Суккуб - Дарья Еремина

Уже смеркалось, когда я вышла на улицу. До «Винстрима» три остановки на метро. Мы там проводим время иногда. Анька чаще, чем я. Все они чаще, чем я. Можно доехать на автобусе. Днем это дольше из-за пробок. Сейчас это займет вечность. Даже до метро дойти пешком быстрее, чем ждать хоть какой-то транспорт. И полезнее.

Зайдя в «Винстрим» я прошла сквозь рамку.

— Вашу сумку. — Сказал охранник. Я бывала здесь, и он видел меня раньше. Но это была его работа, а потому я, просто, распахнула сумку. А он, просто, кивнул. На второй этаж. Слева сцена, перед ней — танцпол. Справа столики. Мои сидят посередине, сдвинув три маленьких столика.

Анька — блондинка. У нее длинные волосы, которые по праздникам она завивает щипцами. Она милая и приятная. Очень симпатичная. Не худая. Не высокая. Не глупая. Не бедная. Она просто девчонка, с которой я делю комнату в общежитии. И каждое утро она смотрит на меня, как на будильник. И платит мне за написание ее работ. Уже четыре года.

Почему она любит Винстрим, я не знаю. Почему они все любят этот бар, я тоже не знаю. Я уважаю это место за то, что могу услышать здесь музыку десятилетней давности и увидеть в глазах окружающих тот же восторг, какой вызывает она у меня. Я могу услышать тут Вивальди. Я могу услышать тут все, что угодно. Здесь играет Луи Армстронг. Здесь никогда нельзя заранее предугадать, какой сюрприз преподнесет тебе, лично тебе, исключительно тебе — ди-джей. Бах в баре Винстрим — это почти то же самое, что сигарета, тлеющая на дне бокала Мартини. Искрящийся пепел, отпечаток помады на фильтре и дым, струящийся сквозь напиток на поверхность… Вот так это звучит. Это невозможно. За это я люблю Винстрим.

Сейчас из динамиков орал Numb и я ловила свою матку рукой, так она подпрыгнула на «Become some numb, I can’t feel you there». Не ожидала. Это было для меня. Только для меня. Прямо сейчас. Потому что это вряд ли могут крутить в другом баре для кого-то другого. Я всегда думала, что это может орать только лично мне в уши, когда-то давно. Когда еще у меня был дисковый плеер. И когда я жила где-то там, куда еще не доехал Porsche с полнофункциональными задними сидениями…

И не доедет.

За сдвинутыми столиками сидели ребята и девчонки с курса. Я улыбалась, здороваясь, и глазами искала себе стул.

Когда взгляд упал на него, улыбка сама сошла с лица.

— Что он тут делает?

Я даже не пыталась сделать голос тише. Я просто спросила, что этот урод здесь делает.

— Ты же отказалась написать мне курсач.

— И?

— А он согласился.

— И?

— И это его цена.

Я отвернулась, смотря на ближайшие столики. Почему мне так гадко? Почему мне кажется, что он меня преследует? Он вообще здесь оказался раньше меня. Но не знать, что я буду здесь, он не мог.

Нет, это все бред. Просто, он хочет быть ближе к людям. Наверно так. Ближе к тем особям, к которым относит себя. Как вид. Или подвид.

— Лид, садись. — Крикнул Макс, кивая на стул, который только что поставил практически под мой зад. Я обернулась на него. Посмотрела на стул. Кивнула и села.

Макс, это брюнет метр восемьдесят с хвостиком. Это его дыхание смешивается с Анькиными ночами, когда я в двух метрах от них. У него красивое тело. Целиком. И обычное лицо, даже слишком обычное. Зацепиться на лице можно лишь за губы. С четким контуром, ясные, откровенные. Их хочется целовать. Если смотришь на Макса, видишь только эти губы. И он кажется очень привлекательным. Все остальное меня не касается. Я благодарна ему. Он не забывает в нашей комнате носки.

— Я бы написала. — Сказала я.

— Уже поздно. Я не могла рисковать. Ты же отказалась. — Пыталась успокоить меня Анька. Кажется, она видела меня насквозь. Чувствовала мою растерянность и вину, духа которой не было вчерашним утром. Тогда речь шла об ее лени и деньгах. Теперь же… О чем-то другом.

Мне постоянно кажется, что он смотрит на меня. Я смотрю на Аньку виноватым взглядом, пока Макс наливает мне вина. Я смотрю на нее виноватым взглядом и говорю, что люблю ее. И что я сука. И что я, все равно, люблю ее. И чтобы она простила меня. Я говорю ей много теплых слов, от которых у меня самой начинает щипать в носу. Говорю и чувствую, что на меня смотрит какой-то урод, которого здесь и быть не должно.

— За тебя, Анька. Оставайся такой же необыкновенной и веселой, здоровой и красивой. Будь счастлива. Будь, просто, собой. Просто, будь!

Она улыбнулась. Широко и красиво, белозубо и счастливо. Чокнувшись, мы отпили. Ребята и девчонки присоединились к нам. Посмотрев в самый дальний угол стола, я наткнулась на конопатую длинноносую физиономию и отвела взгляд. Вокруг него было пустое пространство, как и всегда. Никто не хотел даже локтем соприкасаться с ним. Он сидел на углу, на самом дальнем углу от меня и Аньки. Он был тут, но его как бы и не было. Его никто не замечал. Он не поднимался, когда поднимались все. Он не улыбался. Он ничего не говорил. К нему никто не обращался. И мне постоянно казалось, что он смотрит на меня. Как будто я забыла помыть руки с улицы. Его взгляд, как грязные руки. Как зуд от укуса комара.

6

Если бы я могла спать в другом месте, я бы сбегала на эти ночи из нашей конуры в общаге. Эти звуки, их дыхание, скрипы, запах. Я хотела быть на ее месте. Я хотела, чтобы это мое дыхание учащалось, когда кто-то сильный и красивый сжимает меня в руках. Целует. Берет. Но такого человека не было.

Из всех, кто предлагал, просил, умолял, шутил, намекал, настаивал и ухаживал, не было ни одного, к кому я могла бы испытывать хоть что-то, кроме безразличной симпатии. А если нет большего, значит, не будет ничего.

Даже, если ты с ума сходишь от желания быть хоть с кем-то… Просто быть чьей-то?

Даже, если так.

Даже, если из-за этого у тебя развивается мастопатия?

Даже, если так.

Даже, если ты не позволяешь им попытаться завоевать твои чувства?

Не правда. Я, просто, знаю, что это не он. Не они. Что они — не он. Не Он!

Повернувшись на бок, я зажмурилась от того, что кольнуло левый бок. Развернула бедра, чтобы ничто не сжимало бедные, несчастные внутренности. Бокал вина на голодный желудок лишь бросил еще одну кучку земли в могилу моей пищеварительной системы. Я думала о фосфате алюминия. Пакетик утром, пакетик днем, пакетик вечером за полчаса перед едой и каждый раз, когда болит. Через неделю уже все пройдет. Только, нужно есть нормально. И все пройдет. Но это дорого. Овсянка дешевле. Овсянка — спасение для меня. Если бы меня не рвало от одного ее вида…

Аккуратно засунув голову под подушку, я слушала свое дыхание. Об подушку оно казалось шершавым.