Призраки Дарвина - Дорфман Ариэль

Питал ли я какую-то надежду, когда несся в тот вечер домой? Ожидал ли я, что вдруг произойдет чудо, стоит мне оказаться под оберегающими крыльями родных?

Спрятавшись за дверью, я слышал полномасштабную словесную войну, гневные аргументы, извергавшиеся с одной и другой стороны. Конечно, как только я вошел в гостиную, голоса противников утихли — отец казался холодным и резким, а мать покраснела и преисполнилась тревоги, тогда как братья наблюдали за происходящим с дивана, зачарованные, как если бы это была схватка рестлеров. Ссора, вероятно, разгорелась, как только я уехал. Видимо, отец взял больничный, не заботясь о том, что нужно внести последние штрихи в новую рекламу с участием Дэнни Кея, а мать, должно быть, позвонила своим приятельницам из книжного клуба, с которыми не смогла встретится, ни один из них даже не задумался, что Хью и Вик пропустили школу.

Вокруг вспыхнули натянутые улыбки, а мама заключила меня в супермедвежьи объятия, как и должно быть в день рождения старшего сына, вот только отец задал вопрос: «Ты показывал это кому-нибудь?» Я молниеносно соврал: «Конечно, нет». Хорошо. Тогда приступим. Чем быстрее, тем лучше.

И тут я увидел сваленные в углу двенадцать фотоаппаратов, семь из них принадлежали отцу, а еще там валялись четыре разные версии «Полароида SX-70», преподнесенные по разным торжественным случаям матери, братьям и мне, и старая немецкая камера, которую мама унаследовала от неизвестного предка, никто не знал, как этой штуковиной пользоваться и сколько ей лет.

За этим последовала первая из бесконечного множества фотосессий, которые предстояло пережить в ближайшие годы. Начиная с того вечера все полароиды извергали одну и ту же примитивную физиономию поверх моего лица. Независимо от расстояния между мной и объективом, независимо от того, кто еще находился в зоне досягаемости или вне ее, независимо от того, сколько света или тени было брошено на меня, результат выходил одинаковым. И чем больше накапливалось этих наглядных свидетельств искажения моей внешности, тем сильнее бледнел отец, тем ярче заливалась румянцем и смущалась мать, тем больше замыкались в себе братья.

Когда покончили с этим этапом, церемонию повторили с каждой из отцовских камер, уже не произведенных «Полароидом». Он любил всевозможные фотоаппараты, даже те, которые выпускали конкуренты: «Кодак» и другие бренды. Он зарядил фотопленку в каждый из них и начал снимать меня снова: вместе с родными, затем в одиночестве, в кресле, лежа, наконец крупным планом, и снова с выключенным светом и в солнцезащитных очках, которые, как он любил напоминать, попали к нам непосредственно от гениального доктора Эдвина Лэнда и отдела исследований и разработок компании «Полароид», и даже нацепил на меня очки, которые дедушка Берт привез с войны. Сотня кадров, настоящая фотоохота, которая велась в полной тишине, без единого звука, кроме еле слышных щелчков затвора и кнопки да покашливания отца, прочищающего горло после каждой попытки.

Когда все закончилось, он кивнул и наконец выдавил: «Я мигом». Ему всегда нравилось это словечко, он ожидал, что мир оживится по его команде или поверит убедительности, и всегда спешил, мой папа, такой уверенный в себе, по любому поводу имеющий четкий сценарий.

Мы знали, куда он направляется, с сумкой, набитой фотоаппаратами и пленкой, и могли прикинуть, сколько времени ему потребуется, чтобы доехать от нашего дома в Уолтеме до здания «Полароида» на Мемориал-драйв в Кембридже, незаметно пробраться внутрь, забуриться в недра лаборатории и проявить множество рулонов пленки. Я так и представлял, как отец внимательно изучает каждую фотографию, а затем запихивает их в сумку вместе с камерами и возвращается в темную гостиную, где мы все ждем как на иголках. Мама сжимает руки, а наши сердца бьются в унисон.

Отец попытался состроить хорошую мину и придать голосу беззаботности, сообщая о катастрофе, надвигающейся на племя, как он любил говорить.

— Это снимки со всех камер, — сказал он, вернувшись. — Со всеми фирмами что-то не то. Смотрите, смотрите, смотрите!

Если я и подавил возмущение подобным ликованием, то лишь потому, что осознавал, насколько важно, чтобы вину за злонамеренное появление моего дикаря несли и другие компании, спасая как фотографическую империю Эдвина Лэнда, так и доходы отца. Пока мы, следуя отцовским инструкциям, перебирали сотни снимков, на которых меня поработил этот молодой примитивный пришелец, наша тревога нарастала; росло и беспокойство отца от понимания того, что «Полароиду» нелегко будет избежать шквала дурной огласки, и это еще мягко сказано.

И тут ссора, которую я прервал, вспыхнула с новой мощью. Теперь, когда стало ясно, что чума — мать первой употребила именно это слово, тогда как отец избегал его, предпочитая менее медицинский термин «катастрофа», — действительно легла пятном позора на нашу семью, встал вопрос, что со мной делать дальше.

