Бездарный волшебник - Лион Кямью

только трусы вы! И тоже за душегубство принимаетесь, да только уж не по своей охоте или нужде, а со страху. Я уж тебе подыгрывать не буду, хоть в осла превращай, хоть в жабу. Мне плевать! – он демонстративно отворачивается и присаживается на голую землю.

– Тогда лучше поведай нам Нефрап, насколько она была красива, насколько она была хороша.

Только что присевший атаман вскакивает, пришедший в ярость и злобно глядя на путника, разражается истерическим криком:

– Все то тебе уж известно! Не твое то дело! Думаешь уж пристыдить меня! А вот шиш! Укорять себя вшивому колдуну я не позволю! Сейчас я тебе расскажу, все уж расскажу, но вот ни капли, ни крохотной росинки раскаяния ты во мне не увидишь! Потому что… Любил я ее! Вот уж те клятва! Любил! Понимаешь? Делал для нее все! Дарил все, что она хотела и даже то, чего не хотела! А она со мной играла! Она была влюблена в другого, того, кто был мне братом! Но этому идиоту не хватало смелости! А она… уж она то вертела нами как хотела! Бежала от меня к нему, от него к третьему и уж снова ко мне! Но почему-то любила его! Ах… а из-под венца все же сбежала! И я помогал ей! Потому что любил ее! И я… я ее… Ах!

Атаман умолк, отвернулся, растолкал товарищей и спрятавшись за их спинами уселся, опустил голову и более не произносил ни слова.

Колдун продолжил исповедовать бандитов.

– Ноидор звать меня – представился второй из упавших на колени – я из Яхово. Пускай господин колдун я и избрал душегубский жребий, да не судите обо мне как о злодее беспощадном. Всетворец мой судья. А случалось мне, и грабить, и бить, и убивать. Троих несчастных я в землишку уложил, а може и больше, потому как кулак тяжелый, да не ведома мне судьба тех несчастных. Но перед Всетворцом клянусь, не спроста я людей изводил, за благое дело трудился. И благодаря их крови, мои дети живы, сыты и одеты, а внуки здоровы, и внуков у меня столько – показал мужик три пальца – а самих детей столько – девять пальцев – и кровиночка моя мне дороже всякой другой и не пожалею я жизни ни своей ни чужой на их благо. И только лишь одно злодеяние меня мучает:

Раз положил я себе мысль: одному на промысел выйти, чтобы добычу не делить. Вышел я к тропе меж Торкой и Арсой, притаился в кустах и ждал. Долго ждал и ни купца, ни обозу, ни бродяги – никого не видать. Разобрала меня досада. Добро ж, говорю себе, не дает Всетворец корысти, так теперь любого, кто б не прошел, хоть отец родной, дочиста обдеру! Только лишь подумал, идет по дороге баба убогая, несет что-то в лукошке, лукошко холстом обернуто. Лишь только поравнялась со мной, я выскочил из-за куста, схватил за руку и говорю: «Отдавай баба лукошко!». Она мне в ноги упала: «Что хошь бери, а лукошко не тронь!» А я как ухватился за лукошко как потянул, а баба голосить, ругать меня. За руку укусила. Я тем днем был уж больно сердит, а тут осерчал еще пуще. Злые силы не иначе мне разум забредили и я бабу топором зарубил. Как только свалилась она, страх меня взял. Я лукошко схватил да и пустился лесом. Как ноги подкашивать начало – остановился, присел и дай думаю погляжу, чего доброго раздобыл. Открываю лукошко гляжу, а там ребенок малый. Думаю: «Ах бесенок – из-за тебя баба не захотела лукошко отдавать, из-за тебя грех на душу взял» – мужик унывая пустил слезу – как подумаю об этом, сердце так и защемит.2

Бандит замолчал. Путник колебался несколько мгновений, затем задал вопрос:

– И что ты сделал с ребенком?

Мужик закрыл лицо руками.

– А что ж с ним делать то? Ребенок тот малый чуть живой был, еле дышал. А год голодный, у меня и своих ребятни вон сколько… В лесу его оставил.

– Эх Ноидор, тебе разве не было его жалко?

Мужик убрал руки от лица, глубоко вздохнул задержал дыхание и с тяжестью выдохнул.

– Жалко конечно… конечно жалко. Но… но разумеешь… убиение той бабы, тяготит меня много боле.

Откровенная исповедь удивила всех. Никто из собратьев бандита этой истории раньше не слышал.Молчание длилось несколько долгих мгновений. Путник снова присел на пень, положил посох на колени и сложив руки в замок подпер ими подбородок. Встретился взглядом со вторым не пожелавшим молиться бандитом. Тот стоял скособочившись и придерживая болевший бок. Он понял взгляд путника.

– Я Левап – спокойно произнес он и с жаром добавил – А теперь колдун назовись сам.

– Нет – отсек путник.

– Не гоже так – укоризненно возразил бандит – али боишься открыть нам кто ты? Судишь наши грехи, аки Всетворец, а о своих умалчиваешь. Ты бился как бывалый воин. Скольких убил ты сам?

– Больше чем ты можешь себе представить – спокойно ответил путник – и вам… особенно тебе стоило бы побояться моего имени. Поверь, это знание тебе ни к чему. А мои грехи принадлежат лишь мне, ведь моя жизнь только в моих руках. Вы же пытались отнять мою жизнь, но не вышло! Пф! И сейчас вы принадлежите мне, и я буду решать ваши судьбы. А теперь говори откуда ты родом.

– Видать здесь все мы убийцы. И на кой толк нам головы морочить? Наши жизни ничего для тебя не стоят, отпусти нас али хоть убей не мучая. Не праведник же, тебе не впервой убивать.

– Как же плохо ты слушал – выпрямил спину мужчина и опустил руки на посох – Разве я не говорил, на что способен живой человек, сколько благих дел он способен совершить, сколько ценностей он способен создать? Вдумайся! Даже вы душегубы чего-то да стоите. Вот Ноидор, у него прекрасная семья, и как горячо любим он соседями. А Орб, он не рассказал, но я и так знаю, сколь добра и чудесна каждая из его дочерей. Даже Нефрап, до того как ступил на темный путь, совершал благие дела. И его друзья, и некоторые родичи, и особенно тот, кто стал ему названным братом – все любили Нефрапа.

– Благо и мне приходилось совершать.

– Это правда, и Всетворец твой свидетель.

– И убивать нас ты не желаешь?

– Я высоко ценю жизнь – это так.

– Тогда отпусти нас колдун, коль наши жизни так значимы.

– Как просто рассуждаешь, а ведь у человеческой жизни есть и другая цена. Она тяжелее, ее вес – это все те души, что он калечит