Новый словарь модных слов - Владимир Новиков

А это выражение совсем новое, с пылу с жару, из сегодняшней устной речи. «Доходы московских строительных компаний возросли в разы» — доносится из радиоприемника. Что это значит? Вдвое, втрое? Наверное, даже больше: «в разы» — это «в несколько раз». Но до определенного рубежа, еще не вдесятеро — тогда бы говорили: «на порядок больше».

Некрасивое словечко, что и говорить. И придумали его несимпатичные люди, железные крепыши

с калькулятором вместо сердца. Не стоит, наверное, культурным людям перенимать такое жлобское выражение: когда его произносят от своего имени интеллигентные радиожурналисты, это звучит явным диссонансом. Рискну высказать прогноз: не удержится это «в разы» в «великом и могучем», уйдет вместе со сточными водами языка. Но не только же в слове дело: разве это нормально, когда «в разы» увеличивается для нас стоимость жилья, а кто-то сильно нагревает на этом руки? Вот и возникло словечко-мутант, своим уродливым обликом сигнализирующее о социальном недуге.

В советское время мы часто смеялись над рекламными текстами на упаковках импортных товаров. Скажем, крем для бритья «Флорена», завезенный из ГДР, изготовители сопровождали текстом: «Помогает сбриванию всяческого рода бород». Но, поскольку каждый тюбик импортной парфюмерии доставался с трудом, такой иностранный акцент не шокировал, а наоборот, казался трогательным. Не раздражали и таблички над дверями венгерских автобусов «Икарус»: «Осторожно: вовнутрь открывается!» «Вовнутрь» — это просторечная форма, правильно говорить и писать — «внутрь». Но к этой мелочи мы не придирались, главное — чтобы двери раскрылись в нужный момент.

В последнее время, однако, нечто вроде иностранного акцента слышится в рекламах отечественных фирм. По радио расписываются достоинства строящегося дома, в том числе сообщается, что он находится «в шаговой доступности от метро». То есть, по-русски говоря, от дома до станции метро можно дойти пешком. Зачем же это формулировать столь неуклюжим способом? Прилагательное «шаговый» в языке существует, но только в составе некоторых технических терминов вроде «шаговая резьба». Станем ли мы вслед за рекламщиками теперь говорить: «Живу в шаговой доступности от метро»? Да ни за что на свете! И в лингвистические диспуты вступать не станем, просто отметим с сожалением, что в некоторых учреждениях «продвижением продукта» занимаются не слишком грамотные люди.

Новехонькое выражение, еще не распробованное языковедами. С давних пор житейское благополучие сравнивалось с вкусной едой: не жизнь, а малина, молочные реки с кисельными берегами, как сыр в масле кататься… Но это все — далекая старина: малину мы теперь употребляем в основном как лечебное средство, кисель последний раз пили в пионерском лагере, сыр и масло — не деликатесы, а продукты ежедневного питания. А вот шоколад все-таки осознается как некоторая роскошь. К тому же существует множество начинок, традиционно покрываемых шоколадным слоем: изюм, орех, халва — все это часто предстает «в шоколаде». Вот и пришло кому-то в голову сравнить обеспеченное бытие с существованием в такой оболочке.

В самом выражении таится изрядная доля иронии. Про человека творческого, мыслящего, масштабного не скажут, что он «в шоколаде», даже если он очень богат. Эта речевая формула больше подходит к тем, кто пробился в люди дуриком. Сегодня он в шоколаде, а завтра беспощадная судьба схрумкает его вместе со сладкой оболочкой. И вообще некрасиво слишком любить сладкое, слишком много думать о жратве. Как говорит персонаж пьесы «На дне»: «Человек выше сытости». Максим Горький не во всем был прав, но в данном пункте хочется с ним согласиться.

Г

Одно из самых свежих существительных русского языка. Такое гладкое, без единой морщинки, с улыбкой, открывающей безупречные зубы, ароматное, облаченное в дорогие разноцветные ткани, упругое, пропорциональное и блестящее. Даже не хочется лезть в этимологические дебри. Ну, есть английское слово «glamour» («чары, волшебство»), но оно даже произносится совсем иначе: какое-то «глэмэ». А наш «гламур» живет сегодня, не помня, что с ним было вчера, и тем более не задумываясь о завтрашнем дне. «Гламур» в современном сознании — это

«глянец, блеск» плюс «амур». И ничего более! Да, «шик, блеск, красота!» Да, «сделайте нам красиво!» Но ведь нашим соотечественникам, а особенно соотечественницам так всего этого не хватало! Жизнь целого поколения прошла в борьбе за тушь для ресниц, тени для век, импортные кофточки и лифчики. Даже идейной свободы было больше, чем свободы в выборе любимых цветов, фасонов и духов! Мудрено ли, что пришло время отвести душу и оторваться по полной?

