Путь самурая, или Человек-волна - Александр Дорофеев

Ну, учился. Долго учился. Потом служил чиновником в какой-то местной управе. Что-то покупал для дома. Ах, всю жизнь покупал и покупал — очень много вещей! Сейчас даже представить невозможно — зачем столько?! От этих вещей какая-то путаница в голове, настолько они всё заслонили и захламили. Была ли у него жена и дети? Вроде бы — да, но плохо запомнились, что странно и обидно. Кажется, имелась любимая кошка, похожая на Микэшку.

Одно было очевидно — Сяку Кэн в своей новой жизни, во время войны всех против всех, ощущал себя чрезвычайно мирным человеком. Вид самурайского меча или копья, которыми так легко искромсать и сокрушить любое создание божье, вызывал в нём отвращение. И тут не смогла бы помочь и дюжина отшельников-ямабуси. Если уж поселилась в тебе такая хитрая лиса, её никакими заклинаниями не изгонишь. Только ты сам способен совладать с ней.

Ох, до чего горько было папе Ясукити замечать в своём наследнике неприязнь к самурайскому делу!

— У нас с тобой родился соловей, который не знает ни одной военной песни, — жаловался он маме Тосико. — Петух без шпор и клюва! Ума не приложу, что нам делать!

Посовещавшись, родители решили поклониться князю Фарунаге, чтобы принял их сына в школу боевых искусств при его дворе. Возможно, там Сяку Кэн проникнется, наконец, духом бусидо.

Конечно, крупицы духа, эдакие маленькие пузырьки, в нём и сейчас есть. Вот, например, — благожелательность, вежливость и чувство сострадания. Этого у него не отнять!

Но ведь главное — желание сражаться и умереть за своего господина! Быть верным до конца. Вот основа основ, хребет, без которого нет истинного самурая.

— В той школе прекрасные учителя, — говорил папа. — Один только знаменитый Фукаи чего стоит! Он в совершенстве владеет искусством кэндзюцу — мечи в его руках подобны стремительно жалящим змеям. Он может сражаться с двадцатью противниками сразу и всех побеждает. С ним ты быстрее будешь расти. До полного кэна тебе, заметь, не хватает ещё целого сяку.

Сяку Кэн тяжело вздохнул. Ему так не хотелось оставлять родной дом, расставаться с приятелем Ушиваки по кличке Ноздря, с огромным бронзовым Буддой, с бритыми бонзами, с бамбуковой рощей и прудом, где жил знакомый карп Сёму. Да что делать? Ослушаться он не мог, это и в голову не приходило.

— А о прошлой жизни позабудь раз и навсегда, потому что лучше самурайской быть не может! Это я тебе заявляю! — сурово сказал папа Ясукити. — Только война может выковать настоящий характер. Война, сынок, основа всех высших добродетелей. Народы крепнут в войне и чахнут во время мира! Так говорит наш господин Фарунага.

Мама Тосико собрала их в дорогу и проводила до колодца. «Возвращайтесь скорее, — говорила она про себя. — А я буду ждать, и оберегать наш дом — от злых людей и назойливых духов».

По дороге в замок князя папа был, как никогда, весел. Он рассказывал Сяку Кэну смешные истории из своего детства, передразнивал кукушку и попытался было догнать зайца, а вернулся, прыгая на четвереньках, и спросил, скосив глаза, не встречался ли тут страшный мужик, который его, бедного зайчишку, едва не ухватил за уши.

Они ехали на лошади по старинной дороге, соединявшей долину Ямато с Осакской бухтой, откуда шёл прямой морской путь до самой Кореи.

По обеим сторонам лежали зелёные поля. Виднелись кое-где крестьянские хижины — полуземлянки, укрытые тростником или соломой. Мирно, успокоительно стрекотали цикады. Тихонько пел жаворонок. Сияло небо, да и вообще всё вокруг сияло, начиная с самого Сяку Кэна.

Ему казалось, что он уже видел и чувствовал подобное. Наверное, в прежней жизни. Счастливые минуты похожи, пусть даже их разделяют сотни или тысячи лет.

На груди у Сяку Кэна на красной ленточке пританцовывал дух-охранитель Дзидзо. Ему, видно, тоже было весело. Когда они въехали в густой лес, и лошадь на миг сбилась с шага, перескакивая выпершие из земли древесные корни, он подпрыгнул до самого уха и отчётливо шепнул: «Скорее, оглянись! Ты должен встретиться с ним глазами!»

Сяку Кэн обернулся и различил среди тёмных стволов и прозрачных столбов солнечного света странного пузатого человека в жёлтом кимоно с большой редькой в левой руке и невероятно длинным носом, выступавшим даже из-под раскрытого красного зонтика!

