Семья Буссардель - Филипп Эриа

Взойдя на террасу Фельянов, Лидия у дверей ресторана вновь заколебалась и отвела мужа в сторону. Как же быть с Батистиной? В обычной ресторации она могла бы сесть за стол вместе с хозяевами, так же как дома, потому что она кормила детей. Ну, а здесь? И притом лишний расход!.. - Возражения не смутили Флорана: перед расходами в такой день не стоит останавливаться. Лидия задумалась. Да разве можно привести в такое роскошное заведение девушку в фартуке, в деревенском чепце? Молодая мать обстоятельно и охотно обсуждала вопрос, она радовалась возобновлению таких приятных ее душе хозяйственных забот, говоривших о возвращении прежней жизни. Флоран, который в семье считался многоопытным парижанином, заверил, что присутствие за завтраком няни не будет неуместным, и заключил спор коротким замечанием:

- Это принято.

Против такого аргумента Лидия возражать не могла. Маленький отряд Буссарделей построился и вошел в ресторан.

Перед их взорами открылся первый зал, украшенный цветами, позолотой, облицованный мрамором, весь сверкающий зеркалами, но еще пустой. Не пришли ли они слишком рано? Расспросили кассиршу. Она объяснила, что обычно посетители приходят немного позднее: теперь в моде завтракать не раньше чем в полдень.

Флоран огорчился: в его знании света оказался пробел. Он предложил еще немного прогуляться по саду, но Лидия отказалась, сославшись на усталость, и сбросила с плеч бурнус. Все сели за стол. Девочки проголодались, но им велели потерпеть: если сейчас приступить к еде, то они уже успеют позавтракать к тому времени, когда явятся Посетители, и придется освободить место. Флоран пока не стал брать у лакея меню. Все семейство сидело за столом, чинно положив руки на скатерть, и молча ждало.

Оживление в ресторане действительно началось лишь около полудня. Первыми явились иностранные офицеры - сразу же пришло четверо и сели за оставленный для них столик, неподалеку от Буссарделей. Оказалось, что это русские, все четверо очень высокие, в сверкающих золотом мундирах, но очень свирепого вида; они шли, звякая шпорами, и смотрелись в зеркала, висевшие по стенам. Усевшись за столик, они принялись разглядывать Лидию. Та осторожно отворачивалась. По возвращении в Париж она научилась держаться с холодным достоинством, обескураживая тех нахалов, которых нельзя было оборвать.

Время шло; почти все столики уже были заняты; через зал прошла группа каких-то мужчин в штатском. Лакеи и метрдотель чрезвычайно почтительно кланялись этим гостям. Они поднялись по лестнице, которая вела в отдельные кабинеты.

- Как будто знакомые лица, - заметил Флоран.

И он поманил к себе лакея.

- Кто эти господа?

Оказалось, что все они финансисты. Наклонившись, лакей прошептал Флорану на ухо их имена.

- Ого! - пробормотал Флоран, удивленно поднимая брови. И в свою очередь, наклонившись к Лидии, шепотом сказал: - Уврар!..

Произнося это имя, он испытывал сложное чувство: тут было и подозрение, и осторожность, и суеверие, уважение, смешанное с неуважением, и многие другие смутные ощущения.

Лидии было известно, кто такой Уврар. Хотя она и не воображала себя особой, сведущей в деловой жизни и в финансах, но ведь отец ее был коммерсантом, правда не очень крупным, в ее образование входило умение вести счетные книги, и она кое-что смыслила в хозяйственных вопросах. Она по-своему судила о финансистах, чьи имена встречала в газетах и о чьих предприятиях ей рассказывал Флоран, возвращаясь из ведомства. Да и вообще, вряд ли в 1815 году нашелся бы в Париже хоть один человек, ничего не слыхавший об Увраре. Вот уже двадцать лет под перекрестным огнем завистников, в облаках фимиама, воскуряемого почитателями, он занимал публику своей особой. Он то возносился на вершину славы, то попадал в немилость, бывал то банкротом, то богачом. Какое бы будущее ни ожидало Францию, но уж Уврару-то, во всяком случае, судьба уготовила много неожиданностей. Флоран долго смотрел на ступени лестницы, по которой поднимался знаменитый поставщик провианта для армии.

- В финансовых делах началось оживление, - сказал Флоран, понизив голос. - Уж этот Уврар! Живо выскочит на самый верх. А ведь, помнится, он четыре года просидел в тюрьме.

- Но, мой друг, после того император приблизил его к себе. Значит, надо думать...

- Ну, что там!.. Такие господа как раз в тяжелые времена и процветают, умеют ловить рыбку в мутной воде. Обязательно появляются на сцене, когда хозяйство страны расшатано.

- А ты как бы хотел?

- Да хотел бы, чтобы не только им одним пенки снимать!

