«Кино» с самого начала - Алексей Рыбин

В отличие от советчиков, кадровые рабочие, которых мы называли «соловьями», охотно и быстро признавали нас за своих, правда слегка «двинутых», ребят и охотно пили с нами пиво.

– Радоваться надо!

Называли мы себя битниками, хотя не были битниками в традиционном значении этого слова. Это было что-то среднее между классическим типом битника и ранним панком. Чистым панком являлся, пожалуй, только музыкальный коллектив Свина. Постепенно формировалась своя атрибутика, свои обряды и обычаи. Все действия, как бытовые, так и ритуальные, отличались замечательной простотой и динамикой. При встрече битники сжимали пальцы таким образом, что кисть руки превращалась в подобие крючка, и зацеплялись этими крючками друг за друга. При этом они (мы) издавали горловой звук ыаррггххррр… – вот и все приветствие, коротко и ясно. Для особенно торжественных случаев была разработана «поза битника»: ноги чуть согнуты в коленях, корпус наклонен вперед, чуть прогнувшись в спине, прямые руки отведены назад и вверх, пальцы рук (желательно и ног) сжаты в кулаки, глаза сверкают – поза демонстрирует мощь и решительность.

У нас были свои названия станций метро, улиц, хотя многие улицы носят и так прекрасные названия – проспект Славы, например. Я до сих пор думаю, кем же он был, этот таинственный Слава, если в его честь назвали целый проспект и даже фамилии не указали – значит, и так все должны понимать, о ком идет речь… А наша любимая станция метро «Московская» (она же – «Столичная», «Особая», «Посольская»…). «Панк победы», «Площадь ужасов», «Гостиный вор», «Лошадь Ира», «Полиартрическая»… Улица Костелло… Улица Солдата Грызуна… Это места нашего раннего битничества. А мост через Обводный канал, под которым несколько лет подряд шумная веселая компания справляла Новый год – 30 мая. «И вот – Новый год, тридцатое мая – стоит окровавленный Кремль…» Почему – 30 мая? На мой взгляд, исчерпывающий ответ на этот вопрос дал однажды наш друг Монозуб – человек вообще-то не бедный, но битник в душе, он как-то раз разгуливал в жуткий ленинградский тридцатиградусный мороз без головного убора.

– Панкер (можно называть его и так!), – сказал я ему. – Ведь холодно же!

– Холодно. Зато здорово! – ответил Монозуб (он же – Панкер). Понятно теперь, почему Новый год – 30 мая? Здорово! И все!

При знакомстве мы не спрашивали, кому сколько лет, кто где работает, интерес в основном заключался в том, какую музыку человек слушает. Музыка была самым большим критерием оценки знакомства, и ради нее мы поддерживали отношения с изрядным количеством идиотов, если у этих идиотов были интересные коллекции пластинок. Вместо вопроса «Где работаешь?» мы спрашивали:

– Играешь?

Играли или хотели играть все. Вольдемар мучил гитару дома, в полном одиночестве. Свин имел свой коллектив и остается бессменным лидером его и по сю пору, хотя состав группы менялся много раз. Я играл с Дюшей Михайловым (Киловаттом) и Олегом Валинским (Острым) в хард-роковой группе «Пилигрим», остальная компания тоже либо так, либо иначе имела отношение к музыке. Кто собирал пластинки, кто паял усилители чудовищного вида и качества или сколачивал из ДСП замечательные по характеру своего звучания колонки. Круг знакомств быстро рос, и естественно, что мы со временем узнали многих из тех, кто уже тогда были «китами» ленинградского, как они сами говорили, «рока». А может быть, и без кавычек – рок? В любом случае то, что они все играли тогда, существенно отличалось от того, что называется рок-музыкой на Западе, – и по качеству звучания, и по подходу, и по целям, и по задачам, и по внешнему виду, и по музыке, и по характеру проведения концертов (о концертах тех времен см. В. Рекшан «Кайф полный»). Главными китами тогда были «Россияне». Нам в принципе нравилось то, что они делали, хотя все это и казалось несколько занудным, но видео тогда еще не было, и настоящей энергии на сцене мы еще не видели, так что вполне удовлетворялись «Россиянами» и иже с ними. Что еще нас всех объединяло, так это устойчивая неприязнь к группе «Машина времени». Спустя несколько лет эта неприязнь сменилась лично у меня крепкой, уже взрослой любовью к этой музыке и к этим людям, но тогда, я думаю, мы воспринимали их только как социальное явление, как людей, пошедших на компромисс с бюрократией и так далее. Что делать, максимализм – а это, на самом деле, не так уж плохо, может быть, неумно, зато честно.

