Первые ласточки - Элизабет Вернер

– Вы думаете так потому, что в продолжение всего пути он не сказал ни слова? Да, к сожалению, у него всегда такая манера относиться к незнакомым, что же касается его вежливости, – вздохнул Эдмунд, – то вы не поверите, сударыня, сколько раз мне приходилось вмешиваться, чтобы исправить этот его недостаток.

– Ну, вы относитесь к этой задаче с полным самопожертвованием, – насмешливо улыбнулась девушка, – и вообще у вас невероятная любовь к каретной подножке. Вы опять стоите на ней.

Эдмунд действительно стоял там и простоял бы еще долго, если бы кучер, взявшийся за вожжи, очень ясно не выказывал своего нетерпения.

Прекрасная незнакомка ласково кивнула Эдмунду головой и сказала:

– Благодарю вас за помощь! Прощайте!

– Могу же я надеяться на «до свиданья»?

– Ради бога, нет! От этого мы должны отказаться… Да вы и сами поймете это. Прощайте, граф фон Эттерсберг!

Прощанье закончилось таким же, как раньше, задорным смехом. Лошади тронулись, и граф с большой неохотой спустился с подножки.

– Ты соблаговолишь наконец сесть? – раздался голос Освальда. – Ты так спешил домой, а мы порядочно опоздали.

Эдмунд кинул еще один взгляд вслед уезжавшему экипажу, скрывавшемуся за поворотом дороги, а затем спросил:

– Кто эта барышня, Освальд?

– Откуда же я могу это знать?

– Ты же долго пробыл около кареты, мог спросить кучера.

– Не в моем характере расспрашивать кучеров, да, кроме того, меня это очень мало интересует.

– Но зато очень интересует меня! – раздраженно воскликнул Эдмунд. – Впрочем, это очень похоже на тебя. Ты не удостоился задать ни одного вопроса при такой интересной встрече. Не знаю, что мне делать с этой девушкой! Она удивительно хороша, но очень оригинальна: притягивает и сразу же отталкивает. Восхитительный маленький чертенок!

– Но страшно избалованный и упрямый! – отрезал Освальд.

– Ты ужасный педант! – возразил молодой граф. – Ты всюду найдешь что-нибудь дурное. Как раз этот веселый задор делает девушку неотразимой. Но кто она может быть? На дверцах кареты нет герба, на кучере нет ливреи, значит, представительница какого-нибудь буржуазного семейства из окрестностей, но тем не менее знает нас, по-видимому, очень хорошо. Однако почему же она отказалась назвать свое имя? Что значит ее намек на уже существующие отношения? Я тщетно ломаю себе голову над разрешением этой загадки.

Освальд, очевидно, находивший ломание головы над такими пустяками совершенно излишним, молча откинулся в угол кареты; путешествие продолжалось без особых препятствий, но по-прежнему медленно. На всех станциях, к великому недовольству графа, вместо требуемых четырех лошадей им давали только двух, и таким образом путешественники с момента выезда с железнодорожной станции опоздали больше чем на два часа. Уже давно наступил вечер, когда экипаж въехал, наконец, во двор замка Эттерсберга, где путников с нетерпением ждали.

Двери большого, ярко освещенного подъезда были широко раскрыты, и многочисленные слуги поспешно выбежали им навстречу. Один из них, уже пожилой человек, одетый в богатую ливрею Эттерсбергов, сразу же подошел к карете.

– Добрый вечер, Эбергард! – радостно воскликнул Эдмунд. – Вот и мы, несмотря на метель и бурю. Надеюсь, у нас все благополучно?

– Слава богу, ваше сиятельство! Но графиня была озабочена таким опозданием и боялась, как бы с вами не случилось несчастья.

С этими словами Эбергард откинул подножку; в это время наверху лестницы, ведущей из подъезда внутрь замка, появилась высокого роста дама в темном шелковом платье.

Выскочить из кареты, вбежать в подъезд и взлететь по ступенькам наверх было для Эдмунда делом одного мгновения, и в следующую секунду он уже был в объятиях матери.

– Мамочка! Родная моя мамочка, наконец-то я вижу тебя снова!

В этом восклицании не было и следа той шутливой беспечности, какую молодой граф выказывал до сих пор. В нем слышался настоящий голос сердца, и то же самое выражение страстной нежности было на лице и в тоне графини, когда она, заключив сына в объятия и целуя его, повторила несколько раз:

– Мой Эдмунд!

– Мы опоздали, правда? – спросил он. – Виной этому явились занесенные снегом дороги и жалкие почтовые клячи, а кроме того, у нас было еще маленькое приключение.

– Как можно было вообще ехать в такую погоду! – с нежным упреком промолвила графиня. – Я каждую минуту ждала известий, что ты остановился в Б. и приедешь только завтра.

– Неужели я смог бы быть в разлуке с тобой еще целые сутки? – перебил ее Эдмунд. – Нет, мама, этого я никак не смог бы вынести, и ты сама не веришь в это.

– Конечно, нет, – улыбнулась мать, – и потому-то я так волновалась в последние два часа. Но теперь пойдем! После холодной и утомительной дороги тебе надо отдохнуть.

Она хотела взять сына под руку, но тот остановился, проговорив с легким упреком:

– Мама, разве ты не видишь Освальда?

Освальд фон Эттерсберг следовал за двоюродным братом. Сейчас он стоял в тени лестницы и подошел к графине лишь тогда, когда последняя обратилась к нему:

– Добро пожаловать, Освальд!

Это приветствие было произнесено очень холодно, и так же холодно и официально Освальд приложился к руке тетки.

– Ты насквозь промок; что случилось?

– Боже мой, я совсем забыл об этом! – воскликнул Эдмунд. – Он отдал мне свой плащ и вынужден был испытать на себе все прелести такой непогоды. Я мог бы вернуть его тебе, по крайней мере, в карете, Освальд, почему ты не напомнил мне о нем? Из-за этого тебе пришлось битых два часа ехать в мокром. Как бы это только не отразилось на твоем здоровье!

Он поспешно сбросил с себя плащ и пощупал совершенно мокрый костюм Освальда, но тот нетерпеливо отстранил его:

– Оставь, пожалуйста! Стоит ли говорить об этом.

– То же самое думаю и я, – заметила графиня, которой, по-видимому, очень не нравилась такая заботливость сына. – Ты ведь знаешь, что Освальд вовсе не подвержен простудам. Надо только переменить костюм. Ступай, Освальд! Ах, еще одно, – добавила она словно мимоходом, – я велела приготовить тебе другую комнату, наверху, в боковом флигеле.

– Зачем же? – удивился Эдмунд. – Мы постоянно жили рядом.

– В твоих комнатах я сделала некоторую перестановку, мой друг, – сказала графиня тоном, не допускающим возражений, – и я вынуждена была занять комнату Освальда. Он, наверное, ничего не будет иметь против, тем более что прекрасно может устроиться наверху.

– Конечно, милая тетушка!

Ответ прозвучал вполне спокойно и равнодушно, однако в нем, несомненно, крылось что-то такое, что поразило молодого графа. Он нахмурил брови и намеревался возразить, но остановился, взглянув на окружающих слуг. Вместо этого он внезапно подошел к двоюродному брату и взял его за руку.