Буссардель старший воспитал сына в правилах благоразумия

и строжайшей честности. Достигнув высоких постов на службе в Таможенном управлении, отец хотел увлечь и сына на свое поприще. Но юноша обладал бойким характером, предприимчивостью и некоторым пониманием финансовых дел. Бесспорно, он проявлял в этой области изобретательность и высказывал правильные суждения. Пожалуй, он не без основания утверждал, что прекрасно усвоил дух времени. Словом, при таком незаурядном уме он мог позволить себе любые притязания, и отец согласился на то, чтобы сын пошел не по таможенной части, а поступил в фондовое управление. Новичок быстро продвинулся там. Первые и такие ранние успехи льстили ему, но отнюдь не утолили его аппетитов. В сердечных делах этот молодой буржуа с несколько чопорными манерами довольствовался спокойною привязанностью к собственной супруге, зато он горел честолюбивыми вожделениями и имел все шансы добиться успеха, так как его честолюбие обращено было на чисто материальные блага, а вовсе не на первенство в духовном мире.

- Все-таки я поражаюсь, - сказал он жене. - Опять появился этот субъект и уже проталкивается вперед!

- Может быть, верно говорят, что у него большие дарования.

- Насчет этого не спорю!

Они выбрали наконец кушанья. Глава семьи принялся за устрицы, и все его домочадцы смотрели, как он отдирает их вилочкой от раковины, подносит ко рту, глотает. Лидия не любила устриц и боялась угостить ими детей. Батистине положили на тарелочку одну устрицу, но девушка не решилась попробовать.

Один из русских офицеров, сидевший напротив Лидии, по-прежнему вел себя дерзко. Он с многозначительным видом поднимал свой бокал и каждый глоток выпивал как будто в ее честь. Вскоре бедняжка Лидия от смущения не знала уж куда деваться. Пересесть на другое место она не решалась и не могла принудить себя отнестись, по примеру мужа, к таким выходкам равнодушно. Флоран говорил ей:

- Не обращай внимания. Будем осторожны. Ведь если произойдет хоть малейшая неприятность, виноватыми объявят не их, а нас.

Как раз в это время по лестнице спустился лакей, прислуживавший на втором этаже, и, подойдя к Флорану, спросил, как его фамилия, не он ли господин Буссардель.

- Совершенно верно. А почему вы спрашиваете?

- Да у нас там наверху, в гостиной с грифонами, компания завтракает, и один господин очень просит вас пожаловать к ним на минутку.

И лакей подал клочок бумаги, на котором карандашом написана была фамилия, ничего, однако, не говорившая Флорану. - Это кто-нибудь из приятелей господина Уврара?

- Так точно, сударь.

- Боже мой! - испуганно прошептала Лидия.

- Отлично, - сказал Флоран. - Передайте, что я сейчас приду.

Лакей ушел.

- Ах, друг мой, - сказала Лидия, переменившись в лице, - ты говорил так громко! Наверное, Уврару передали твои слова.

- Полно, успокойся... Это еще не известно. А если бы даже и так откуда узнали мою фамилию? Сейчас все выяснится.

Но сам все не вставал из-за стола. Лидия удивилась.

- А что же, по-твоему, я так сразу и побегу, будто лакей? Не знаю, что им от меня угодно, но будет совсем неплохо, если они немножко подождут.

Когда он наконец поднялся по лестнице и исчез в верхнем зале, Лидия на всякий случай велела Батистине сложить на соседний стул пальто всего семейства. Сама же она, вынув из ридикюля кошелек, достала оттуда монету и зажала ее в руке, приготовившись оставить деньги на столе, если придется прервать завтрак и, наспех расплатившись, уйти. Публики в ресторане прибавилось, так что малейший инцидент мог разрастись и иметь плачевные последствия. Дама, сидевшая за кассой, уже отсылала прибывавших посетителей в другой ресторан Вери, находившийся в Пале-Рояле.

Лидия ждала, терзаясь тревогой. Она не сердилась на Флорана за его неосторожные слова - она вообще никогда на него не сердилась. Если она вдруг ловила себя на том, что держится о чем-либо иного мнения, чем муж, то бывала только изумлена этим и, главное, удивлялась самой себе. Несогласия с его взглядами никогда не доходили у нее до критического к ним отношения, ей бы и в голову не пришло за что-нибудь его упрекнуть. Небо сделало ее спутницей жизни Флорана вовсе не для того, чтобы его корить, но для того, чтобы разделять с ним все испытания. Такое она дала обязательство. К этому ее привели религиозное воспитание и семейные традиции, примеры, имевшиеся у нее перед глазами в провинциальной глуши, не знавшей ниспровержения устоев, не ведавшей распущенности нравов, несмотря на бури, бушевавшие в последние годы прошлого столетия.