Девушка выбирает судьбу - Утебай Канахин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Толкын попыталась было распрощаться с джигитом поприветливей, даже протянула ему руку. Наурыз сделал вид, что ничего не заметил. Сделав несколько шагов, он резко обернулся и почувствовал, что девушка плачет. Ему стало не по себе, но он не вернулся.
На вокзале Наурыз машинально сдал чемоданчик в камеру хранения, купил билет к зашел в трактир. Еда показалась ему пресной, будто была приготовлена из травы и без соли. И куда бы он ни шел, где бы он ни останавливался, всюду перед его глазами, как наваждение, возникала красавица Толкын.
За несколько часов до прихода поезда он сдал свой билет обратно в кассу, уплатив положенный штраф, и поднялся на второй этаж, где находилась комната отдыха. Там он занял свободную койку, разделся и лег, укрывшись с головой полосатым байковым одеялом.
«Зачем она вышла из саней вслед за мной? Почему она протянула ему руку? Почему заплакала? Нет, заснуть, видно, не удастся…».
Наурыз сбросил одеяло и, чтобы отвлечься от тяжелых дум, закурил. Табачный дым попал в легкие, Наурыз долго и надсадно кашлял, у него закружилась голова. Он с ненавистью бросил папиросы и спички в мусорное ведро.
— Тебя у ворот ждет какой-то высокий и статный джигит… — громко сообщила одноклассница Толкын и понимающе прищурилась.
Увидев, что Толкын густо покраснела, подруга продекламировала:
— «Как люблю я вас, как боюсь я вас, видно встретил вас…»
— Не болтай… — рассердилась Толкын и, накинув на плечи короткое гимназическое пальто, выскочила во двор.
У ворот стоял Наурыз, и она сразу замедлила шаги, хотя ей хотелось кинуться к нему навстречу. Поздоровались они одновременно.
— Что, билетов не было? — опустив глаза, тихо спросила Толкын.
— Да… нет…
Оба замолчали.
— Агай, девушки в окно смотрят на нас. Такие любопытные… Выйдемте за ворота…
— Хорошо, хорошо, — сразу согласился Наурыз.
Но и за воротами им не удавалось преодолеть неловкость. У Толкын разгорелись щеки, она все время смотрела себе под ноги. У Наурыза тоже не хватало смелости прямо посмотреть ей в лицо. Он внимательно разглядывал кривую ручку деревянной лопаты, воткнутой в сугроб. Обоим было неловко, особенно Толкын. Вот-вот уже и перемена кончится. Наурыз от волнения несколько раз принимался гулко откашливаться.
— Толкын, кхе, кхе… я пришел к вам просить прощения… Из-за этого и не поехал.
Толкын, до сих пор сердитая и отчужденная, сразу преобразилась: такими сияющими и радостными глазами посмотрела она на Наурыза, что тот невольно улыбнулся.
— Агай, теперь я на вас не сержусь. Хотя тогда мне было очень обидно.
Искренность ее тона ободрила его. И он попросил:
— Зовите меня просто Наурыз…
Толкын густо покраснела:
— Только не сразу.
— Ладно. Давайте переписываться. Как это сделать?
— Фамилия моя — Бахтиярова…
Наурыз только сейчас заметил, что она одета в строгую форму гимназистки: длинное платье из темного сатина с закрытым воротником, высокие, чуть не до колен, ботинки на каблуках. Все это ей шло не меньше, чем казахская одежда, в которой он встретил ее в первый раз.
«Когда девушка красива, любой наряд ей к лицу», — решил Наурыз.
В этот момент резко зазвенел звонок. Толкын вздрогнула, как будто только сейчас вспомнила, что она еще гимназистка, и медленно, не подав руки, пошла к воротам.
— А адрес? — спохватился Наурыз.
— Пишите на почту.
БЕЛЫЙ КОНВЕРТВ маленьком захолустном городке только перед канцелярией уездного начальника был деревянный настил. Остальные улицы зимой заметало непроходимыми сугробами, весной они превращались в зловонное болото.
День сегодня выдался морозный, снег резко звенел под полозьями саней, и звук этот медлительно и печально растекался по густому застывшему воздуху. Пугливо озираясь по сторонам, Толкын пробиралась к приземистому зданию из красного кирпича, огороженному дощатым забором. Сначала она попыталась добраться до него прямиком, но едва не завязла в глубоком снегу. Ей пришлось пройти еще квартал, потом вернуться назад. Чем ближе здание из красного кирпича, тем сильнее билось ее сердце. «А может, не ходить? Вдруг там встретятся знакомые, да еще пожилые — какой стыд! Ведь они обязательно спросят: „Что ты, доченька, здесь делаешь?“ Что я отвечу? Соврать? Нет, нельзя. Но не могу же я сказать, что пришла за письмом, своего джигита. А ведь если увидят меня здесь одну, обязательно передадут папе и маме. Какими глазами я буду на них смотреть? Как я не догадалась взять с собой Аймторы?! Тогда бы никто ни в чем меня не заподозрил».
Казахские девушки бывают ближе с женге[15], чем с отцом и матерью. Они делятся друг с другом радостью и печалью, сокровенными сердечными тайнами. Аймторы — женге Толкын, только в прошлом году вошла в их дом. Для Толкын она как родная сестра. Но о Наурызе девушка не сказала даже ей.
Толкын так задумалась, что едва не прошла мимо здания из красного кирпича. Она впервые, кажется, узнала, что такое робость. Раньше, года три-четыре назад, она свободно входила в это здание. Тогда она коллекционировала почтовые открытки. Теперь все это кажется далеким, безвозвратным детством. Многие ее одноклассницы получали письма до востребования — от студентов, юнкеров и даже от молоденьких офицеров. Они возбужденно перечитывали эти письма, давали читать другим, хранили их как талисман. Толкын не нравилось, что содержание писем — пылкие объяснения в любви, клятвенные заверения, предназначенные только одной, — становилось известно всем.
«Разве можно так хвастаться любовью, — недоумевала она. — Когда я буду переписываться с любимым человеком, я никому не стану читать его писем. Настоящая любовь похожа на бутон цветка. Разве роза раскрывает свой бутон в середине января?..»
К счастью, на почте никого из знакомых не оказалось. Толкын тихо подошла к окошку с табличкой «До востребования». Пожилая светловолосая женщина в очках долго рылась в пачке
