Рассказы - Евгений Ткаченко

– Мальчики, успокоились!

Голос с задних рядов:

– Начинай Машка, мы слышим тебя.

Пауза. Харькова мнется, видно размышляя как поступить, ответить на выпад или продолжить собрание. Решает продолжить:

– На повестке дня два вопроса. Результаты соревнования отрядов школы по сбору макулатуры и разбор плохого, не пионерского поведения пионера Шаронова.

Шаронов громко с задней парты:

– А что я сделал! Опять я! Козел я что ли?!

Света Смирнова с передней парты возбужденно:

– Правильно, козел ты и есть! Кто мне второй день кнопки на парту подкладывает?!

Шаронов:

– А кто меня «хрюном» назвал!

Смирнова в запале:

– Еще и чернилами брызгаешься! Хрюн и есть!

Голос с задней парты:

– А у Светки свинья любимое животное. Она и Борьку Васильева кабаном называет.

В классе поднимается невообразимый шум. Мальчишки хохочут, девчонки кричат вразнобой высокими голосами, защищая подругу. Светка легла на парту и рыдает. Лида стоит у учительского стола, уже пунцовая, не понимая как остановить этот ураган. Нина Петровна продолжает смотреть в окно, но видно по напряжению фигуры, что через мгновение будет усмирять собрание.

Воспоминания, цепляясь одно за другое, слишком далеко затащили меня вперед и надо бы вернуться.

Так вот приняли меня в пионеры. А ведь всего за шесть лет до этого счастливого события меня крестили в Питере в старообрядческой церкви. Это крещение я достаточно хорошо помню, поскольку произошла у меня там серьезная стычка со священником. Я почему-то уперся и никак не желал окунаться в купель. Священник меня в купель, а я ручонками вцепился в его бороду, верещу, и окунаться не желаю. В конце концов, меня, конечно, крестили, но проявили насилие. Должно быть, уже тогда я чувствовал, что эта церковь не моя.

Став пионером, крестик свой перестал носить и повесил на дужку кровати. Когда собирался в школу и повязывал пионерский галстук, он все время попадался мне на глаза. В душе, каждый раз, что-то поднималось. И, пожалуй, это что-то было агрессивным по отношению к крестику. Ведь в школах в то время проводилась жесткая антирелигиозная пропаганда. Смущало меня одно обстоятельство. Бабушка, которую я сильно любил, была человеком верующим. А точнее, с утра до вечера жила она верой в Бога и мыслями о Боге. В ее доме, в деревне Сологубовке, треть стены занимал иконостас, и все время горели лампадки. Именно у нее староверы проводили свои общественные молитвы. Иногда, из любопытства, я присутствовал на них. Но было ничего не понятно, быстро становилось скучно, и я уходил.

В школе нам объясняли, что наука доказала – Бога нет; а верят в него только старые люди, у которых нет никакого образования. И все, что ни говорят в школе, подтверждается моим опытом. В городе у нас церкви нет, в школе верующих нет и папа с мамой неверующие. Вот ведь и в Сологубовке, в бабушкином доме, молятся одни старушки. Однажды пристал я к бабушке, чтобы объяснила мне про Бога. Предварительно, конечно, выложил все аргументы против Него, которые знал. Бабушка, молча, выслушала и, сказав всего три слова: «Бог Женя, есть», пошла заниматься своими делами.

Я же подумал, что раз бабушка не опровергла ни одного моего аргумента, значит, я прав и сказать ей нечего. Сейчас-то, мне понятно, что бабушке было, что сказать. И промолчала она только потому, что хорошо видела – понять то, что она могла мне поведать тогда, я был еще не в состоянии.

В космос полетели собачки «Белка» и «Стрелка». Все население страны ликует. И тут капнула последняя капля – совершенно неопровержимый с моей тогдашней точки зрения аргумент. Руководитель страны в своем выступлении сказал, что вот, мол, мы уже несколько раз летали в космос и Бога там не встретили.

Пришел я однажды из школы, снял с кровати крестик и выкинул его в окошко.

Шли годы, я много учился, много видел, читал и думал. А спустя пятьдесят лет снова крестился. Но уже в обычной православной церкви. Крестился с душевным трепетом и радостью, которая не покидает меня до сих пор.

Уточка

Первое воскресенье сентября. Раннее утро. Мы с отцом собираемся на охоту. Вынырнул я из своего глубокого детского сна сегодня очень легко, ведь вечером засыпал с приятной мыслью, что утром пойду на охоту. Охотой с этого года я заболел, и от волнения меня немножко лихорадит, поэтому собрался почти мгновенно. Да собирать-то мне особенно нечего – корзина под грибы, а в ней два бутерброда и нож. Теперь вот маюсь в томительном ожидании, когда соберется отец. И кажется мне, что делает он все уж слишком медленно. Я сел на табуретку и наблюдаю за ним. Удивительно, все происходит вокруг, как в замедленной съемке, и нет сомнения в том, что даже газ на плите горит плохо. Вот отец разогревает борщ. Спрашивает, буду ли я его есть. Я отказываюсь, мне о нем даже противно думать, а отец ест и ест почему-то с аппетитом. Про себя думаю: «Как он может, есть такое невкусное, да еще и на завтрак». Однако отец от меня не отстает:

– Женя, попей хоть чаю, и съешь бутерброд. Это тебе не юг, здесь энергии тратится намного больше. Здесь холоднее, и ходить по болоту – это тебе не по степи. Вот увидишь, до леса не дойдем – запросишь еду.

