Любовные каникулы - Светлана Оникс

Ничего — по ночам снималась.

А через неделю, действительно, репетиции остановились. Я прямо до потолка прыгала! Хоть посплю нормально. Так нет, Арсеньев тоже все остановил. У него, видишь ли, творческий кризис.

До потолка теперь прыгал Файфман. И картинка у него получилась очень даже симпатичная. Правда-правда. Мне нравится. Хотя Арсеньев, разумеется, камня на камне от нее не оставил. Он язвительный, остроумный, злой. У него это здорово получается. А Файфман, лапочка, всю премьеру в Доме кино проплакал от счастья.

— Сашенька, вы моя богиня! Только вас теперь буду снимать!

Очень милый старичок. Он тут в зале где-то. «Илью Муромца» тоже сюда привезли, но не на конкурс, конечно, на кинорынок.

Русская экзотика должна хорошо продаться.

Так вот, кончились съемки у Файфмана, Арсеньев начал. И Марина словно с ним сговорилась — опять репетиции. Да такие, знаете, на износ! С утра до вечера, с вечера до утра. Словом, от гимна до гимна и опять. Это называется методом погружения.

А у Андрея как раз финальные сцены. Снимать надо в мороз, а я там в одной рубашке ночной хожу... Это не самое страшное. А самое страшное, что я стала путаться. Героиню из «Пригоршни» с героиней из спектакля никак разделить не могу. А обе роли психологические, трагедийные, что называется «на разрыв аорты». А тут у меня «глюки» пошли.

Раз на репетиции вдруг взяла и выдала монолог из фильма. Марина удивилась.

— Это что, императрица? Неплохо, конечно, только не по теме совсем.

А я уже не соображаю. Смотрю вокруг, кинокамеру глазами ищу. Потом истерика была. Валерьянкой отпаивали. Домой отвезли. Я даже машину вести не могла. Илья мой чуть с ума не сошел. Провалялась три дня. Даже звонить мне не решались, ни Марина, ни Андрей.

Через три дня — ничего, стала соображать. Повалялась, думаю, и хватит. За работу, товарищи! И как-то после этого все быстро пошло. Съемки за две недели закончили. Через месяц сыграли премьеру. Успешно сыграли. На озвучивание я уже спокойная приходила, да и Андрей меня дергать перестал, только сказал как-то:

— С такими нервами, как ты еще не тронулась?

— Твоими молитвами, — говорю.

Проглотил.

Я от фильма отвыкла, спектакли пошли, другие заботы, мы озвучивали после большого перерыва. А тут увидела — и так хорошо. И не жалко нервов, сна, да души не жалко. Он все-таки гений, Арсеньев. Девчонки-монтажницы, которые этих фильмов понасмотрелись, и те плакали.

Ну, а на премьере — фурор! Все Арсеньева поздравлять: это фильм для Канн! Это — на Оскара. А он все на меня поглядывал, хотя я и в стороне была. Чувствовал, видно... И прав оказался.

Нет, он все-таки гений. Вот только не пойму, добрый или злой?

Глава 5

Сигнатура

У меня на левой щеке родинка. Одна гадалка как-то сказала, что это не просто родимое пятнышко, а сигнатура. То есть знак. Он предвещает, что меня всю жизнь будут любить мужчины. Но при этом — я буду им казаться не такой, какая есть на самом деле. Я, помню, рассмеялась:

— Какая разница, кем будут считать. Лишь бы любили!

Однако с тех пор я частенько пытаюсь поглядеть на себя как бы со стороны, глазами других. И, в частности, глазами мужчин.

Кого, например, они видят во мне сейчас, когда я спускаюсь со сцены Дворца кино и иду в зал, на свое место? Кажусь ли я им дикаркой из загадочной, не тронутой цивилизацией России? Или — эксцентричной преуспевающей кинозвездой, которой все сходит с рук ввиду ее гениальности?

Ну, что касается Андрея, то понятно, кем он меня считает.

Журналисты: этим я симпатична. Потому как своей выходкой дала им богатую пищу для сенсационных репортажей.

Вот один из газетчиков, пронырливый, вертлявый, пробирается по дальнему проходу — прямо к моему незнакомому белокурому поклоннику, который все еще стоит там, прижимая к груди букет белых роз.

Сразу видно: эти двое давно знакомы. Корреспондент что-то оживленно лопочет, а его собеседник...

Он молчит, не слушая и не отвечая. Он не сводит с меня восхищенного взгляда, словно завороженный. Вот ему-то я точно не кажусь ни дикаркой-туземкой, ни избалованной богемной дивой. Я знаю такой мужской взгляд: этот человек видит во мне не обладательницу Золотого льва, не профессионала высокого класса, а просто женщину. Прекрасную и желанную.

Мне и приятно и досадно одновременно. Но все-таки в большей степени — приятно. Не знаю, как другим, а мне мужское восхищение придает сил. Точно глоток хорошего вина.

Тем более что парень просто великолепен. Если бы не смокинг, он походил бы на древнего викинга, эдакого скандинавского полукороля-полупирата. Именно такими, наверное, были те варяги, которых некогда наши предки-славяне призвали для того, чтобы отдать им правление землями русскими.

Пролезаю по ряду мимо Клаудии Кардинале и нечаянно наступаю ей на ногу. Она же — одаривает меня улыбкой и вдруг озорно подмигивает.

Грацие, Клаудиа! Спасибо, коллега! Я вмиг обретаю вновь присутствие духа.

А Андрей шипит сквозь зубы:

— Выпендрилась, да?

Молча хмыкаю. Пускай себе злится! Сегодня мне никто не сможет испортить настроение.

— Настенька! — цедит он. — Русская красавица!

Ах так?

— Подержи, пожалуйста! — невинно попросила я и поставила ему на колени сундучок с Золотым львом. — Недолго, я только сумочку найду.

Наверное, я поступила зло. Андрей побледнел. Он держал ладони над крышкой сундучка, боясь к ней прикоснуться. Это — чужая собственность, не его. Казалось, моя награда жжет ему колени. Вот-вот брюки прожжет до дыр.

А я, злорадствуя, долго, нарочито неторопливо, «искала» сумочку, копалась в ней.

И тут Андрей посмотрел на меня так жалобно, точно обиженный ребенок. Как будто пощады просил...

Мне стало стыдно. Захотелось его утешить, успокоить. Сказать, что его «Пригоршня» — настоящий шедевр. Честное слово, это было бы правдой! Действительно шедевр. Тонкий, умный, необычный фильм. Счастливы актеры, работающие с таким режиссером, как Арсеньев. И я, конечно, своей высокой наградой обязана ему.

— Андрюша... — начала было я.

Но тут великолепная Клаудиа Кардинале, сидящая по другую руку от него, коснулась сундучка с Золотым львом длиннющими пальцами в бриллиантах:

— Поссо? — вопросительно произнесла она.

— Простите? — Я не поняла.

— Ви позволить? — повторила она на ломаном русском.

— Да-да, конечно! — закивал Андрей и с видимым облегчением переставил ларец со своих коленей на ее.

Я удивилась:

— Вы говорите по-русски, синьора Кардинале?

— О! Я любить Россия! — ответила она. — Я любить русски чинема — кино!