Лестница Шильда, роман - Грег Иган

Ливия сказала:

— С концептуальной точки зрения аргумент этот весьма убедителен. Но правила могут быть неточны в частностях — в таких мелочах, что до сих пор их даже не замечали. И под влиянием этих неточностей ход вашего эксперимента рискует полностью измениться.

— Да, — согласилась Касс, — мой тест крайне чувствителен к ним. Но я его не за этим предлагала.

Они ходили кругами.

— Если правила верны, то разработанный мною граф будет стабилен почти шесть триллионных долей секунды. Это достаточно долгий срок, чтобы мы успели получить ценную информацию о пространстве-времени со свойствами, радикально отличными от характерных для нашего. Если граф не просуществует так долго, я буду крайне разочарована. Я же не делаю это лишь с целью опровергнуть Сарумпета!

Касс обернулась к Дарсоно, ожидая какого-то намека: разделяет ли он ее пыл? Но прежде чем ей удалось разобраться в его настроении, вновь зазвучал голос Ливии.

— А что, если его стабильность превзойдет ваши ожидания?

Касс наконец-то поняла.

— Вы заботитесь о… безопасности? Я очень тщательно изучила все возможные риски при проведении…

— Но только в предположении, что правила Сарумпета справедливы.

— Ну да. А на чем же еще я должна была строить свои оценки, скажите на милость? — «На финикийской астрологии или калифорнийской литомантике»[7]. Касс с трудом сдерживала сарказм: на кону стояло слишком многое. — Я особо подчеркнула: у нас нет уверенности в том, что правила остаются справедливыми в любой мыслимой ситуации, в том числе и в той, где они еще не проверялись. Но ничем лучшим я не могла бы руководствоваться.

— Как и я, — вежливо заметила Ливия. — Но мне кажется, что успех правил Сарумпета не следует переоценивать и неверно интерпретировать. Общая теория относительности и квантовая механика с момента своего возникновения представлялись не более чем аппроксимациями — на пределе своей применимости обе они выдают нам совершенную бессмыслицу. Но тот факт, что для КТГ не было отмечено такой бессмыслицы — что нет никаких фундаментальных причин, возбраняющих ее универсальную применимость, — не гарантия, что такая применимость действительно имеет место.

Касс стиснула зубы.

— Я признаю вашу правоту, но что это нам оставляет? Мы что, должны отвергать идею любого эксперимента, не поставленного прежде?

— Разумеется, нет, — сказал Райнци. — Ливия предлагает многостадийный подход. Прежде чем конструировать ваш граф, нам стоит провести серию прикидочных экспериментов, постепенно приближающих нас к его созданию и заполняющих пробелы в нашем знании.

Касс молчала. Конечно, в сравнении с полным отказом такая помеха была несущественной, но все же замечание порядком уязвило ее. Надо же, разрабатывать и оттачивать методику эксперимента тридцать лет и напороться на возмутительное обвинение в безрассудстве.

— На сколько стадий вы предлагаете разбить опыт?

— Пятнадцать, — ответила Ливия. Она махнула рукой, и вакуум перед нею заполнила последовательность целевых графов. Касс тянула время, изучая их.

Следовало признать, что подобраны они были превосходно. Сперва поодиночке, затем парами и тройками появлялись инструменты, призванные очертить ее конечную устойчивую цель. Если вообще был некий прежде не выявленный изъян в правилах, из- за которого окончательный граф мог представлять опасность, то едва ли существует лучший способ попутно обнаружить и его.

— Это, — сказал Райнци, — всецело ваш выбор. Мы проголосуем за любое ваше предложение.

Их взгляды встретились. Его лицо выражало полную открытость — пускай немного лицемерную, но это не значило, что он полностью неискренен. Он ей не угрожал и не пытался рассердить. Это был скорее знак уважения: предоставить выбор ей самой, дать взвесить все риски и преимущества, еще раз встретиться со всеми затаенными страхами… прежде чем они проголосуют.

— Пятнадцать экспериментов, — протянула она. — Сколько времени на них уйдет?

Илен ответила:

— Может быть, три года, а может быть, и пять.

Условия разнились, и Квиетенер был далек от совершенства. Планировать эксперимент по КТГ было все равно что ждать, пока прибрежный прибой настолько успокоится, чтобы заслонки из папиросной бумаги преградили путь волнам и позволили протестировать на выделенном таким образом пространстве какие-нибудь замысловатые идеи гидродинамики. Лабораторных сосудов с водой тут быть не могло: пространство-время было единым, неделимым океаном.

Что до разлуки с друзьями, то пять лет ни в какое сравнение не шли с веками, которые уже были потеряны, и все же перспектива эта Касс порядком обескураживала. Наверное, эти чувства отразились на ее лице, потому что Баким заметил:

— Вы всегда можете вернуться на Землю без промедления и дождаться результатов там.

Некоторым мимозанцам было невдомек, с какой стати, если жизнь на Станции так трудна, кому-то вообще втемяшилось попасть туда в какой угодно телесной форме.

Дарсоно, как всегда, проявив сочувствие, быстро добавил:

— Или же мы можем предоставить вам новое жилище. На другой стороне Станции есть удобная полость примерно вдвое просторнее; придется только дотянуть туда некоторые кабели.

Касс засмеялась.

— Спасибо. — Может статься, они даже вырастят ей новое тело, целых четыре миллиметра… А еще можно отбросить все сомнения, слиться с программами и жить со всей роскошью, какой она ни пожелает. Это и была истинная опасность, с которой она сталкивалась тут ежедневно: не просто соблазн, а риск принять все принципы, на которых она построила собственную личность, за мазохистские бредни.

Она опустила взгляд на виртуальную лужайку, оттиснутую на сетчатках лазерным лучом (как и все вокруг), но мысленным оком продолжала видеть иной образ, почти такой же яркий и отчетливый: Алмазный Граф, каким он являлся ей во сне. Она и не надеялась достичь его, соприкоснуться с ним, но могла увидеть его в новом качестве, понять совершенно новым, необычным способом.

Она явилась сюда в надежде на перемены, что бы ни должно было ее изменить: не это новое знание, так что-нибудь еще… Сбежать на Землю в страхе, что за эти пять лет сознательной жизни ее внутренние ограничения будут испытаны более жестоко и тщательно, чем за те же три четверти тысячелетия дома, означало бы смалодушничать так, как никогда еще в жизни.

― Я принимаю предложение Ливии, — ответила она. — Я согласна разбить эксперимент на стадии.