Чудовище для проклятой (СИ) - Вельская Мария "Шеллар Аэлрэ"

На ногах таких, кажется, не было. Хотя в чем теперь можно было быть уверенной? Никаких могучих сил я в себе не ощущала, жутко хотелось только поесть — и помыться. А уж после решать все прочие проблемы. О собственной смерти в своем мире думать не хотелось. Пустое. Нет времени сейчас на глупые истерики и слезы.

Да, сердце щемит немного. Но быть живой, пусть и в чужом теле и невиданном мире гораздо приятнее, чем лежать в сырой земле.

Пришлось греметь костями по комнате, опираясь о стенки и немногочисленную мебель. К счастью, небольшая дверка вскоре отыскалась и привела туда, куда и задумывалось — к удобствам. И плевать, что вода холодная и что через бортик пришлось переваливаться прямо в ночной рубашке. Главное — цели я достигла!

И уже позже, спустя примерно час по внутреннему времени, я сидела на маленькой кухонке, грызя найденный сухарь, гордо именуемый хлебом и отхлебывая из треснувшей чашки горячий напиток.

Какой порошок нашелся — такой и добавила. Руки как будто сами сработали. По вкусу похож на сладкую стевию — вполне сносно, не отравлюсь, наверное. Теперь можно и ревизию провести.

Впрочем, к превеликому сожалению, ревизия дала мало.

Все жилище состояло из комнаты, кухонки и маленькой ванной — там корыто скорее напоминало душ, хотя вода (было выяснено опытным путем) шла при нажатии пальцами на небольшую пластинку слева от крана. Магия — подсказала память.

И та же память — теперь наша общая — подсказывала, что лучше сейчас лечь спать и дать воспоминаниям хорошенько усвоиться.

Проснулась во второй раз легко. Просто выскользнула из сна с четким осознанием того, что меня зовут Каарра дэль Гиррес, принадлежу я народу анорров, но лишь наполовину. На вторую, похоже, была я самой настоящей ведьмой. Нет, на чужом пока языке это называлось как-то по-другому. Певуче, красиво, почти нежно… Чаэварре.

Прелесть несказанная, ядовитая и головная боль народа по ту сторону гор. Нет, вели себя чаэварре вполне пристойно, более того, разбавляли застоявшуюся кровь древних. Но вот… характер не спрячешь. И в жены брать их опасались весьма — и не зря. С такой не погуляешь налево — сразу евнухом станешь.

Любовь чаэварре ярче солнца, нежнее сияния лун, прекраснее рассвета. И вечна, как вселенная и мрак беззвездный. Любят ведьмы раз и навсегда — и горе тому, на кого обратят свой взгляд. Или счастье великое — с какой стороны посмотреть.

Не удалось пока разобрать, как умудрились сойтись родители самой Каарры. Смутное ощущение — кажется, в семье было не все ладно.

Более чем.

Я скользнула ладонью по коже меж грудей и поморщилась. Прошлая владелица тела удружила, как могла. А выбираться придется уже мне. Впрочем, не сама ли недавно говорила, что справится во что бы то ни стало?

Ладонь нашарила невидимую цепочку и с силой сжала. Вот так.

Между пальцев пробежала зеленая искра. Миг, другой. Сердце забухало где-то в горле.

Воспоминания оказались правдой.

Смутные, неясные.

На ладони лежали маленькие круглые часики. Старинные, на Земле бы сказали — стимпанк. Всегда любила этот стиль. По крышке вились лозы, выпукло мерцали непонятные символы, а посредине была искусно выполнена гравировка. Высокая башня на фоне луны. И крохотный череп у её подножья. Вдохновляет. Снять часы не удалось — пальцы кололо, цепочка растягивалась — и все. Вот так-так.

Неужели, все-таки влипла? Или влетела в неприятности со всего маху? А, один баг.

Ладонь в очередной раз резко обожгло — и крышка часов распахнулась. Они не шли. Внутри не было ни стрелок, ни циферблата. Только несколько цифр, инкрустированных, похоже, едва ли не драгоценными камнями.

“71. 65. 34. 2”.

Одна из цифр вдруг мигнула, и число изменилось.

“71. 65. 34. 1”.

“71. 65. 33. 69”.

Сердце неприятно сжалось.

Слишком сильно это напоминало… таймер. Вот только что случится, когда время закончится? И если это именно обозначение оставшегося времени, то как его считать?

Под ложечкой засосало.