Квартира Свина была нашим клубом, репетиционным помещением, студией звукозаписи, фонотекой – в общем, базой. Здесь мы отдыхали, обменивались новостями, пили, играли, пели, даже танцевали (по-настоящему, по-битнически). У Свина была кое-какая аппаратура как бытовая, так и полупрофессиональная, и было на чем послушать пластинки и во что воткнуть гитары. Словом, это был наш рок-клуб.

Выходные дни мы проводили или в упомянутом уже клубе филофонистов, или на толкучке у магазина «Юный техник» – мы просто болели пластинками. Звучит парадоксально, но юные русские панки и битники обожали Yes, Genesis, знали наизусть все альбомы Маклафлина, Cream, King Crimson… О, блаженная пора открытий в роке! Чем меня сейчас удивишь? Разве что каким-нибудь бутлегом «Фэмели» (а ну-ка, молодые рокеры, что это за команда?). Само собой, и «новая волна», которая тогда была действительно новой, не проходила мимо нас.

Нот не знал почти никто, инструменты были просто, как говорил Ницше, за гранью добра и зла – сейчас гитар с таким звуком просто не бывает. Ходят слухи, что, когда Брайан Ино посетил Советский Союз, он приобрел гитару «Урал» и увез ее к себе в Англию – поражать друзей-авангардистов. Но играли мы отчаянно и самозабвенно. Ради хард-роковой группы «Пилигрим» Олег ушел из ЛИИЖТа, ради нее же я ушел из втуза, где учился вместе с Юфой. Свин покинул театральный тоже в конечном счете из-за музыки.

Планы были грандиозные, и, как показывает время, не у всех они оказались утопией. Мы, например, откровенно смеялись над Дюшей, который пытался поднять мощность звучания «Пилигрима» до одного киловатта.

– Зачем нам это? Что нам, оглохнуть тут всем?

– А если мы на стадионе будем играть? – абсолютно серьезно спрашивал Дюша.

– Мы – на стадионе? Такие уроды – на советском стадионе? Да ты заболел, родной!

Однако Дюша не заболел и через несколько лет вовсю играл на стадионах с группой «Объект насмешек». Кто мог знать, что так повернется? Нас, натуральных зверей, да чтобы выпустили на большую сцену? Это бред собачий! Песни битников были для того времени слишком откровенны и прямолинейны – взять хотя бы свиновские ранние хиты, «Утренничек», к примеру:

Утренничек, утренничек —Детская забава.Я до конца не досидел —Началась облава…

А знаменитая «Черная икра»:

Пошел я раз на помоечку,А там я нашел баночку…

– Радоваться надо!

Свин познакомился с ребятами из группы «Палата № 6», и они стали активно принимать участие в общем веселье. Песни «Палаты» были замечательно мелодичны, что сильно выделяло их из общего, довольно серого в музыкальном отношении, питерского рока. Лидер группы Макс (Максим Пашков) пел профессиональным тенором и здорово играл на гитаре, а ансамбль отличался просто замечательной сыгранностью и аранжировками. А что такое аранжировка, молодые битники тогда вообще понятия не имели, и все это было чрезвычайно интересно и ново. «Палата» играла довольно специальную музыку – панк не панк, хард не хард, что-то битловское, что-то от Black Sabbath – в общем, интриговала.

В один из обычных, прекрасных вечеров у Свина, когда все, выпив, принялись удивлять друг друга своими музыкальными произведениями, я и басист «Палаты» сидели на кухне и наблюдали за тем, чтобы три бутылки сухого, лежащие в духовке, не нагрелись до кипения и не лопнули раньше времени, – наиболее любимая нами температура напитка составляла градусов сорок – шестьдесят по Цельсию. Поскольку лично мы еще не были знакомы, я решил восполнить этот пробел:

– А тебя как зовут? – спросил я. – Меня – Рыба.

– Меня – Цой.

Глава 3

Очень уж много событий за один день. Слава богу, все разошлись, и мы наконец-то могли отправиться к своей палатке. Как мы там поместились втроем, точно объяснить не могу, но тяги к комфорту у нас тогда еще не было, и мы заснули моментально – свежий воздух и бешеная усталость дали о себе знать.

Солнце взошло над поселком Морское со страшным скрежетом, лязганьем и скрипением. Оно ярче и ярче просвечивало сквозь брезент палатки, и жуткий металлический грохот нарастал, наполняя собой все видимое пространство.

Мы смотрели друг на друга и не двигались. Молчали. Вылезать из палатки и смотреть, что же такое происходит на рассвете в этом уютном местечке, как-то не хотелось. Но вот шум стал удаляться в направлении моря, и Олег, как наиболее мужественный из нас, исчез за брезентовым пологом. Мы с Цоем ждали известий минут пять и дождались. Первые известия от Олега были абсолютно непечатные, но они вернули нам силу духа и тела, и мы вылезли на бережок ручья на помощь нашему товарищу.