Иван Грозный и Стефан Баторий: схватка за Ливонию - Витольд Новодворский

Расчеты Ивана могли вполне оправдаться. Приверженцы его в Польше и Литве были весьма многочисленны. Волынь, Мазовия, Великая Польша, значительная часть Литвы и Украины желали видеть его на литовско-польском престоле, но польская и литовская аристократия — светская и духовная — всеми силами противилась его избранию. Когда Елчанинов из Польши отправился в Литву и остановился здесь на долгое время, заявляя, что царь приказал ему ждать возвращения короля, литовские вельможи сильно встревожились. Понимая, что это только предлог, чтобы ознакомиться хорошо с состоянием местных дел и подготовить почву для успешного исхода выборов царя или его сына, они учредили над московским гонцом самый бдительный надзор и всячески старались стеснить свободу его действий.

При этом Радзивилл и Ходкевич, опасаясь, что поляки начнут договариваться с Москвой в обход литовцев, устроили такую стражу на границе Польши и Литвы, что сношения поляков с московитами стали невозможны. А когда этого литовским вельможам показалось мало, они стали даже подумывать о том, чтобы посягнуть на жизнь московского гонца. Они готовы были отравить его, лишь бы только он не явился в Стенжицу, где должен был собраться сейм, которому предстояло решить судьбу польско-литовского трона после отъезда Генриха.

Тем временем у поляков обнаружился повод к раздражению против литовцев. У шляхтича Христофора Граевского, отправлявшего товары в Москву, Иван велел отобрать их в казну за то, что не была уплачена какая‑то пошлина. Тогда Граевский поехал сам в Москву, чтоб похлопотать о возвращении своего имущества. Иван позвал его к себе и дал ему поручение сообщить полякам, что он желает соединить свое государство с Польшею такими же узами, какими Ягелло соединил с ней Литву. Он, мол, готов отказаться даже от своей веры, если только на публичном диспуте будет доказано превосходство католичества. А если поляки пришлют опасную грамоту, то он явится в Польшу самолично с небольшой свитой, чтобы договориться относительно условий принятия короны. Дескать, он верит полякам и не сомневается, что при любом исходе переговоров они позволят ему свободно возвратиться назад в Москву. Тогда между Польшей и Москвой утвердится вечный мир и союз. Эти обещания, весьма заманчивые для шляхты, были, очевидно, дипломатической уловкой с целью привлечь к себе еще больше сторонников в Речи Посполитой. Граевский вез их в Польшу, но в пути, по приказанию Виленского воеводы Радзивилла, был схвачен и заключен под стражу. Обо всем этом польская шляхта узнала случайно из письма, которое заключенный переслал своему брату[12].

В этой ситуации сейм назначил королю Генриху срок для возвращения — 12 мая 1575 года, определив, что если он к этой дате не возвратится, то будет избран новый король. Но срок этот прошел, а Генрих не возвратился. В назначенный день в Стенжице открылся сейм, на который явился Елчанинов, несмотря на все козни литовских аристократов.

Впрочем, и польские аристократы в отличие от значительной части шляхты не горели желанием видеть Ивана на престоле. Они опять пустили в ход прежние методы, начав уверять царя в своей преданности и в желании избрать его королем, а на деле стремясь к прямо противоположному. Гнезненский архиепископ Яков Уханский, глава Речи Посполитой во время бескоролевья и сторонник Генриха Валуа, передал Елчанинову образцы грамот, какие царь должен прислать духовенству, вельможам, всему рыцарству и каждому вельможе в отдельности. Поляки и русские, писал архиепископ, будучи одного племени славянского или сарматского, должны, как братья, иметь одного государя. Виленский каштелян Ян Ходкевич, известный своей непримиримой враждой к Ивану, явился однажды тайком, ночью, на свидание к московскому гонцу и заявил ему, что вся Литва только и ждет к себе царя на государство, причем он изложил условия, на каких могло бы состояться избрание Ивана. Трудно, говорил хитрый вельможа, принять литовцам условие наследственности короны в потомстве царя; трудно также отступиться им от Киевской и Волынской земель, которые царь хочет присоединить к своему государству; наконец, трудно им согласиться и на то, чтобы царя венчал московский митрополит. Но если Иван откажется от этих требований, выбор его обеспечен. Преданность Литвы царю, говорил Ходкевич, так велика, что царь может отправить посольство в Литву и без опасной грамоты.

