Хранитель ключа - Андрей Марченко

— Ну вот… — обиделся Геллер на портсигар, затем повернулся к Аристрахову. — У тебя не будет закурить?

— Я не курю — ты же знаешь…

Геллер пожал плечами.

— Ну, мало ли, вдруг начал? Времена нынче нервные. А у товарища комиссара нету?

— Он тоже не курит. — отрезал Аристархов даже раньше, чем Чугункин успел открыть рот.

— А у солдат попросить хотя бы махорочки?

Прием был стар как мир, и Аристархов его, безусловно, знал: сперва выторговать у хозяев папиросу. А уж если они для тебя сбегают — так это вовсе хорошо. Затем закинуть ногу на ногу, прикурить, повести разговор неспешно, словно пленный здесь на самом деле — господин.

— Не боись, до смерти еще покуришь! — Срезал Аристархов.

…И улыбнулся.

Но улыбочка у него получилась настолько кривой, что Геллер заметно вздрогнул.

— И на что ты надеялся?

— Да как-то особых планов не было… Думал, может удастся просидеть в камышах до вечера.

— До вечера еще далече… — заметил Аристархов.

Геллер отмахнулся от этого рукой как от несущественного:

— Был случай, меня прижали вот приблизительно так же к реке, только ближе к вечеру и бандиты настоящие. Уже думал: смерть ко мне крадется. Ну а затем сбросил кожух в воду, его понесло течением. Бандиты — давай по нему палить. Пока догнали кожух, пока вытащили его на берег, пока разобрались что их надули — от меня и след простыл. Да и стемнело. Тужурки, конечно, жаль, но оружие я тогда не оставил. А вот помню мы как-то с Гришкой Мышковским…

— Вы знаете товарища Мышковского? — ахнул комиссар.

— Ну да, а как же! Глыба, а не человек. А как он стреляет по-македонски!

— И чем вы с ним занимались? Вероятно, экспроприациями?

Геллер покачал головой:

— Да нет, меня пригласили, дабы найти и устранить одну личность, врага трудового крестьянства. Я был уполномочен Румчерод'ом, а товарищ Мышковский определялся мне в помощь, и, соответственно, как наблюдатель.

Чугункин открыл рот так широко, что чуть не вывихнул челюсть: надо же какой человечище: не просто знал Мышковского, а даже…

Еще через пять минут Геллер уже курил папироски злые солдатские, набитые не то табаком, не то чаем.

Допрос превратился в пересказ Геллером, событий старых, посвежей и совсем новых. Из разговора выходило, что Мышковского, знаменитого экспроприатора и убежденного большевика пленный действительно знает. Аристархов в этом практически не сомневался. Заодно был уверен: за этот год, пока они не виделись, Рихард наверняка обзавелся знакомствами среди анархистов, эсеров. С монархистами, пожалуй, он был знаком ранее.

Однако, Геллер это не уточнял, а Аристархов наводящие вопросы не задавал. Особой выгоды от смерти Геллера тоже не предвиделось.

Да и вообще, комбат в этом разговоре чувствовал себя совершенно лишним. Сказать, будто было нечего: Мышковского он не знал, идеям марксизма он сочувствовал лишь формально, в анкетах. На самом деле коммунистическое учение ему была до фонаря. Равно, как и миллион иных догм и заветов. В этом он был схож с Геллером.

Однако, последний мог беседовать на тему любую, оказывался в центре внимания хоть в великосветском салоне, хоть среди взбудораженных крестьян. Аристархов же терялся часто в кампании даже трех человек.

Краем глаза это заметил Чугункин, и постарался вовлечь в разговор уже зевающего комбата.

— Кстати, а как тут в мое отсутствие вел себя товарищ пленный? — справился комиссар у Аристархова.

— Просил отпустить, — не стал скрывать комбат.

— А в самом деле. — улыбнулся Чугункин. — отчего бы и не отпустить товарища Геллера?

Аристархов неопределенно мотнул головой, дескать, решайте сами.

— Впрочем, может, вы присоединитесь к нам? Рабоче-крестьянской армии нужны квалифицированные командиры.

Геллер улыбался широко, совсем не пытаясь скрыть свою радость: очевидно, что оставаться пленным ему остается немного.

— Нет, спасибо… — ответил Геллер. — У меня имеется совершенно иное задание. К сожалению, не имею права его разглашать…

Чугункин едва не всплеснул руками. Определенно, наш человек, бдительный, умеет хранить секреты. А вот если бы его расстреляли, кто бы выполнил задание Партии?

В том, что Геллер выполняет задание Партии, Чугункин практически не сомневался.

…Прощались довольно тепло.