Гламур — это эстетика материально-телесной культуры. В каких отношениях находится эта сфера с культурой духовной — вопрос особый. Но ясно одно: духовность не может существовать вне материальной оболочки. Особенно в случае с лучшей половиной человечества. Когда мы случайно видим туалетный столик в дамском будуаре (в реальности чаще — полочку в ванной комнате) — перед нами предстает маленький предметно-интимный мир, дающий представление о его обладательнице. Так ли уж вам нужно, чтобы на этом столике лежала еще и книга стихов Бродского? Так ли уж мы настаиваем, чтобы и здесь была представлена так называемая духовность? Впрочем, на туалетном столике вполне уместен был бы томик стихов Игоря Северянина — единственного в своем роде гламурного поэта, работавшего порой на грани китча, но сумевшего показать телесную роскошь и внешний блеск как форму существования духа.

Прилагательное, неожиданно ставшее молодежным и с конца девяностых годов включаемое в словари жаргона. А лет сорок-пятьдесят назад это слово имело скорее диалектную окраску. В Сибири, где я провел детство, простые люди говорили о пересоленной еде: «Голимая соль!» Заглянем в многотомный Словарь современного русского литературного языка — и найдем там «голимый» с пометой «обл.» и с примерами исключительно из сибирских писателей. У Залыгина в повести «На Иртыше» герои жалуются на «голимую бедность», а в народном бестселлере Анатолия Иванова «Вечный зов» кто-то изрекает: «Это ить чудо голимое». По сути в том же значении «достигший предела, полный, абсолютный» слово «голимый» переехало из деревни в город и там омолодилось. «Голимая шиза!» — доносится теперь из юных уст.

В жаргонном качестве «голимый» может также означать «глупый», «дрянной, никуда не годный». «Мне голимо» — это «мне плохо». Допускается написание «галимый», что отнюдь не означает корневой связи с «галиматьей». Вообще случай занятный. Не хватает молодежи ругательных эпитетов, вот и приходится перенимать их аж у сибирских крестьян!

Традиционный поэтический эпитет и вместе с тем обозначение нетрадиционной сексуальной ориентации (по поводу которой мы, блюдя политкорректность, не высказываем никаких оценочных суждений). В повседневной речи этим двум смыслам удается не сталкиваться, ехать по разным полосам. Но вот при чтении классики иной раз можно испытать оторопь. В поэтической драме Блока «Незнакомка» есть персонаж по имени Голубой — мистический двойник Поэта. Он ведет себя странновато и на предложение Незнакомки обнять ее отвечает: «Я коснуться не смею тебя». Как прикажете понимать? Конечно же, Блок не ведал о том значении слова «голубой», которое потом пришло из жаргона. Но вся атмосфера серебряного века была весьма гомоэротична, говоря нынешним языком — бисексуальна, да и Блока современники запросто называли «андрогином». Есть о чем задуматься комментаторам, готовящим издания поэта для современных читателей.

В 1957 году Окуджава еще мог закончить песню строкой «А шарик вернулся, а он голубой». У нынешнего стихотворца, думается, язык уже не повернулся бы вымолвить нечто подобное. Назовем ли мы сегодня ходульного положительного персонажа из телесериала «голубым героем»? Фигурирует ли еще в театральном обиходе выражение «голубая роль»? Пожалуй, нет, этих сочетаний избегают, чтобы не вызвать недоразумений.

В английском языке прилагательное «gay» уже не рекомендуется употреблять в изначальном значении «веселый». Что же будет с нашим «голубым»? Слетать бы на машине времени лет на сто вперед и узнать, как потомки разрешат это языковое противоречие…

Когда был изобретен робот, возникли страхи: не победит ли он «натурального» человека, не станем ли мы все роботами? Вроде бы человечество уцелело. Новые опасения внушает теперь тотальная компьютеризация: мы то и дело сравниваем свой внутренний мир с техническим устройством и начинаем сомневаться в неисчерпаемости нашего сознания. Неужели у нас теперь вместо сердца не «пламенный мотор», как пелось в советской песне, а твердый диск, не способный уже вмещать поступающие со всех сторон вести о людских бедах и страданиях. Становится неприличным делиться с собеседником своими проблемами — это теперь называется осуждающим словечком «грузить». И о серьезных фильмах тоже говорят: «слишком грузит». А многие ли сегодня в состоянии воспринимать Достоевского, который каждого читателя загружает гигабайтами самых глобальных, «проклятых» вопросов?