И не было лучше брата - Максуд Ибрагимбеков

Он не сразу мог понять, чего от него хочет эта незнакомая женщина и что она здесь делает рядом с ним, когда- это место принадлежит Рахшанде, и только ей одной.

И это была последняя ночь с Рахшандой, чуда больше не получалось, он жил с женой Нормальной, далеко не страстной супружеской жизнью, но ни разу после той ночи не удавалось ему почувствовать рядом Рахшанду, хотя ни разу ок не отказался от попытки вернуть чудо, приходя один или два раза в неделю в спальню к жене... А потом, побыв с женой час или полтора, уходил спать к себе в комнату. И. никогда больше не получил он подлинного удовлетворения от того, что регулярно происходило у него с женой. Было это жалкой имитацией, каждый раз смутно унижающей его, низводившей его до уровня животного в периоды случки, грязной подделкой, по сравнению с тем чудом божественного наслаждения, что испытал и тщетно пытался вернуть или повторить он, согласный заплатить за это самую дорогую цену, какую только может заплатить при жизни человек.

У них родилась дочь, и жена много лет спустя, всмотревшись в лицо дочери, склонившейся над тетрадью, изумленно сказала:

- А ведь и верно похожа! Слушай, Джалил, только ты не думай, что я совсем дура, но дочка наша удивительно на Рахшанду похожа, на директоршу бани. Удивительное сходство. Первая Таира-ханум заметила, говорит: дочка твоя на Рахшанду похожа, просто копия. Она, оказывается, Рахшанду в молодости хорошо знала. Рахшанда сегодня фотокарточку принесла тех лет - мы все ахнули: моя дочь и только! Рахшанда, так та: даже всплакнула. Ведь правда, дочка, как будто ты на фотографии? Бывают же чудеса!

Дочка улыбнулась каким-то своим мыслям, и кивнула головой.

- Не может этого быть, - с удивлением, чувствуя, что смущается, и по этой причине раздражаясь, сказал Джалил-муаллим. - Кажется вам. - Он вгляделся в лицо дочери и, не обнаружив в нем ни малейшего сходства с Рахшандой, сказал с уверенной улыбкой: - Показалось вам. От безделья это. И с какой стати наша дочь может быть похожа на Рахшанду?

- А если и похожа, ничего дурного в этом нет, прекрасный человек Рахшанда. Жалко, что ты ее, Джалил, плохо знаешь, душа у нее чудесная, до сих пор красавица, и всю жизнь очень порядочной женщиной была, ни один человек дурного слова о ней не скажет...

В номере от мраморных стен и лежанок шел пар, видно, мыли их кипятком только что перед самым приходом Джалил-муаллима.

Он разделся, аккуратно повесил на вешалку брюки и пиджак из чесучи, потом прошел во вторую комнату и встал под теплый душ. Минут через двадцать пять тридцать, стуча сандалиями на деревянной подошве, пришел Гусейн. Он разделся в предбаннике и вошел в номер с тазом, в котором были сложены: рукавица грубой шерстяной вязки для массажа, мочалка, мыло и флакон с шампунью. Пока Джалил-муаллим мок под душем, подготавливая тело к массажу, Гусейн кипятком и мылом еще раз начисто вымыл и протер мраморное ложе в углу комнаты, надул резиновую подушку и положил ее в изголовье.

- Хватит, пожалуй -- сказал Гусейн, внимательно оглядев Джалил-муаллима. Иди ложись, а я, помолясь богу, приступлю.

Джалил-муаллим подошел к плите и лег животом на ее гладкую, теплую поверхность. Привычное чувство покоя снизошло на него. Не было больше другого такого места, нигде, кроме как в этой бане, не чувствовал он себя так хорошо и спокойно,

Гусейн цепкими, сильными кистями рук прошелся по всем суставам.

- Похудел ты, - вздохнул он. - Нервный ты очень, все от нервов идет.

Гусейн еще раз прошелся по суставам, прошелся медленней, чем в первый раз, подробно ощупывая каждый позвонок; покончив с "ими, начал выкручивать пальцы, руки, стопы ног, причиняя им сладостную ноющую боль, выкручивая так, что смачно хрустело в сочлененьях, казалось, что тело разбирают на части, разбирают и каждую часть окунают в какой-то чудодейственный живительный состав, придающий немедленно бодрость и свежесть, я вот тело собрано снова, и стало оно легче, здоровее и моложе.

Гусейн массировал шею, с остервенением хватал за еле заметные складки на затылке, казалось, что вот-вот отдерет он мышцы от костей, мелкой дробью рассыпался пальцами за ушами, влезал пальцами под подбородок так, что еще секунда, еще миллиметр - и оторвет напрочь челюсть, потом длинными тягучими пассами прогладил плечи и шею.

Мышцы перекатывались у него под тонкой кожей. Джалил-муаллим подумал про себя, что и Гусейн постарел за эти годы и массаж делает хоть и хорошо, ни с кем в городе сравнить нельзя, но все же не так, как раньше, без прежнего рвения, силы уже

не те...