Вот он отодвинул зонтик, и стало понятно, что голова у него слоновья. С хоботом и вполне лопоухая, какая и полагается всякому нормальному слону. Он закусил редькой, зажмурился от удовольствия, а потом поглядел прямо в глаза Сяку Кэна.

О, каким тёплым и ясным был этот взгляд. Волнующий, наполненный участием и любовью! Он длился какие-то мгновения, и существо, прикрывшись зонтиком, растворилось в лесу.

«Это Ганеша! — сказал деревянный Дзидзо. — Божество любви, мудрости и устранитель препятствий! Тебе повезло — редко, кому он является и заглядывает в глаза».

Сяку Кэну стало необычайно хорошо, и всё вокруг так мило, что хотелось приласкать каждую травинку, каждого жучка и паучка.

Об одном он жалел — папа ничего не заметил, не обменялся взглядом с Ганешой. Может, на обратном пути ему повезёт? Впрочем, Сяку Кэн обязательно передаст ему хотя бы малую частицу того слоноголового взгляда.

Они переправились вброд через мелкую, но стремительную речку и оказались у стены, сложенной из громадных валунов.

Как раз наступил полдень. Рабочий день служащих в крепости самураев закончился. Под глухие удары барабана отворились ворота.

Во дворе было шумно и суетно. Множество построек — конюшня, кузница, кухня, дома слуг, советников и приближённых к князю самураев.

Прочие, рядовые, расселялись со своими семьями вокруг крепости или в деревнях поодаль, как, например, папа Ясукити.

В мирное время, уже давно забытое, они собирали налоги с крестьян, подыскивали строительных рабочих для возведения мостов или укреплений, управляли поместьями или товарными складами, за что и получали жалованье от князя.

Ну, а во время войны то и дело выступали вместе с остальными самураями в походы — близкие и дальние — против других князей. Куда прикажет господин-даймё, туда и направляли свои мечи, копья и луки.

Даймё — означает «великое имя». И каждый воин-буси обязан оберегать и возвеличивать имя своего господина.

Сяку Кэн тем временем разглядывал тенистый сад на берегу пруда, где находились вольеры с диковинными птицами и животными, которых содержали для развлечения гостей.

Но, конечно, особенно выделялся на крепостном дворе дом господина Фарунаги, слегка напоминавший многоэтажный бисквитный торт. Пожалуй, он был лишь немногим меньше пагоды буддийского монастыря, зато куда пышнее.

Перед домом на площадке собрались юные самураи, только что закончившие здешнюю школу боевых искусств. Хотя им было по пятнадцать лет, они казались Сяку Кэну очень важными и совсем взрослыми.

Теперь они принимали новые, воинские, имена, оставляя в прошлом детские, из которых выросли, как из первых своих кимоно.

Им сооружали мужскую причёску — выбривали волосы со лба до макушки, а на затылке заплетали косичку-магэ. Пропитав её особой помадой, укладывали на голове кончиком вперёд.

Странный, конечно, вид! Хотя, наверное, и в этой причёске был какой-то потаённый смысл, доступный настоящему самураю.

Затем на преклонённые головы водружали остроконечные, вроде воронки, шапочки-камури. Их следовало носить только во время особенно торжественных событий. Вот как сейчас, когда молодые самураи принимали клятву воина — «в любое время и везде мой долг обязывает меня охранять интересы моего владыки. Этот долг — позвоночник нашей неизменной и вечной религии бусидо».

— Клятва-то для самураев, конечно, одна, а чести на всех не поровну, — заметил папа. — У кого тяжёлый мешок, а у кого — пыль на дне кармана.

Наконец, под завывание труб и барабанный бой знаменитый учитель Фукаи вручил каждому два меча, знаки нового сана, — длинный и короткий.

О, меч — душа самурая! Меч для воина-буси — и отец, и ребёнок, и брат, и жена. Только хозяин знает сокровенное имя своего меча. Самурай расстаётся с ним лишь тогда, когда душа покинет тело.

— Это церемония гэмпуку, — тихо сказал папа. — Настанет день, тебя посвятят в самураи, и я буду счастлив. Но знаешь ли, сынок, меч самурая — живое существо. Я чувствую, когда мой меч печалится, а когда распевает весёлые песни. У него не лёгкий характер. Он нехотя, с трудом выходит из ножен. Сознаюсь, я не погубил ни одного человека. Я отпускал тех, кому следовало бы отрубить голову, потому что ненавижу убийство. Пусть лучше заколют меня, чем я лишу кого-то жизни. И меч мой согласен со мной.

Сяку Кэн понял, почему родился в семье самурая Ясукити. Он заглянул папе в глаза, стараясь передать ему всю любовь к этому миру, прошлому, будущему и настоящему, полученную недавно от Ганеши. И с удивлением впервые заметил, что у его сурового с виду папы глаза тёплые и ясные, не хуже слоновьих.