Эффект преломления - Диана Удовиченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эржебета молилась. Слова терялись, путались, превращались в чужие, незнакомые.
Отче наш, иже еси на небесех…
…Бог Иштен и три сына божьи — Иштен-дерево, Иштен-трава, Иштен-птица и ты, могучая богиня Мнеллики, родной землей заклинаю вас, кровью заклинаю: спасите Эржебету, сохраните для мести…
Снова пришли волки. Расселись под деревом, ждали чего-то. Вороны хрипло каркали, прогоняя соперников.
Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое…
…И вы, сестры Тюндер, и ты, фея водопадов, что расчесывает водяные волосы свои, и ты, ветер, возлюбленный волшебницы Делибаб, летите к отцу и матушке, расскажите, что Эржебета в беде…
Тяжело ворочался кто-то в лесу. Тревожно заорали вороны, а волки убрались прочь. Хозяин леса шел за добычей.
…И ты, демон Ердег, повелитель черных псов, черных кошек и черных ведьм, подаришь ли спасение за мою бессмертную душу? Спасение ради возмездия, демон Ердег…
Эржебета молилась.
Вороны бросили пиршество, взмыли в небо. Треск ветвей стал удаляться и вскоре растворился во тьме. Хозяин леса ушел. Наступила тишина.
Эржебета молилась.
А потом появился Черный человек. Возник из воздуха возле пещеры. Высокий, в темном плаще, лица не видно, спрятано под капюшоном. А может, и пустота в нем, в капюшоне…
Эржебета смотрела, и ей казалось, Черный человек медленно приближается. И она уже не молилась, потому что понимала: вот оно — самое страшное. Страшнее бунта, страшнее волков и медведя. Даже страшнее смерти сестер. Ее судьба. Черный человек.
У него не было лица, но Эржебета чувствовала: он смотрит на нее. И под этим невидимым взглядом пылала, выгорала дотла ее душа. Оставались серая зола да пепел…
Черный человек исчез с рассветом, растаял так же неожиданно, как появился. Эржебета с трудом разжала сведенные судорогой пальцы. Оказалось, она всю ночь просидела на дереве неподвижно. Теперь попытка размять затекшие члены отозвалась болью во всем теле.
Подавляя стон, девочка долго ждала, пока кровь быстрее заструится по жилам, а руки и ноги начнут слушаться. Потом принялась спускаться с дуба — жалобно, по-щенячьи, повизгивая, когда казалось, что вот-вот сорвется. На полпути оказалась лицом к лицу с Агатой. Зажмурилась на мгновение, потом поборола себя, взглянула. Пустые глазницы, расклеванное лицо, черные потеки засохшей крови. Слабый запах тлена. Лицо смерти. Не страшно.
Эржебета сползла с дерева, упала на землю, долго лежала, набираясь сил. Потом с трудом поднялась и побрела вдоль леса. Шла долго. Не страшилась ни диких зверей, ни бунтовщиков — это была не ее смерть, не ее судьба.
В середине дня вышла к дороге. Уселась на обочине, ждала чего-то. Чего? В этих местах хорошо если за день один всадник проскачет…
Вдалеке взметнулся столб пыли — не напрасно ждала, значит. Застучали копыта, к Эржебете мчался неоседланный вороной жеребец.
— Винар! — крикнула девочка.
Конь остановился, нервно прядая ушами. Видно, сбежал, когда крестьяне разоряли конюшни, не захотел служить грязным скотам.
— Молодец, Винар, — прошептала Эржебета, чувствуя, что силы опять покидают ее. — Хороший Винар…
Замерев, жеребец ждал, пока девочка влезет на его спину. Стерпел, когда маленькие окровавленные руки вцепились в гриву. Сдержал нервную дрожь: от хозяйки исходил тяжелый дух смерти.
— Вперед, Винар! — Эржебета почти легла на шею коня.
Жеребец пошел быстрым шагом, бережно неся девочку, которая все глубже погружалась в забытье.
Июнь 1569 года, город Эрдёд, замок Эрдёд
Поздней ночью перед воротами Эрдёда остановился вороной конь, нетерпеливым ржанием оповестил стражу о своем появлении.
Сонный часовой выглянул из воротной башни, толкнул товарища:
— Габор, смотри-ка, всадник мертвый, что ли?
Тот поскреб в затылке:
— Может, ранен. Пойдем-ка, Янош, проверим…
Они распахнули тяжелые створки, жеребец вошел и встал возле стражников. Всадник свалился бы на землю, не подхвати его вовремя Габор.
— Это девчонка, — присвистнул он. — Вся в крови. Да вроде еще дышит…
— Смотри-ка, она не из простых, — заметил Янош. — Платье господское, а конь целого дома стоит.
— Конечно, не из простых, дурья башка! — заорал капитан стражи, который очень вовремя пришел проверить пост. — Это ж дочка самого Дьёрдя Батори! Я ее в Эчеде видал!