- Я сейчас вспомнил, - со вздохом сказал Гусейн, - как я в былые времена ногами тебя массировал. Помнишь? Теперь, пожалуй, не выдержишь.

Гусейн, войдя в раж, посредине массажа вскакивал ему с размаху на спину голыми коленками, вспомнил Джалил-муаллим и удивился: "Как это я выдерживал?" Видно, не только Гусейн стареть начал.

Гусейн принял душ и подступил к Джалил-муаллиму с рукавицей. Во время массажа с рукавицей Гусейн никогда не разговаривал, дело это тонкое, требующее особенного внимания, только с наиболее уважаемыми клиентами, каким являлся Джалил-муаллим, позволял себе Гусейн перекинуться двумя-тремя фразами. А настоящую беседу, опять же с наиболее достойными посетителями, вел ^он во время мыльного мытья. Мог Гусейн поддерживать беседу с любым понимающим человеком, свободно говорил на тему поэзии, старинным поклонником и знатоком которой издавна считался, не гнушался бесед и на душеспасительные темы, имел твердое мнение по любому вопросу морали и этики, разбирался во всех тонкостях внутренней и внешней политики, а так же был осведомлен и о тайных пружинах, при помощи которых сильные мира сего совершают крупные дела.

Он кончил читать второй бейт и сказал, чтобы Джалил-муаллим перевернулся на спину, голос у него был приятный, читал он стихи нараспев, с выражением и чувством.

- Спасибо, - сказал Джалил-муаллим, - спасибо, Гусейн, второй бейт меня расстроил, чуть не заплакал я, первый бейт тоже прекрасный, но второй бейт это жемчужина бесценная, это стих, в котором весь мир, как в одном зеркале, отражается. Физули - величайший из поэтов!

- Эх! - сокрушенно сказал Гусейн. - Кого я могу из сегодняшних поэтов с ним рядом поставить?! Никого. Я ничего не говорю, хорошие поэты изредка попадаются. Великих нет...

Купанье вступило в завершающую фазу, Гусейн намылил ему

голову.

- Слушай, - сказал Гусейн. - Вчера один парень сюда приходил, из Москвы в Баку приехал, за него Джумшуд просил, говорит, друг мой этот москвич, ты сделай ему уважение ради меня, покажи, что такое настоящая бакинская баня. О чем я говорил? Так вот этот парень рассказывал, что был он недавно в Финляндии и Швеции, говорит: там бани деревянные, с парной. Люди купаются, потом парятся, ну, в общем, как у нас в молоканской бане, только там деревянная, а у нас каменная, а дальше совсем по-другому: все выбегают из парной прямо на снег и бросаются в ледяную воду. Слышишь? Парень такой серьезный - на вруна не похож. Опять же Джумшуд за него поручился. Говорит, сам купался, сам бросался. Что ты об этом думаешь?

- Что я об этом могу думать? Мало ли сумасшедших на свете? А может, и врет, в конце концов, кто такой Джумшуд, всего десять лет назад приехал в Баку из Асамана, а я еще ни одного асаманца приличного человека не знаю. Так что и друзья у него представляю какие. А может, и правда.

- Правда, правда, - сказал Гусейн, - я всегда чувствую, правду человек говорит или нет. А еще такое этот парень рассказал! - Гусейн тихо хихикнул. Я со вчерашнего дня никому это пересказать не могу. Стыдно. Я этому парню говорю: скажи честно - пошутил? Несколько раз я у него спросил, последний раз, когда он уже совсем оделся, уходил, а он мне все время отвечал "честное слово", "правда" и еще клялся. Так и ушел. Удивительное дело.

- Что же он тебе рассказал?

- Не проси, Джалил, не скажу. Ты же знаешь, я в бога верю.

- Мне-то ты сказать можешь, ты же знаешь, дальше меня это никуда не пойдет"

Гусейн в молчании намылил в третий раз голову Джалил-муаллиму.

- Ну, - сказал Джалил-муаллим.

- Знаешь, что он сказал? - наконец решившись, выпалил Гусейн. - Говорит, что там мужчины и женщины купаются - все вместе. В одной бане, в одной комнате, все голые, все друг другу спину трут. Все!

Джалил-муаллим чуть не захлебнулся, когда Гусейн водой из кувшина стал смывать с его головы пену.

- Бессовестные, - отдышавшись, сказал Джалил-муаллим. Он был искренне возмущен. - До чего бесстыдство у людей доходит. Таких убивать надо, чтобы другие, помоложе, примера с них не брали. - Заговорив о бесстыдстве, Джалил-муаллим вспоминал о брате и расстроился окончательно. - Тьфу! Нет предела бесстыдству людей!

- Я о другом думаю, - сурово сказал Гусейн, - я думаю, куда их правительство смотрит. Что из их детей получится? Их же всех в тюрьму посадить надо. Только последить, чтобы мужчин отдельно посадили, женщин отдельно. Ты как думаешь, Джалил?