«1212» передает - Хануш Бургер

К нам пробилась группа бойцов Французских сил внутреннего фронта. Они были возбуждены встречей с нами. Нет, это был вовсе не опереточный поход! С винтовками в руках их товарищи мужественно сражались в предместьях Парижа против гитлеровских танков и штурмовых орудий.

Настроение у французов было отличное: ведь они встретились с регулярной американской частью!

Хорошо, что они не знали английского, так как в этот момент наши солдаты горячо обсуждали, как взять у «лягушатников» сразу несколько адресов парижских «дам»… Бойцы движения Сопротивления понимали только одно слово: «Париж», — и глаза их радостно блестели. Американцы стали заверять их, что Париж будет освобожден, возможно, даже сегодня. Некоторые из наших парней уже раскрыли свои записные книжки. «Это должны быть адреса настоящих парижанок», — уже в который раз объяснял капрал Дике. К счастью, французы так ничего и не поняли. Бойцы Сопротивления с уважением осматривали наше оружие. У большинства из них были немецкие винтовки, у двоих на животе болтались «шмейсеры». Коренастый рабочий из Лилля взвесил мой автомат в руке.

— Такая штучка очень бы пригодилась нам две недели назад, под Фужером, — сказал он. — Но у вас их не осталось для нас, только для католиков…

Капитан Кейвина подошел и ревниво спросил:

— Что сказал этот «лягушатник»?

— Что мы их плохо вооружили, — перевел я.

— Как переводчику, я ставлю вам неуд, — сказал Шонесси, неожиданно появившись за моей спиной. Однако на его лице я не увидел порицания. Скорее, это было шутливое предостережение: «Осторожно, дорогой. Ты можешь проделывать подобные вещи с тупицей Кейвиной, но только не со мной…»

Постепенно ружейный огонь совсем стих. Путь был свободен. У Эпернона мы снова выехали на широкое шоссе. Сгоревший паттоновский танк загородил половину дороги, рядом валялись три перевернутые немецкие легкие пушки. Несколько американцев с фотоаппаратами окружили живописные обломки и выбирали подходящий ракурс для съемки. У обочины на покосившемся телеграфном столбе висела простреленная в нескольких местах жестянка: «Париж — 64 км». Поодаль чернела машина, в которой находился передвижной коротковолновый передатчик. Я сразу же узнал Дэвидсона из радиокорпорации «Колумбия Бродкастинг». Он сидел у открытой двери и что-то говорил в микрофон.

В шесть часов мы тронулись дальше в северо-восточном направлении. Со стен домов нам посылали свои приветы рекламные щиты, уговаривая посетить Лазурный Берег. В пятидесяти километрах от Парижа движение застопорилось. Все ждали, когда французские дивизии генерала Леклерка очистят для освободителей путь к столице.

Рамбуйе! В зале отеля «Великий охотник» сидели вплотную американские, английские, французские офицеры, корреспонденты различных газет, элегантные девицы, жены и дочери знатных особ этого городка. Здесь можно было встретить и не особенно достопочтенных дам, но сегодня вечером на это никто не обращал внимания. А почему бы им и не присутствовать здесь? Заокеанские освободители не видели разницы… А у французов-мужчин накануне освобождения Парижа были куда более важные заботы, чем объяснять разницу между гулящей девкой и молоденькой супругой члена муниципалитета.

У меня в ушах еще стоял грохот орудий и треск автоматов. Здесь же звенели бокалы, стреляли пробки шампанского, слышалось волнующее хихиканье дам. Над всем этим обществом висело облако дыма от сигарет «Честерфильд», разливался запах духов и горячей пищи.

Шонесси, полулежа в плетеном кресле, обсуждал нечто исключительно важное с рыжеволосой девицей в белом кружевном платье. Девушка была в отчаянии от того, что она только что услышала, но продолжала улыбаться, ища взглядом поддержки у своей мамы, которая сидела через три стола от нее между двумя британскими майорами. Мать радостно кивала дочери, как бы подбадривая ее. Разумеется, нельзя было и предположить, что она догадывается, о чем американский офицер беседует с ее дочерью.

— Объясни же, мама, начальнику…

— Хорошо, девочка, — сказал Шонесси приветливо, — не волнуйся только. Мама сама по горло занята. Покажи-ка лучше, где твоя комната, а за это я покажу тебе… Что вам надо от меня, сержант?

Происходившее в этом зале вызывало удивление. Ведь в это же самое время плохо вооруженные бойцы французского Сопротивления совместно с французскими частями генерала Леклерка вели в Париже уличные бои с гитлеровцами. Я пришел сюда узнать, что же должны делать мы, простые смертные, начиная от сержанта и ниже. В конце концов, приказ на продолжение марша мог поступить в любой момент. По крайней мере нужно было напомнить нашим офицерам, где находятся автомашины и что водители не расквартированы, не получили пищи и довольствуются лишь строгим приказом — не брать у изголодавшегося населения ничего съестного.

