Муся - Светлана Замлелова

Почему на неё так подействовало известие о моей «женитьбе»? Не сама же она замуж за меня собиралась. Ха-ха! Но мы таки остались в её квартире. Хоть подруга моя, слышавшая весь разговор, стала настаивать, чтобы мы переехали – очень уж щепетильная, – но всё равно по-моему вышло. Я сказал, что все эти обиды на хозяйку – чистая блажь, и что из-за блажи я не намерен по квартирам бегать. Тем более что моя нынешняя квартира меня всем устраивает. А поскольку плачу за квартиру я, а не она, то и право выбора за собой оставляю. Квартира же действительно была прекрасная. Я занимал отличную комнату с балконом. В моём распоряжении был шкаф, обеденный стол, два дивана и даже старая радиола. Была также и полка с книгами. Мне очень нравилось, как я устроился. Я всегда считал себя человеком скромным, потому что не хотел излишеств. Я хотел иметь только самое необходимое. И всё это необходимое у меня теперь было. Когда потекла наша повседневная жизнь, я был вполне доволен. Всё устроилось именно так, как я и хотел, как представлял себе, бывало, прежде. Утром мы уходили вместе, в метро прощались и разъезжались по институтам. Вечером дома встречались. Сообща готовили ужин, после ужина смотрели телевизор – кино или концерт. Часто в гости ходили или у себя друзей принимали. Старушка-хозяйка, кстати сказать, больше не показывалась в прихожей.

Вскоре брат выслал мне денег, и я выкупил из ломбарда украшения моей подруги, чему был рад несказанно, потому что не хотел от неё такой жертвы. Остальное, что я остался должен ей, она велела мне забыть, потому что всё у нас теперь было общим. Признаться, я стыдился этого долга, но отдавать-то пока всё равно нечем было, да к тому же она сама простила. И я предпочёл забыть.

Более всего в нашей совместной жизни мне нравились наши ужины. Живя один, я почти ничего не готовил. А тут мы оба старались, чтобы выходило по-семейному. И вечерами я, можно сказать, отводил душу: ведь обедал-то я в институте довольно скудно. После еды мы располагались обыкновенно у телевизора. Особенно я любил концерты. Вообще-то я предпочитаю рок-музыку, но по телевизору мне разные концерты нравятся. Ведь я очень музыкален. В нашем городе, ещё старшеклассником, я играл в группе на бас-гитаре. Поэтому все музыкальные концерты я прослушиваю не как какой-нибудь жалкий любитель, но как специалист, как профессионал, отчасти даже как музыкальный критик. Вот тогда-то, кстати, всё и началось, с концертов-то этих. Я впервые тогда замечать стал, что у нас с подругой моей общего очень мало. Что мы, словно каждый в своём измерении живём. Точнее, это она в каком-то своём измерении жила, я-то был, как все нормальные люди. Тогда же я, например, заметил, что у неё вкуса к искусству нет. Ну, не верю я, чтобы человек, молодой человек, – заметьте, – совершенно искренно, добровольно и не в познавательных целях, а так только, для личного своего удовольствия, мог в наушниках какую-нибудь оперу или сюиту слушать! Да при этом Sting“а от «Queen» не отличать. Ведь нельзя же, согласитесь, любить сложное, в простом и доступном не разбираясь. Стало быть, здесь не любовь, а видимость только. Для чего, спросите? А чтобы отсутствие у себя вкуса настоящего скрыть, а заодно и уважение к себе вызвать: к оригинальности своей, к утончённости, к способности сложное понимать.

Мне, как человеку искусства, это оскорбительным даже показалось. Ведь я-то воображал, что подруга моя музой мне будет, вдохновлять меня станет. И вдруг такое безразличие и непонимание. Правду сказать, я не сразу сообразил, в чём тут дело. Об этом безразличии, об отсутствии вкуса у неё я поначалу только догадывался. Подтвердилась же моя догадка ближе к лету. В то время я готовил мою курсовую работу. Заданием моим было написать по всем правилам сценарного искусства киносценарий к короткометражному фильму. У меня была в голове одна, очень подходящая для этого дела история. Я давно вынашивал и обдумывал её со всех сторон. Это был мой будущий, мой грандиозный фильм, но пока только в зародыше. То есть отчасти та самая история, которой впоследствии я хотел мир потрясти. Суть её заключалась в следующем: молодой человек из России приезжает в Америку искать работу. Дело происходит в начале 90-х годов. На Родине, где-нибудь в Курске или в Воронеже, у него остаётся возлюбленная. Перед разлукой (здесь очень трогательная сцена прощания с музыкальным сопровождением) они клянутся друг другу в вечной верности и любви. Герой обещает, что скоро вернётся разбогатевшим и увезёт возлюбленную с собой в благодатную страну.