Есть совсем не хочется, но на чай пришлось согласиться.

С этого лета ощущаю я себя совсем взрослым, ведь мне целых двенадцать лет и отец, наконец, стал брать меня с собой на охоту постоянно. Просился я, конечно, и раньше, но отец всегда говорил одно и то же:

– Охотится тебе еще рано, подрасти немного. Охота – работа тяжелая, ты не выдержишь.

Август, как всегда, мы провели на родине отца в Днепропетровской области. На охоту ходили через день-два, и отец каждый раз брал меня с собой. Охотились мы на перепелов и диких голубей. Удивительное дело, но вот дикий голубь оказался на Украине хорошей, настоящей дичью. Летает он там большими стаями и наносит некоторый ущерб сельскому хозяйству. Кормится почти исключительно семечками подсолнуха. Поля же, на которых там растет подсолнух, бескрайни, как моря.

Добыть дикого голубя очень непросто, птица это умная и близко к себе не подпускает. Когда стая кормится, то одна из птиц не ест, а сидит на самом высоком подсолнечнике и внимательно смотрит по сторонам, и когда замечает опасность, кричит особым криком. Стая поднимается на крыло и улетает. И все же несмотря ни на что, на голубя мы охотились очень успешно и меньше десяти штук никогда не приносили. Ведь отец – классный охотник и охотится с уникальным штучным австрийским ружьем, которое как раз и предназначено для стрельбы на дальние расстояния.

Наконец отпуск закончился, закончилась наша охота в степи, и вернулись мы на берега любимой Невы, на свои болота. И вот собираемся на свою первую в этом году осеннюю охоту. Отец надевает патронташ, болотные сапоги, вскидывает на плечо ружье, я беру свою корзину, и мы выходим на улицу. Там еще сумрачно и прохладно. После украинской степи сырость и холод чувствуются очень остро.

Место нашей охоты недалеко, всего в трех километрах. Идем мы на озеро за Первый городок. Отец впереди, я метра три-четыре сзади. Идем молча, и я предаюсь приятным воспоминаниям. А приятное – это все, что связано с южной охотой в этом году, оно настолько яркое, что заслоняет собой и летние игры с друзьями, и даже начало учебного года.

Взрослые меня этим летом захвалили, и ощущал я себя в новом качестве – в качестве добытчика и кормильца. И это действительно было где-то похоже на правду. Ведь в сельских магазинах продукты практически не продавались, и ели мы только то, что сами добывали. А мясо, оказывается, могли добыть только мы с отцом. Да и какое мясо! Жирные перепела и голуби – это же настоящие деликатесы.

Чтобы добыть дичь, конечно, одного мастерства было недостаточно, нужно было быть еще терпеливым, и выносливым. Ведь возвращались с охоты, когда солнце было уже высоко, и температура в тени иногда превышала 35 градусов. Встречал нас полный двор народа, как ратников с поля боя. Да, летом собиралась там вся наша родня, и за обеденным столом меньше десяти человек не бывало. На обед же обязательно подавался любимый всеми традиционный украинский борщ. Порой он был приготовлен на перепелах. Жир от них в ведерной кастрюле – толщиной с палец, а сами перепела плавали в борще как галушки. Женщины, насыпая борщ в тарелки, меня уже выделяли, и получал я свою порцию сразу после мужчин, и перепела мне в тарелку выбирали покрупнее, а перепела лежали в тарелке у всех, даже у детей.

Перепел – птичка удивительная, серенькая, размерами чуть больше скворца. Она очень разговорчивая и кричит днем и ночью. Песня перепела характерная и на человеческий язык переводится так: «Ва-ва, ва-ва, спать-пора, спать-пора, спать-пора». Если эти слова прочитать быстро и громко, то это и будет песня перепела. Летает перепел небольшими стайками, буквально не более десятка, и любит кормиться на полях, где растут зерновые. Мы с отцом чаще всего охотились на просяном поле. К концу августа откармливается перепел до шарообразного состояния, вот тогда-то он и представляет интерес для охотников. Взлетают перепела со своего просяного поля как тяжелые микроистребители. Каждый перепел взлетает абсолютно по прямой и машет крыльями так отчаянно, что их почти не видно. Стреляют его самой мелкой дробью, и иногда от одного выстрела падает сразу пара. За выход отец добывал по два-три десятка. Моей задачей было, после удачного выстрела, собирать их и складывать в рюкзак. Когда мы возвращались с охоты, низ рюкзака становился черным, поскольку пропитывался перепелиным жиром, и к следующей охоте женщины вынуждены были его застирывать. Перепел нагуливал столько жиру к осени совсем не случайно. Ведь в сентябре летел он в Крым, где собирался в большие стаи, порой по несколько тысяч штук в каждой. И уже такими громадными стаями летел перепел дальше на юг, к Египетским пирамидам. Летит он только ночью и в дороге очень мало ест. Запас жира служит перепелу горючим во время перелета. Нагулять жир для этой птички вопрос жизни и смерти. Тощая до Египта не долетает и гибнет в пути.