Тайна металлического диска - Любовь Коваленко

И вот я, вслушиваясь в трескучий язык пишущей машинки, начал различать едва уловимые нюансы: то будто размышления ощущались мне, то страх, радость, надежда… Эмоции человека, который писал, творил, словно передавались буквам, словам, предложениям.

Однажды я спросил моего друга:

— Слушай, о чем ты сейчас писал? О размышлениях героя перед каким-то важным решением?

Он не любил, когда кто-то читает еще недописанное им, и подозрительно глянул на меня:

— А тебе откуда это известно? Подглядывал?

Я похолодел. Неужели это мне не показалось? Еще несколько раз я переспрашивал его, напряженно вслушиваясь в стрекот машинки, и каждый раз почти отгадывал, о чем он писал.

Вот тогда и зародилась мысль: а что если бы сконструировать такую печатную машинку, в которой каждая буква-клавиша отвечала бы определенной ноте, как у рояля?

Шли годы, а мысль эта не умирала, жила во мне, беспокоила. Я поделился ею с инженерами-электронщиками, и мы горячо взялись за дело. Сделали первую модель, но она была не совсем удачной. Ошибкой было как раз то, что мы связали каждую букву с определенной нотой. Ведь дело не только в ноте, а в звучании целого слова, всего предложения, в настроении человека.

Прошло немало времени, пока мы сконструировали довольно сложный электронный аппарат. Кратко его работу можно описать так: чрезвычайно чувствительный микрофон принимает звуки клавиш пишущей машинки, электронные модули анализируют их, превращают в соответствующие ноты и передают аппаратуре, которая записывает их на специальную ленту. Лента эта особая. На ней, уже как фон, записана музыка, а записывающая аппаратура сортирует, помещает рожденные звуки на соответствующие места на этом фоне.

Кажется, просто. Но это только кажется. Эта конструкция родилась на стыке таких отраслей человеческого знания, как кибернетика и физиология, логика и психология, акустика и теория музыки.

Первые модели были очень громоздкие. Мы долго бились над тем, чтобы сделать аппарат маленьким, портативным.

И вот я с такой необычной пишущей машинкой поехал к своему старому другу и подарил ему, не сказав ничего о ее особенностях. Он немного удивился необычной форме машинки, но она была удобной, и он пообещал, что свой новый роман будет писать на ней.

Вы представляете, как мы все ждали конца этой работы? Ведь это был экзамен нашей многолетней работы.

В один прекрасный день мы, в присутствии моего друга, прослушали вот эту бобину… Ошеломленный писатель, бледный от волнения, спросил шепотом:

— Что это было, Петр?

— Каприччио…

— Кто его написал? Ты знаешь, странно, но, слушая что музыку, мне казалось, что я второй раз пишу свой роман. Те же переживания, те же чувства…

— Ты угадал, дружище. Это каприччио и есть твой роман, процесс мышления и творения его, твои переживания, которые ты отдавал своим героям. Только все это переложено на музыку…

Вы, ребята, спросите, что обещает нам эта новая конструкция печатной машинки для писателей, поэтов? А то, что от писателя мы будем получать одновременно два замечательных произведения: роман или повесть или поэму и музыкальное произведение, непохожее на все другие, как вот это "Каприччио"…

Петр Семенович замолчал. Я взглянул на Юру. Он сидел с таким видом, будто только что потерял что-то дорогое для себя. Да и мне было не по себе, словно неожиданно проиграла матч моя любимая команда. Жаль было расставаться с мечтой услышать голос людей с другой планеты.

И я снова ошибся в Юре. Он вскочил и, широко улыбаясь, бросился пожимать, как взрослый, руку Петра Семеновича.

— Это… замечательно! Это… гениально! — восклицал он, искренне радуясь. — Это, знаете, даже лучше, чем какая-то летающая тарелочка. Колоссально! И, самое главное, придумано и сделано у нас, на Земле!

Я спросил:

— Как же эта бобина оказалась в сквере?

Петр Семенович смутился, развел руками:

— Пресловутая профессорская рассеянность. Люблю ходить домой пешком. Шел через сквер, услышал, как поет малиновка, сел на пенек послушать, вещи положил рядом. Еще помню, там был след от костра. Видимо, мусор уборщицы жгли. Потом взял портфель и пошел себе, а бобина… осталась…

На второй день газеты сообщили, что вчера вечером над городом пролетел метеор и, не достигнув земли, сгорел в атмосфере.

Сетевой перевод Семена Гоголина

Переведено по тексту книги:

Л. М. Коваленко. "Ярославна". Фантастичнi оповiдання. — Днiпропетровськ: Промiнь, 1969.