— Я ищу капитана Кейвину, — сказал я.

— Кейвину? Однако, и потешный же у вас начальник, — произнес Шонесси. — Я лично никак не пойму, почему мы вообще взяли его с собой? Французского языка он не знает, по крайней мере разговорного, спиртное переносит плохо. Не так ли?

Последние слова были адресованы темноволосой девушке за соседним столом, которая что-то перебирала на своих коленях. Маленькая Мину, так ее звали, повернулась к нам с забавной беспомощностью, и я увидел, что это «что-то» на ее коленях было головой капитана Кейвины, который валялся под столом, обхватив ноги девушки.

— Можете идти, сержант, — пробормотал Кейвина. — Сегодня никаких приказаний не будет. Завтра мы освободим Париж, а на сегодня с нас хватит. Если будет дождь, освобождение состоится в зале, не правда ли, Мину? Сегодня же мы освободим маленькую Мину…

Никаких приказаний в этой обстановке нельзя было и ожидать, но нужно было устроить куда-то на ночлег двадцать водителей и техников и договориться о связи с офицерами, которые были распределены по отелям Рамбуйе и досрочно праздновали освобождение Парижа. Мы, разумеется, и не подозревали, что как раз в это время в Нью-Йорке ходили газеты с жирно набранными заголовками: «Третья армия Паттона в Париже!» Газеты на весь мир раструбили об освобождении Парижа, и этой информации они были обязаны вдрызг пьяному корреспонденту, который здесь, в Рамбуйе, в этом самом отеле, шатаясь, подошел к телефону и, дабы опередить своих коллег, передал в Нью-Йорк заведомо ложные сведения.

Я старался сдержать себя перед Шонесси: он ведь не был нашим начальником. Ответственность за все ложилась на этого размазню, что валялся сейчас под столом в луже вина и обнимал колени мадемуазель Мину. Я направился к выходу.

— Вы, вероятно, сердитесь на нас, сержант? — остановил меня нетвердый голос Шонесси.

Он привстал. Рыжеволосая красотка облегченно вздохнула. Она сочла себя свободной и хотела незаметно ускользнуть к своей маме. Однако радость ее была преждевременной: Шонесси грубо обнял ее. Девушка взвизгнула, но это нисколько не обеспокоило майора. Рука, которой он крепко держал свою пленницу, казалось, не принадлежала ему.

И тут произошло нечто странное. Шонесси с застывшим взглядом пошарил одной рукой в нагрудном кармане, вытащил оттуда листок бумаги и прочитал по-французски с чикагским акцентом:

— «В четырех километрах северо-восточнее Рамбуйе, справа от шоссе, находится кирпичный завод». — И затем добавил: — Вот туда и отправляйтесь, сержант, с вашими двадцатью подчиненными. Здесь оставьте только Коулмена с моим джипом. Если вы нам понадобитесь, я пошлю его за вами… — Затем он снова откинулся назад и окончательно затащил мадемуазель к себе на колени.

Этому человеку нельзя было не удивляться. Четыре километра северо-восточнее Рамбуйе… Кто дал Шонесси эту бумагу? Можно ли ей верить? А что нас там ждет? Мы взяли две штабные машины, один джип и поехали осторожно, не включая фар. Коротковолновый передатчик и обе радиоустановки казались нам особенно беспомощными в эту таинственную ночь в нескольких километрах от фронта.

Через четыре километра справа от шоссе в темноте действительно показалась кирпичная стена с полуистершейся надписью: «Пармантье». Мы выскочили из машин и прикладами постучали в дверь. Через некоторое время на пороге появилась пожилая женщина с карманным фонарем. Разглядев нашу форму, она впустила нас.

Кирпичный завод состоял из трех огромных сараев, расположенных прямоугольником, одна сторона которого оставалась открытой и выходила на площадку величиной с футбольное поле. Узкоколейка давно бездействовала. Наши солдаты быстро разыскали кухню и стали договариваться со старухой о хлебе, сыре и вине. Женщина с недоверием смотрела на зеленые бумажки, на которых было написано, что они стоят десять, двадцать или пятьдесят франков. Для нее они были все равно что этикетки от винных бутылок. Дике попытался завести разговор насчет девушек, но старуха из всей его тарабарщины поняла лишь одно слово: «спать» — и провела нас в низкое, продолговатое, чисто убранное помещение. Мы побросали — свои спальные мешки на каменный пол, однако о сне никто и не помышлял. Из кухни донесся смех: оказалось, наши парни нашли вино.