В задачу Ходкевича входило прежде всего обезопасить от притязаний Московского государства Ливонию, которой он управлял. Тем более что на верность самих жителей Ливонии Речь Посполитая положиться никак не могла — многие ливонцы готовы были подчиниться Магнусу, который, при поддержке Ивана, вел войну со шведами, надеясь отторгнуть в свою пользу шведскую часть Ливонии.

Как бы в оправдание польских опасений за судьбу Ливонии в это время пришло известие, что Магнус, имея в своем распоряжении московское войско (12000 человек), завладел городом Перновом, принадлежавшим Речи Посполитой. Противники кандидатуры Ивана увидели в этом результат уговора царя с его сторонниками в Литве и Польше; они думали, что Иван решил действовать угрозой, дабы провести свою кандидатуру.

Результатом всего этого стало, что сенаторы Речи Посполитой не дали Елчанинову опасной грамоты для царских послов. Но в то же время в грамоте, которую отправили с Елчаниновым, опять просили Ивана о мире.

Все это укрепило недоверие Ивана; с другой стороны, сведения, добытые Елчаниновым, давали надежду на то, что выбор его в короли еще возможен. Тут заметим, что и польская, и литовская шляхта и после стенжицкого съезда относилась сочувственно к кандидатуре царя; кроме того, папский нунций, отстаивавший интересы австрийского двора, готов был поддержать притязания Ивана, ибо у него мелькнула мысль о возможности обращения царя в католичество, когда он сделается королем Речи Посполитой.

С другой стороны, успеху царя вредили излишняя осторожность, медленность и неопределенность его политики. Шляхта, собравшаяся на элекционный сейм в Варшаву 7 ноября, ожидала нового московского гонца Семена Бастанова с большим нетерпением. Когда гонец 17 ноября наконец прибыл, ему была устроена торжественная встреча, но тут выяснилось, что у него, кроме передачи письма, которое было тут же, на сейме, прочитано, нет никаких других поручений от Ивана. В письме Иван жаловался, что послов и гонцов его в Речи Посполитой задерживают и поздно отпускают назад, и обещал соблюдать мир, но только не в отношении Ливонии, относительно которой он предлагал особенные переговоры, для чего было обещано прислать посла, но не великого, а «меньшего».

Ожидавшая совсем иного шляхта почувствовала себя обманутой в своих ожиданиях, и число сторонников царя стало стремительно уменьшаться. Правда, и на соглашение с аристократией шляхта идти не желала. На состоявшихся выборах аристократия провозгласила королем германского императора Максимилиана II, шляхта — трансильванского воеводу Стефана Батория. Двойная элекция вызвала в Речи Посполитой неуверенность и колебание: обе партии опасались за успех своих избранников. Пока партии вели переговоры с ними о принятии условий, на которых им отдавалась корона Речи Посполитой, время уходило, и были моменты, когда многим казалось, что и тот, и другой избранник откажутся от такой чести.

Приверженцы императора нарочно рассеивали ложные слухи о Батории, чтобы вызвать смуту в умах своих противников. Они говорили, например, что императорские войска взяли его в плен и увели в Вену, и сторонники Батория пребывали в сомнении, прибудет ли он к сроку, назначенному для коронации. Император Максимилиан II с принятием короны медлил: назначенный ему срок в один месяц для прибытия в Польшу прошел, а император продолжал вести неспешные переговоры с посольством, которые отправили к нему в Вену его приверженцы.

Все это возбуждало у многих мысль, что оба избранника не приедут в Польшу и тогда на новых выборах московский царь наконец добьется своего, о чем и сообщил Ивану гонец Бастанов, возвратившийся из пределов Речи Посполитой. В этот момент, однако, политика Ивана получила иное направление, оставаясь, впрочем, по отношению к Речи Посполитой такой же неопределенной. Связано это было с предложением от Максимилиана II союза против турок в обмен на поддержку со стороны Ивана кандидатуры его сына Эрнеста на польско-литовский престол. Царь предложением заинтересовался, но соглашался отдать Эрнесту только Польшу, а Литву с Киевом желал присоединить к своим владениям; что же касается Ливонии, то ее он без всяких оговорок продолжал считать своей вотчиной.

Предлагая Максимилиану раздел Речи Посполитой, Иван в то же время конфиденциально раздавал литовским вельможам самые заманчивые обещания: будто бы он даже готов отказаться от Киева, на владение которым предъявлял раньше свои права, и заключить унию на тех условиях, на каких она состоялась при Ягелле. Минский каштелян Ян Глебович, которому московский гонец сделал это заявление, отнесся к нему недоверчиво, хотя и сообщил об услышанном Ходкевичу как о деле, достойном внимания и обсуждения.