Конец каникул - Януш Домагалик

Такое разделение труда меня не устраивало. Но что делать? Я принялся вытирать посуду, и даже очень старательно. А Ландыш высунул язык и уставился на меня, словно и в самом деле было на что смотреть. Все смолкли, но ненадолго.

— Не делай пока рокировки, тебе это ничего не даст, — сказал Толстому отец. — Подстрахуй ферзя. Что ты вцепился в коней, будто у тебя нет других фигур…

«Расправляется с ним!» — подумал я про себя, подошел к двери и глянул краем глаза на доску.

— Толстый, не слушай! Ходи конем и делай шах слоном. Да не тем конем, разиня, другим…

— Сбил ты меня! — простонал Толстый.

Я двинул вперед слона, и через два хода отец потерял ладью. Но еще через три… Толстый получил мат.

— Все из-за тебя! — кипятился он. — В другой раз не суйся… И вообще поторопись!

— Ты, Юрек, никогда не научишься играть в шахматы, — заметил отец. — Выдержки у тебя нет. Ну зачем вам было брать ладью? Ты что, не понимаешь: иногда стоит пожертвовать две-три фигуры, чтобы выиграть партию? — И отец принялся читать брошюру.

А я вернулся к своим тарелкам. Толстый начал уже терять терпение. Посмотрел в окно, прошелся по кухне, заглянул к отцу.

— «Схемы транзисторных радиоприемников»… Неужели такое можно читать? — удивился Толстый. — Для собственного удовольствия?

— Как видишь, можно…

— А я, знаете, сдал экзамены в механический техникум, — снова заговорил Толстый. — С сентября иду учиться. Как вы думаете, стоит? Мать хотела, чтоб я непременно в этот техникум, а мне все равно…

— Как это все равно? — Отец как-то странно на него посмотрел. — Ты что, индюк, что ли?

— Почему обязательно индюк? — рассмеялся я.

— Потому что только индюку все равно, ему в любом случае свернут шею…

Я покончил с посудой и мигнул Толстому, чтобы не вступал в спор. Было уже поздно, и Збышек нас дожидался. А с отцом только начни так, всерьез, и он не успокоится, пока не скажет всего, что думает. Наслушался я этих его разговоров. Чаще с Холевой, потому что Холева все время у нас бывает. Мать говорила: «Не ходи в комнату, там отец опять Холеву перепиливает. И охота людям толковать с отцом после всего, что он им наговорит!» Я, честно, тоже удивлялся, а все-таки охотников спорить не убавлялось. Холева сказал как-то: «Ну и голова у твоего отца. Правда, и язык будь здоров. Не простят ему этого люди». Что было мне отвечать? «Не пропадем, пан Холева! — сказал я тогда. — Не пропадем!»

А отец все смотрел на Толстого и спрашивал:

— Ну так как с этим твоим «все равно», а? Кому за тебя знать, чего ты хочешь?

Но охота к разговорам у Толстого пропала.

— Я пошутил, — пробурчал он. — Техникум, может, и хороший. Посмотрим, как там с зубрежкой…

И тут мы услышали с улицы наш сигнал.

— Это Збышек. Двигай! — оживился Толстый. — До свидания! Мы скатились по лестнице. Но на крыльце Толстый остановился как вкопанный, и я налетел на него с разгону, а собака на меня. Толстый зашипел от боли и стал потирать плечо.

— Гляди ты! — процедил он сквозь зубы. — С кем этот болван пришел!

Только сейчас я заметил, что Збышек сидит на велосипеде, ухватившись одной рукой за забор, а рядом стоит Эльжбета. Это был ее велосипед, тот самый, на котором она наехала на меня.

— Ну что такое с вами? — спросил Збышек. — Язык отнялся, что ли? Я прихватил ее, потому что она два дня ко мне пристает, говорит, у нее к Юреку дело. Понятия не имею, откуда она его знает…

Мы поздоровались — что было делать? Только собака немного поворчала, она чужих не любит.

— Дело?.. Ко мне? — удивился я. — Какое?

Но Эльжбета состроила такую физиономию, будто все само собой разумеется, будто я прикинулся, что не понимаю.

— Что значит «какое»? Мы договорились: я привезу тебе семена редиски. Не помнишь? Хочешь посадим вместе?

Я и рот разинул.

— Кооператив по выращиванию редиски! — прыснул со смеху Толстый. — Знаете, по-моему, один из нас свихнулся! — И он посмотрел на меня. Здорово Толстый разозлился. — Куда мы собирались, Проблема, а? Лопайте редиску, а я — купаться. Привет, труженики полей! — Толстый свистнул собаку и ушел.

Я глянул на Эльжбету с такой злостью, что ей полагалось бы обидеться и поскорее исчезнуть. Но она не исчезла. «Погоди, я тебе покажу…» — решил я про себя. Но прежде чем придумал, что бы такое сказать, Збышек соскочил с велосипеда, поглядел на меня, поглядел, поморщился и заявил:

— Знаете что? Скоро двенадцать. Он прав, я тоже, пожалуй, купаться. Жарко… Кончите с редиской, приходите к нам на пруд, ладно? — И, не дождавшись ответа, помчался за Толстым.

