Темные алтари - Димитр Гулев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У Димитра Гулева материал субъективно окрашен, у него свое, вполне правомерное видение личности такого сложного и противоречивого художника, каким был Хемингуэй.
Немногословным, еще полным сил, седым, с обветренным лицом, словно сошедшим с хрестоматийного фото последних лет, предстает в рассказе Гулева Хемингуэй: «…страдалец, прозревший истину», своей судьбой подтверждающий собственное кредо: «Чтобы стать человеком, нужно быть сильным, быть мужчиной, нужно не согнувшись пройти через все испытания». Есть что-то хемингуэевское и в самой манере Гулева, в несколько минорной интонации, в «рубленых» диалогах, в своеобразном подтексте и, конечно же, в прекрасных картинах природы, которую так любил писатель.
В памяти читателей остается яркое описание этого девственного уголка мелководной лагуны Тарпон-Спрингс с ее низкими берегами, маленькими домиками, тропической растительностью — тем особым миром, не оскверненным массовым вторжением туристов, который олицетворяет скромный и уютный ресторан Ахиллеаса, средоточие чудом сохранившегося греческого анклава. Именно эта часть Флориды, а не та, омываемая Атлантическим океаном, — оплот богатых развлекающихся бездельников (она знакома нам по роману Хемингуэя «Иметь и не иметь» и ряду новелл) — притягивает писателя в его последней поездке. Именно здесь Хемингуэй оказывается в родной среде простых, близких ему людей, здесь соприкасается как бы с первоосновами жизни, с самой ее сутью. Ведь все они — и товарищи Хемингуэя по яхте, и Стефани, и Джимми, и даже Ахиллеас, незримо присутствующий, — воплощают ту естественность и благожелательность отношений, дружелюбие, душевную щедрость, в которых писатель находил противовес буржуазной цивилизации с ее стерильностью, бездуховностью и неизбежным одиночеством людей.
Эта немного грустная, с философским уклоном новелла — не только о Хемингуэе. Она — о смысле жизни, о ее бренности, о неотвратимости смены поколений и о том, что все преходяще. Об этом постоянно размышляет писатель, внутренне подготавливая себя к роковому шагу. И образ иссякающей, уходящей жизни подчеркивается картиной роскошного тлеющего заката над тропиками, художественного лейтмотива всего рассказа.
Умер Ахиллеас, хозяин ресторана, человек старомодный, соблюдавший традиции. «Выпал из игры» Димитрис, когда-то бесстрашный и неутомимый ловец губок, первый ныряльщик в лагуне. Постарела Стефани. Арчи наследует дело отца, но это уже человек иной, новой формации — с холодной деловой хваткой. И перестройка ресторана Ахиллеаса, превращение его в заведение современного масштаба — многозначительно. Со смертью Стефани уходит своеобразный уклад жизни, оазис греческой этнической самобытности, растворяющийся в общеамериканском «плавильном котле».
Эпиграф из Фицджеральда содержит важное наблюдение. Он относится в первую очередь к судьбам многих писателей и вообще людей искусства в США: их художественный рост не получает зачастую логического развития и продолжения; добившись успеха, они нередко не могут его углубить. Последние два десятилетия в жизни Хемингуэя были сопряжены с немалыми творческими трудностями: после романа «По ком звонит колокол» он лишь в «Старике и море» достиг былого уровня, порой же откровенно повторялся, как это случилось в романе «За рекой в тени деревьев». Все это тяготило Хемингуэя. Еще более драматичным оказалось для него столкновение со старостью. А «имидж» — образ спортсмена, охотника, человека мужественного, отвергающего слабости и сомнения, — слишком сросся с его истинной сутью. Бремя славы и известности было слишком тяжелым. Именно таким, в духе легенды, а не дряхлеющим стариком хотел он остаться в памяти своих современников. Так трактует Гулев личность Хемингуэя в своей новелле.
Герои новелл «Старый форт» и «Солнечная зона», заключающих сборник, — темнокожие американцы. И их участь наглядно убеждает в том, что расовая проблема вопреки широковещательной похвальбе буржуазных пропагандистов об успехах «интеграции» отнюдь не снята с повестки дня. Она остается болевой точкой Америки.
Конечно, на нынешнем историческом этапе, и это показано Гулевым, в расовой проблеме выдвинуты на первый план новые аспекты. Очевидны серьезные перемены, в том числе и на том самом глухом американском Юге, где развертываются события в рассказе «Солнечная зона». Этот Юг знаком нам по книгам Фолкнера, Колдуэлла и Райта, он обычно ассоциируется с сегрегацией, судом Линча, беззакониями шерифов. Многолетняя борьба черных пасынков Америки дала известные плоды. В окаменелых бастионах сегрегационистов были пробиты ощутимые бреши. Правящие классы, памятуя о голосах черных избирателей, пошли на определенные уступки, начали лавировать, выдвигая отдельных негритянских «знаменитостей» и подкармливая негритянскую элиту.
Но нелегко добытое формально-юридическое равенство не искоренило, не сняло расовую проблему, ибо, конечно же, осталось неравенство социально-экономическое, а оно уходит корнями в систему капиталистических отношений. По-прежнему разителен разрыв в жизненном уровне, доходах, образовании черного и белого населения, по-прежнему черные «геттоизированы» в самых худших городских кварталах, и среди них самый высокий процент безработных. Но помимо фактора материального, не менее существен и фактор моральный, о котором хорошо сказал американский социолог Кеннет Кларк:
«Трагическим аспектом расовых предрассудков было то, что негры начинали верить в собственную неполноценность…»
История и современность, романтико-героическое прошлое и бездушно-прозаическая буржуазная практика сегодняшнего дня — эти два плана своеобразно перекрещиваются в новелле «Старый форт», одной из лучших в сборнике. В ней удачно используется прием ретроспекции, она населена интересными колоритными характерами. Вопрос о положении негритянского населения включен здесь в широкий исторический контекст.
Собственно, в новелле отразилось важное событие — шумно отмечавшееся в США в 1976 году 200-летие американского государства. Это дало повод для броских патриотических манифестаций, стимулировало целый поток исторических и беллетристических сочинений, в которых в духе апологетики американизма истолковывался долгий и многотрудный путь страны. Тогда же появилось и немало откликов в ином, полемически антиофициозном и антиконформистском плане, обнажавших неприглядные факты прошлого: таковы роман Джона Хероси «Заговор» (1972), пьеса Джона Апдайка «Смерть Бьюкенена» (1973), историко-политические романы Гора Видала «Бэрр» (1973)[3] и «1876» (1976).
Откликаются на юбилей и «отцы» города в новелле Гулева. Они, также «…захваченные волной преклонения перед недавним прошлым страны», щедро отваливают средства для восстановления единственного в городе реликта истории — старого форта. Он вырастает в рассказе до символа эпохи пионеров, поры дерзаний, личной инициативы, всеобщих надежд, рожденных освоением свободных земель на Западе, — эпохи, вызвавшей к жизни специфический литературный и кинематографический жанр, так называемые вестерны, когда казалось, что