Но, приехав в Америку и не быв её гражданином, герой мой оказывается в затруднительном положении: найти работу не удаётся, деньги выходят, впереди – крах и неизвестность. Случайно он знакомится на улице с проституткой Тиной. В кафе у них завязывается откровеннейший разговор, и они выкладывают друг перед другом каждый свою историю. Тина повествует об отчиме-насильнике, о том, как с двенадцати лет она, поруганная и обесчещенная, оказалась на улице (здесь тоже предполагалось у меня музыкальное оформление, что-нибудь эдакое, рвущее душу). Далее следует рассказ героя. Он говорит о далёкой Родине, о том, что в Курске или в Воронеже у него осталась невеста, которую он обещал вызвать к себе, как только устроится на новом месте. Тина жалеет его и, в конце концов, предлагает ему на ней жениться. Ведь женившись, он вскоре получит американское гражданство и сможет устроиться на работу. По ходу разговора она спрашивает у нового знакомого, не сломили ли его трудности, и не хочет ли он вернуться назад, в Россию. В ответ он только смотрит на неё долгим, пронзительным взглядом (здесь крупный план), и в этом взгляде – гордость голодного, усталость нищего и раба, решимость до конца бороться за достойную жизнь.

– Видишь, – указывает он своей собеседнице на маленький магазинчик через дорогу, – вот в этом маркете я насчитал двадцать пять сортов пива...

Здесь снова долгий взгляд, крупный план и тянущая душу музыка. Вообще я хотел, чтобы в фильме моём было много музыки. Музыка наиболее рельефно способна выделить чувства.

Тина проникается словами нового друга и по-своему хочет утешить его. Она приводит его в свою квартиру и совершенно бесплатно предлагает ему себя. Здесь очень красивая эротическая сцена, сопровождаемая, конечно, музыкой. Герой, возбуждённый обстановкой, разговорами и воспоминаниями, поддаётся соблазну. Но уже после испытывает муки совести. Вскоре они женятся, но отношения их в дальнейшем остаются целомудренными. Он устраивается на работу и едет за своей невестой. Но та, выслушав исповедь своего возлюбленного, со слезами отвергает его, не сумев простить той единственной, и в сущности, случайной измены. Трагедия для обоих. Он возвращается в Америку, она остаётся в своём Курске или Воронеже.

Таков вкратце был мой сценарий. Я и сам чуть не плакал, когда писал его вчерне. Главное, здесь было всё: сюжет, характеры, динамика. Но подруга моя, когда я рассказал ей свою задумку, расхохоталась. Я просто не узнавал её. Смех её был злым, презрительным даже. В насмешках своих она была весьма остроумна и гвоздила меня беспощадно. Она заявила, что вот эдаким-то фильмом я не то что не потрясу никого, но в лучшем случае, пожалуй, зевоту вызову.

Хоть я и не думал определённо, но как-то смутно мне всегда представлялось, что подруга моя уж потому только во всём должна быть со мной согласна, что не может не знать моих отличных качеств, и не может с моим превосходством не соглашаться. А потом, разве это не странно, чтобы любящая вас женщина вас же критиковала и над вами же насмехалась? Я, кстати сказать, всегда старался быть с нею либеральным, несмотря на то, что не верю в это якобы равенство между мужчиной и женщиной. Но и понимал же я прекрасно, что такая точка зрения теперь не модная, что можно и впросак попасть: современные женщины не любят, когда им о неравенстве напоминают. А потому я и не выказывал ничем своего превосходства. И даже напротив, понять давал о своей деликатности. Но тут уж не стерпел. Ведь я с ней, как с ровней, а она меня обсмеивать взялась! Напрямик ей всё выложил: имей в виду, сказал, не во всех семьях мужья с жёнами так же, как и я с тобой обращаются. Бывает, и бьют жён, бывает, и слова с ними не скажут, и не посоветуются ни о чём. Она же меня молча слушала, только странно так усмехалась. Тогда я ради интереса спросил у неё, что бы она мне подсказала, на какую историю мне написать мой сценарий. И вот, представьте, она мне какой-то рассказ Бунина, кажется, принесла и стала уверять, что по этому рассказу отличный фильм выйдет. Рассказ, к слову сказать, был совершенно пустым. Да и кому сейчас всё это интересно?

Хотел я в свою очередь над ней посмеяться, но вот тут-то и вспомнил, что она толком ни одной музыкальной группы не знает; не знает, в каком фильме Мэл Гибсон снимался, и совершенно уверенна, что Микки Рурк – женщина. И только я это вспомнил, как мне всё стало ясно: с ней об искусстве говорить нельзя – не поймёт; слишком разные мы с ней люди, общего почти не имеем. Едва я всё понял, и как-то легче мне сделалось, даже злиться на неё перестал. А в моё отношение к ней вкралось сожаление. Что-то похожее, наверное, к убогим чувствуют. Ведь сколького человек лишён, сколького понять не дано!