— Ух ты! Так за нее награду дадут, что ли? — восхитился Габор.
— Или на кол посадят, если она у тебя на руках помрет! Я сам ее в замок отвезу.
Эржебета разомкнула запекшиеся губы, хрипло прошептала:
— Скажите отцу… в Эчеде бунт… сестер… убили… — и снова погрузилась в беспамятство.
Капитан выругался, вскочил на усталого жеребца, принял Эржебету из рук Габора и поскакал в замок, где собралось множество знатных господ.
Спустя час из ворот Эрдёда вылетел большой отряд всадников. Яростно гикая, вооруженные до зубов верховые понеслись в сторону Эчеда.
Июнь 1569 года, замок Эчед
— Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя Твое…
Анна снова и снова повторяла слова молитвы, не сводя глаз с бледного, осунувшегося лица дочери. Вот уже четвертая неделя пошла с той проклятой ночи, когда капитан стражи привез бесчувственную девочку в замок Эрдёд и торопливо рассказал о восстании. С тех пор Эржебета не приходила в себя.
В ту темную ночь Дьёрдь и все гостившие у Батори мужчины тут же подняли своих гайдуков, помчались в Эчед. Восстание подавили быстро — прошлись по окрестным деревням огнем и мечом. Сожгли каждый третий дом, пригрозили, что сожгут и остальные. Крестьяне тут же указали на бунтовщиков и зачинщиков, да еще сами кинулись их вязать. Тех, кто успел сбежать, искали и ловили гайдуки Батори.
Едва прибыл гонец с сообщением, что мятежники пойманы, Анна собралась и отправилась в Эчед. С собою повезла и спящую Эржебету.
Скоро комнаты в замке привели в порядок, стены обили новой белой тканью, поставили мебель краше прежней, разрушенную конюшню отстроили. Все вернулось к своему порядку. Только кто вернет матери детей?
К приезду хозяйки дворня обмыла тела Агаты и Каталины, нарядила в дорогие платья, уложила в обитые бархатом гробы. Раздавленными статуэтками лежали ее красавицы. Хрупкие косточки переломаны мужицкими кулаками, не узнать прекрасных лиц из-за черных пятен, покрывавших кожу. Что вытерпели дочери, какую муку приняли перед смертью, о том она думать не могла, боялась лишиться разума…
Выли над барышнями плакальщицы. Анне тоже хотелось завыть да упасть на пол, поползти к мертвым дочерям, да закинуться в кликушеском припадке, биться головою о камень… Не стала — Батори не плачут. Молча подошла к домовинам, молча смотрела в изуродованные лица, осторожно гладила изломанные пальцы.
Анна не захотела хоронить дочерей в семейном склепе, отдавать холоду и сырости. Пусть ласкает их солнце, шумят над ними травы, птицы поют. У подножия горы упокоили их, в окружении пышных каштанов. Рядом возвели маленькую светлую часовню.
— Расправа будет лютой, моя любимая, — чернея лицом, обещал Дьёрдь над могилами. — Клянусь, навеки все Карпаты запомнят эту казнь…
Теперь мятежники томились в холодных подвалах замка Эчед, ожидая возмездия, а семьи их мыкали горе на пепелищах. Дьёрдь не спешил с судилищем, ждал, когда очнется любимая дочка, чтобы своими глазами увидела, как расплачиваются грязные скоты за кровь Батори.
Но Эржебета никак не могла пробудиться от странного забытья. Она то металась в горячке, то лежала неподвижно, как мертвая.
Там, во сне, клубилось марево цвета крови, Эржебета плыла по нему, старалась выбраться, да не умела. Приходил Черный человек, склонялся низко, нависал над нею, шептал странное и страшное — о том, что ждет впереди и каков будет конец. Она силилась разглядеть лицо то ли призрака, то ли демона, заглядывала в капюшон, но ничего не видела. Потом сквозь багровый туман пробивался голос матери, и Черный человек уходил, растворялся, чтобы вновь появиться и мучить.
В этот раз голос Анны звучал особенно громко.
— Да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя, — разобрала Эржебета.
И открыла глаза. Увидела над собою балдахин небесно-голубого бархата, расшитый серебряными нитями. Руки нащупали одеяло из волчьего меха. С трудом повернула голову, удивляясь собственной слабости. Она лежала в своей комнате, в замке Эчед. Пахло воском, горели в серебряных канделябрах свечи. В маленькое окошко заглядывала полная луна.
Возле двери жались две девчонки-служанки. У кровати на низкой скамеечке сидела мать — похудевшая, постаревшая, в траурном платье.
— Хвала Господу, — прошептала Анна, — ты очнулась, дочка…
И тут же, вместо того чтобы обнять Эржебету, ахнула, отпрянула, прижала ладони к щекам, зашептала молитву. Немного погодя махнула трясущейся рукой служанкам — прочь, мол. Те вышли на цыпочках. Мать продолжала молиться, по щекам ее текли слезы.