Пленному не только вернули коня, но выдали сухой паек на три дня. Отсыпали бы и дефицитных патронов, но пулемет Рихарада использовал вовсе редкие, французские…

Когда за Геллером простыл след, Аристархов наконец заговорил:

— Ваш Мышковский — грабитель… Гангстер. И мы отпустили бандита…

— Да полно вам. И Мышковский, и ваш знакомый — наши, благородные революционные разбойники. Те, кто отбирает деньги у богатых… И отдает их партии.

— А как же бедные?

— Ну сами подумайте — что можно отобрать у бедных? Как говорил Маркс: только цепи…

Пролетарию нечего пропивать кроме золотых цепей буржуазии! — подумал Евгений.

Но промолчал…

Жизнь в селе

Если вдуматься, в обезлюдевшей деревне нет ничего странного.

Всякое случается: молодежь тянется в города. Сначала в ближайший, потом побольше. Самые удачливые умирают в столицах. Старики и неудачники доживают век самостоятельно в деревнях.

И наступает день, когда последний, похоронив предпоследнего, умирает в своей постели или падает лицом меж недополотых грядок капусты.

Или вот бывает, положим, живет народ, никто его не трогает. Или почти никто. И соответственно он никого не беспокоит.

Но приходит время, и что-то меняется, появляется на ровном месте. Не то шило в заднице, не то бес в ребро, не то луч из космоса лупит в голову. Или же напротив — в ту же голову бьет иное, довольно приземленное вещество.

И народ срывается с места, закладывает детей и жен, рубит лодки, из домов переселяется в повозки. Идет войной на ничего не подозревающих соседей. Или просто идет… Но оставляет за собой вытоптанную степь. И волей-неволей другим народам надо срываться с насиженного места, уступая проход спонтанным переселенцам.

Была то не первая, увиденная стариком пустая деревня. Попадались ему и более старые, такие, где деревья прорастали прямо в избах, выбрасывали ветки в окна. Там тоже никого не было — жители ушли давно неведомо куда, даже выкопав с местного жальника кости своих предков.

Были и другие, где жители помирали от болезней, эпидемий. Самым странным было село, где все обитатели скончались в один момент: умерли младенцы в люльках, рука, качающая колыбель повисла как плеть. Кто-то заснул вечным сном, запрягая лошадь. Та, так и не запряженная, лежала рядом. Вот, кто-то умер, перекапывая огород, не выпустив лопату из рук.

По улицам той деревни старик прошел почти безбоязненно: что бы их не убило, того уже не было. Но задерживаться в той деревне старик не стал: что случилось раз, может произойти и повторно.

Да и вообще деревня та ему не понравилась — место нехорошее…

Старик стал обживаться: прошелся по домам еще раз, теперь совсем спокойно, проверяя, что и где хозяева оставили.

Оно ведь как бывает: люди все разные, для каждого ценность той или другой вещи — понятие относительное. Кто-то заберет и камень, который вместо гнета при кваске капусты использовался. А кто-то рукой махнет: зачем ту или иную вещь за леса-моря тянуть? Неизвестно еще, чем там заниматься будем.

И заступ найти удалось, и топор… Ведра…

Прошелся старик по огородам, посмотрел, где чего не убрали. Там сельдерей с петрушкой зеленеет. Сям — морковку хозяева начинали дергать, да бросили: мелкая. Вот она в земле и дозревает.

Нашлось даже немного съестного. Но все больше такое, что либо попорчено: горшки с вареньем неизвестной давности, крупа, наполовину с жучками. Яблоки моченые, бочонок с огурцами солеными…

Прошелся старик и по дорожкам, что шли от поселка, туда, где бортники мед когда-то качали. Сходил на лесопилку, нашел орешник. Прогулялся к прудам. Зашел даже на местный жальник.

Земли здесь было много — хватало с лихвой даже на кладбище… В иных местах под кладбища отводили места поплоше, лепили бы могилы тесно друг к другу, покойных сносили будто ненужные вещи на свалку.

Но не здесь. Тут места не жалели. Кладбище разместилось в сосновой рощице, над рекой в месте тихом и красивом. Похоже, его размечали по той же схеме, что и поселок. Соседи в поселке со временем становились соседями по кладбищу.

Оставались незанятые поляны, вероятно оттого, что дом, семья получала свой участок вне зависимости, была ли нужда в нем.

Кресты ставили деревянные, но могилы старались привалить камнями. Хотя бы на время, чтоб у местных зверей не было возможности раскопать покойника.

Кладбище выглядело довольно ухоженным. Но пройдет время, одни деревья упадут, но рядом вырастут другие, корнями сломают могилы, растащат камни, кости, что лежат под ними.