— Да, Карина Витольдовна, умеете вы попадать в истории. Главное, выход оттуда найти.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Чему я научилась на работе, так это составлять планы. И графики. И делать это так, чтобы ничего не затягивать.

— Так, — собственный голос в тишине дома прозвучал хрипло, — сначала стоит сказать спасибо за то, что ты хоть кое-что уже о мире знаешь. И запомнить, что зовут тебя Каарра, и ты, оказывается, беглянка. Или изгнанница? — спросила у собственного отражения.

Слишком много пробелов в этих историях. Виски слегка заныли, но панику я легко отбросила прочь, как старую тряпку.

Состроила несолидную рожицу зеркалу.

Чтобы такая когтистая прелесть, как я, да не нашла выход?

Перебьются-перетопчутся.

— За вас, девочки, — шепнула, стряхивая проклятые слезинки.

Горло пересохло.

— Прорвемся!

И как будто кто-то ласково и нежно погладил по голове, шепнув:

— Ты справишься! Ты не одна!

Провести вылазку на улицу было решено немедленно. Чем дольше сидишь — тем страшнее.

…чужая жизнь

Одно более-менее приличное платье все же нашлось. Ткань выцвела, став бледно-голубой вместо синей, воротничок — словно у студентки примерной — был безжалостно оторван. Все равно слишком истрепался! Длинные юбки я терпеть не могла, но пришлось смириться.

Небольшая серая сумка из плотной, холщовой ткани на плечо. Там — несколько монеток. Денег нашлось чудовищно мало и их стоило беречь.

Всего семьдесят монет. Из них сорок серебряных, остальное — медяшки. В Дарании денежная система была весьма проста. Всего четыре вида монет. Золотые — самые дорогие, серебрушки — сто двадцать серебряных на золотой, медные — пятьдесят таких на серебряный и угольки. Почему угольки? Эти монетки были сделаны из самого простейшего металла, который разрушался быстрее прочих, и были в ходу в основном у бедняков. Сто угольков за медяшку. Куда уж проще…

Себе не признавалась — но идти было страшно. Страшно открыть рассохшуюся облупленную дверь. Спуститься вниз по деревянной скрипящей лестнице с третьего этажа, где Каарра снимала квартиру. Хорошо, никто по дороге не попался. Входная дверь скрипнула — и впустила солнечный луч. Погода стояла жаркая, как-никак — середина ассы — или лета, если считать по-земному.

Город не был тих, все же хоть и не столичный — но один из крупнейших в стране, Гор-Даарот стоял на пересечении многих торговых путей.

Глаза пришлось зажмурить — отвыкли от такого яркого света.

Шум, гул, выкрики, скрип колес и вопли ездовых животных ошеломляли. Я замерла у входа, но тут же поспешно отодвинулась — мимо, бешено вращая глазами, пронесся огромный бородач, таща на плече бочку.

— Постор-рронись, немочь! — рявкнули во всю широту легких.

Если подумать, в Москве и пострашнее толкучки были, но… казалось, что прошлое таяло с ужасающей скоростью, забываясь. И оставляло меня наедине с растерянностью и настоящим.

Сдула с лица локон темно-каштановых, неожиданно мягких волос, хмыкнула, нацепив на лицо как можно более надменное выражение. Встречают не только по одежке! Главное — как себя поставить! Слава теперь уже моей памяти — хоть немного в городе сориентироваться.

А это ведь бедные кварталы. Альдисса жила совсем в другом месте.

Несмотря на жару, поежилась. И вздернула упрямо подбородок.

Сначала — разузнать сплетни. Или лучше потратиться на местную газету — их было даже несколько. После — зайти в любую книжную лавку и попробовать хитростью осведомиться на счёт странных цифр, даже план был.

Сходить и купить хоть немного еды.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

С трудом, но добраться до продуктовых рядов удалось. Здесь было скорее что-то вроде стихийного рынка — приходилось быть крайне внимательным и осторожным, чтобы сохранить все свое при себе, да и ещё и уйти почти не затоптанным.

Крики. Шум. Гам. Похоже, реакция жуткого неприятия и раздражения шла именно от нынешнего тела. Остатки инстинктов — если это можно было так назвать. Неожиданно обострившийся нюх отчетливо улавливал в общей куче и несвежие овощи, уже прошедшие через третьи руки, и другие затхлые или откровенно неприятные запахи… Пот, азарт, гнев, усталость, раздражение…