему я должна повторяться, и, если Бог послал мне двух мужчин, творить их одинаково»? Оспаривать ее право на творчество я не решаюсь.

Итак, постоянно попадающий из огня в полымя Севка вволю поерзал, подул на какао и забрызгал стол, уронил на пол печенье. Я терпела скорее из любопытства – сколько безобразий в минуту можно сделать – чем из покорности. Наконец, он угомонился, округлил глаза и прошептал:

– Мам, ты только никому не говори. Балерины пили водку. Много водки.

Во мне мгновенно воспряло давешнее сожаление о неразделенном с Настасьей спирте. Внутренне я солидаризировалась со всякой надравшейся в неурочный час Жизелью. И не сумела не то, что возмутиться, изобразить возмущение. А, наверное, нужно было бы воспользоваться моментом и раздуть в дитятке антиалкогольную искру. «Ладно, проехали, иногда и потушить доводится, если слишком рьяно раздуваешь», – подумала я. И ляпнула:

– Ну и что?

– Мамочка, они же балерины!

Сын почти визжал. Да, в прошлом году в его жизни случился «Щелкунчик». И вот балерины, читай неземные существа в потрясших Севку пачках и пуантах, созданные отхлебывать нектар из золотых кубков, облачившись в джинсы и кроссовки, лакали водяру из продающейся в каждой продуктовой лавке бутылки. Однако, повторюсь, вчера я вбила себе в голову, что наличие яда в крови оправдало бы мою дурость. И ничего другого сегодня изобрести не успела. Снова нахлынуло: какой-то подонок принял мои слова о христианской любви и дружбе за приглашение под ближайший куст. Сопливый недоумок влепил мне пощечину во дворе, в котором Севке еще гулять и гулять. На секунду померещилось, будто сын уже осведомлен об этом. Я похолодела. Если страх смерти – признак сердечного приступа, то у меня был сердечный приступ. Через силу, отвратительно заискивающим тоном я объяснила, что пить водку вредно всем, независимо от профессии. Он скуксился. «Подрасти, – мысленно утешила я сынишку. – Откроется, что балерины еще и с мужчинами спят, и тебе полегчает».

Теперь невольно скривилась я. Мало того, что все чаще ловлю себя на пошлых мыслях, так еще и в свете моего вчерашнего успеха у бандитствующего юнца тема секса стала мне так же неприятна, как и тема употребления спиртного. Я поняла, что обречена комплексовать, если сию секунду не начну избавляться от скверны. Надо было пробежаться по свежему воздуху, твердя нечто вроде: «Прошлое неизбежно, будущее свободно. Слишком высокая требовательность к себе попахивает гордыней». Собственно, твердить можно любую чушь, не задевающую самолюбия. Фокус в монотонном повторении одних фраз и борьбе с искушением аргументировано убеждать себя в их правильности.

Сева сполз со стула, увлекая за собой скатерть и стоящую на ней посуду. Мрачно поблагодарил за какао и побрел в комнату то ли страдать, то ли играть.

– Сын, – очнулась я, – как ты попал в компанию балетных?

– Бабуля удружила. Мы зашли к ее подруге, у которой есть племянница, балерина, со своими подругами, тоже балеринами, – поведал он.

Ах, мама, мама. «Поля, дочка, не таскай мальчика по разудалым своим приятельницам, а гуляй с ним в скверах, на детских площадках»… Мои приятельницы, если и пьющие, то не балерины!

Я крикнула Севке, что еще не бегала.

– Ломанись за здоровьем, – позволил сынок. – На обед слепишь вареники с картошкой и яйцами?

Ясно, для чего мне нужно здоровье. Избалованное чадо желает бесперебойно получать вкусное питание. А, может, я не хочу возиться у плиты? Возьму и накромсаю хлеба и сыра. Из вредности. В знак протеста. Пусть попробует отказаться есть. «Хватит, Полина, не нуди, – одернула я себя. – Не доставало еще, чтобы из-за гадкой вчерашней истории ребенок не наелся любимых вареников. Ты страдаешь, пусть и сын присоединяется? Подло». У меня никак не получалось хоть чем-нибудь себе угодить. Я взвыла и полезла в тренировочный костюм, как в петлю.

Трусца сразу не задалась. На улице было серо и тепло. Земля во дворе раскисла, корни жухлой травы уже не могли поддерживать ее упругость. На асфальте пешеходной дорожки гостеприимно распростерлись лужи. Перспектива чистки кроссовок и штанин ужасала. Единственно приемлемым вариантом представлялось погружение в ванну с раствором моющего средства в одежде и обуви. Как и собиралась, я бубнила себе под нос, что имею право на глупости, и почти достигла в них совершенства. Поначалу все во мне сопротивлялось наглой лжи. Натура требовала либо доказать тезис, либо покаяться. В ответ на ее настойчивые требования пришлось срочно менять фразу и думать: «Я достигла совершенства в своих глупостях, на которые имею полное право». Жажда правды забилась в конвульсиях. Так ей, пособнице самобичевания, и надо.

Я добежала до конца нашего дома и хотела, не глядя на место вчерашних неприятностей, обогнуть четырнадцатиэтажку. Но не выдержала, скосила глаза. Возле гаражей толпился народ. Бесспорно, владельцам не возбранялось проводить в четверг какой-нибудь субботник. Но зачем было созывать на него столько ветхих бабулек, детей и хронических алкоголиков? Я поднапряглась, но не смогла представить себе организации, одновременно раздающей на нашей окраине валенки, конфеты и чекушки на опохмел. Так, это не субботник и не подкуп электората. А, общественность снова митингует, требуя сноса «машинкиных домиков». Забросали инстанции жалобами, где-то чиновники решили для галочки поработать с населением, вот-вот нагрянут? Вдалеке показались две полицейские легковушки. Люди загудели. «Любопытно, кто подключил стражей порядка? Автомобилисты или борцы с выхлопными газами»? – подумала я и, позабыв о посланных здешнему пространству проклятьях, ринулась в эпицентр. Из которого через минуту начала отчаянно выбиваться. Не тут-то было – зеваки стояли плотно. А сирены выли все ближе. Пришлось имитировать позывы к рвоте.