Мама хотела поднять тревогу. Ей не удалось настоять на том, чтобы вызвать армию, флот, военно-воздушные силы, береговую охрану, но именно такого уровня вмешательства она требовала. Для начала хотя бы спросить нашего доктора, узнать, сможет ли он обнаружить истоки странной болезни. Он наверняка в курсе, заразился ли кто-нибудь еще. Хотя, возможно, лучше сразу звонить в отделение скорой помощи, в полицию, адвокатам, бойскаутам, а также дядям и тетям, ее матери, родителям отца. В истерике она добавляла все новые имена, профессии и контакты. Учителей, ведь они наверняка знали, сообщал ли кто-то из школьников об аналогичном состоянии; директора школы; всех, кто мог пролить свет на болезнь Фицроя, а также соседей и родительского комитета, чтобы родители могли изолировать своих отпрысков. И средства массовой информации, решительно заявила она, ведь общественность имеет право быть начеку и сообща развернуть кампанию…

На этом самом месте отец прервал поток. Именно сейчас нужны осторожность и осмотрительность. Паника может нанести Рою непоправимый вред. Понимает ли она, что будет, если о постыдном происшествии пронюхают ненасытные журналисты, они ведь очень падки на скандалы, о чем он слишком хорошо знал — в конце концов, ему платили за то, чтобы выборочно утолять этот голод, дабы имидж компании «Полароид» оставался незыблемым и безупречным.

Мы же понимаем, сказал он, в каком уязвимом положении сейчас компания. Ему не нужно было вдаваться в подробности. Все мы пережили травматическое фиаско проекта «Полавижен» в последние годы: миллионы, вложенные в создание немого мгновенного фильма, чуть не обанкротили компанию, что привело к отставке доктора Эдвина Лэнда с поста генерального директора, обрушило котировки акций и запятнало репутацию компании. И это «существо из ада» — привожу точные слова отца — не могло выбрать более отвратительного момента, чтобы заразить меня именно сейчас, когда маячивший в следующем месяце патентный процесс против «Истман Кодак» и так гарантировал шумиху в СМИ. Репортерам, рыщущим в поисках слухов, чтобы оживить свою писанину, плевать, что и другие камеры, которые не делали мгновенных снимков, повторили тот же омерзительный эффект. Впервые этого адского растлителя детей выдала именно их модель SX-70, и выбор пал на сына вице-президента по маркетингу компании «Полароид», омрачив жизнерадостный образ семей, купающихся в блаженстве американской мечты, который он стремился создать. Компания не выдержит подобного удара.

Мама открыла рот, чтобы ответить, и тут я подал голос:

— А как же я?

Я не удивился, что отец в первую очередь пекся о компании «Полароид». Отцовская преданность наследию доктора Лэнда восходила к его собственному отцу: «Меня бы не было на свете, да и вас, мальчишки, если бы Эдвин Лэнд не изобрел солнцезащитные очки во время войны». Дедушка Берт начал работать в лаборатории Лэнда в 1940 году и утверждал, что пятью годами позже в зоне военных действий во Франции ему спасли жизнь те же очки, которые он помогал разрабатывать. Чтобы придать истории оттенок драматизма и романтики, родитель моего родителя добавил бы, что именно через линзы этих очков он впервые заметил свою будущую жену Беринис Бриан, с удивлением смотрящую на ночное небо, пылающее от ракет и разрывающихся бомб, и что он бросился к ней и повалил на плодородную почву Франции. И, конечно же, молодые люди не стали сразу же вскакивать с земли, шум и хаос послужили прекрасным предлогом для процесса взаимных исследований, благодаря которому через девять месяцев на свет появился мой отец, уже в Штатах, поскольку к тому времени Берта отправили обратно со шрапнелью в колене и молодой парижской невестой. Дед жалел лишь о том, что не принял участия в освобождении узников концлагерей, тогда как клятвенно обещал доктору Лэнду, что надерет фрицам задницу и освободит всех евреев, каких только обнаружит в нацистском плену. Вместо этого он ограничился просмотром фотографий истощенных людей. Не то чтобы Лэнд когда-либо упрекал его в этом. Он принял Берта Фостера обратно в семью «Полароид», усадив за старый чертежный стол, что ждал дедушкиных навыков вместе с прежней зарплатой. А потом, десятилетия спустя, он так же поприветствовал сына Берта. Хотя Джерри Фостер был слишком горд, чтобы использовать заслуги отца для получения работы в компании. Он заслужил место сам, подкравшись к доктору Лэнду, уходившему с собрания акционеров (конечно же, у нашей семьи имелись акции компании), и шепнул ему на ухо: «Мы отлично повеселились, пока изобретали это. Теперь ваша очередь». Лэнд сначала даже не понял, что это значит, — он никогда не был силен в маркетинге, — и отец пояснил: «Это новый слоган, сэр, для следующей модели». Лэнд тут же нанял его — отец тогда только-только окончил Гарвардскую школу бизнеса — и опекал все эти годы. Тем более когда обнаружил, что новый сотрудник — плод чресл Берта и солнцезащитных очков «Полароид».