Глава 4

Мы остались вдвоем. Теперь я и подавно не знал, что делать. Бежать за ними? Стоять возле дома с этой девчонкой? А тут еще, как на беду, в окне первого этажа появилась Лепишевская и уставилась на нас, как на вывеску. Я покосился на наши окна. Нет, все в порядке, отец, наверно, опять возится с приемником.

— Ну не будь ты чудаком, — заговорила Эльжбета. — Все равно придется сажать редиску. Это из-за меня ты ее тогда рассыпал. Я купила две пачки семян, Раз-два и готово. А голубь нашелся? Садись на велосипед, возьмешь меня на багажник…

— Этого еще не хватало — возить тебя на багажнике! Может, хочешь на раме, да? — проворчал я в досаде.

— Почему бы нет? — удивилась она. — Збышек вез меня на раме через весь город.

— Збышек может возить тебя хоть на голове, он твой брат! — вырвалось у меня некстати. — Какое, впрочем, мне дело… Меня не касается, что делает Збышек!

— Знаешь, не валяй дурака, — сказала Эльжбета. — Я считала, ты умнее. Ссориться не собираюсь. Едешь?

Я поплелся в сарай за велосипедом, вывел его и принялся накачивать переднее колесо. Делал я это нарочно как можно медленнее. «Пусть подождет! — думал я про себя. — Ну и влип я из-за нее с этой редиской!» Но Эльжбета как ни в чем не бывало ждала. В конце концов с колесом пришлось покончить.

Мы поехали на садовый участок. За мостом я поднажал, но она не отставала. И только когда мы были уже возле самой калитки, я спохватился, что забыл ключи.

— Пустяки, махнем через забор! — сказала Эльжбета. Поставила ногу на выщербину в доске, легко перескочила. Я же, как назло, зацепился носком за колючую проволоку и не мог отцепиться. Посмотрел на Эльжбету. Она улыбнулась и спросила:

— Еще сердишься?

А я, все еще на заборе, тяжело вздохнул:

— Целый месяц они будут теперь меня донимать!

— Збышек и тот, другой? Подумаешь, «донимать»! А ты не обращай внимания!

Я спрыгнул в сад. Эльжбета чуть-чуть отстранилась, мы стояли теперь совсем рядом. Она сказала вполголоса:

— Есть над чем смеяться…

Повернула голову и окинула взглядом участок.

— Ого-го! А смородины-то! Можно? — И побежала к ближнему кусту.

Наш сад был когда-то садом дедушки, и тот вдоль и поперек засадил его белой, красной и черной смородиной. За несколько лет кусты сильно разрослись, и теперь можно было ходить между ними, как в рощице, — верхние ветки доставали мне до подбородка.

Отец рассказывал, что дедушка очень гордился своей смородиной. Старикан вбил себе в голову, что умеет делать из смородины вкусное вино. Но этого никому так и не удалось проверить, потому что дедушка два-три раза в день его пробовал, выяснял, доходит ли вино до кондиции, и подливал воды. А когда в бутылях оставалась одна только вода, бабка выливала ее со страшным скандалом, дедушка же грозился: в этом году не вышло, но в будущем он еще докажет!.. И так из года в год.

Эльжбета пропала из виду, наверно, наклонилась к ветке. Я походил по саду, убедился, что клубники, увы, больше нет, и принялся грызть большую головку кольраби. Кто не видел индивидуальных садов возле шахты, тот не представляет себе, сколько всякой всячины можно вырастить на крохотном клочке земли. А наш сад худшим не считался.

В беседке было куда прохладней. От листьев обвившего ее дикого винограда, нагретого на зное, шел особый запах. Он смешивался с запахом пропитанного дегтем толя, которым отец обил крышу.

Так пахнут только старые беседки на старых участках в очень знойный день.

— Хорошо тут… — протянула Эльжбета.

Мы сидели друг против друга, и я чувствовал себя как-то по-дурацки, не знал, о чем с ней разговаривать.

— Конечно, хорошо, — поддакнул я, чтоб хоть что-то сказать. И опять долгое время — молчание.

— Знаешь, смородины на кустах оказалось больше, чем я могу съесть. В Варшаве я вижу смородину только на лотке. Вот бы не поверила, что может не хотеться ягод. Но после твоей смородины, пожалуй, поверю…

Я расхохотался:

— После этой смородины даже Толстый сдался! А у него аппетит будь здоров. Полдня тут как-то просидел. Но с того времени наш сад стороной обходит.

— Этот Толстый, он твой друг, да? А Збышек? — спросила Эльжбета. — Мальчишкам хорошо: всегда есть верный друг. А у меня ни одной настоящей подруги. Подружиться с девчонками труднее.