Куросиво - Токутоми Рока

– Ну, что?

– Изволили уехать.

– Уехал?!

Из-за спины секретаря выступил молодой человек с цветком вишни в петлице.

– Только что удалились. Просили передать графу поклон.

– Уехал… Вот как…

Заиграл оркестр, возвещая окончание перерыва. Послышалось шарканье ног множества поднявшихся со своих мест людей.

– Вот как… Чертовски упрямый, однако, старик… – ни к кому не обращаясь, словно про себя, проговорил граф Фудзисава, встал, стряхнул пепел сигары и, беседуя с графом Нандзё, неторопливо направился в зал.

Глава II

1

Выйдя из ворот клуба, старик нанял рикшу. Сошел он на улице Симо-нибантё перед окруженным оградой домом; на освещенной газовым фонарем дощечке у входа было написано имя владельца: «Аояги». Толкнув калитку, старик шагнул через порог.

– Добро пожаловать! – хорошенькая горничная лет восемнадцати, с глазами не столько смышлеными, сколько плутоватыми, сделала такую мину, словно не сразу узнала его. Не обращая внимания на ее неучтивость, старик невозмутимо прошел в дом, поднялся на второй этаж и остановился в полной темноте. Вскоре вслед за ним поднялась и горничная с лампой.

– Дзюро дома?

– Господин еще не вернулся, – слово «господин» прозвучало с подчеркнутым ударением.

– А госпожа?

– Изволит принимать ванну.

– Хм, вот как… – старик уселся на сиденье и указал горничной на свои хакама и хаори: —Сложи это.

Та чуть заметно сдвинула брови, но все же взяла одежду, вынесла в соседнюю комнату и с презрительной усмешкой сложила ее.

– Извини за беспокойство.

– Что вы, ничего не стоит… – горничная снова насмешливо улыбнулась.

Обычные посетители дома Аояги входили в парадный подъезд, все они были прекрасно одеты и приезжали в экипажах или, на худой конец, на собственных рикшах с золотыми гербами. Даже те, кто входил в дом через черный ход, всегда извинялись и непременно одаривали чем-нибудь прислугу. А эта деревенщина полотенца несчастного и то не привез в подарок! Одна слава, что старший брат хозяина! А на самом деле – обезьяна из Коею, да и только! Так единодушно решила вся женская часть прислуги с той самой минуты, когда вечером третьего дня старик появился в дверях дома Аояги со своей плетеной корзинкой, составлявшей весь его багаж.

– Сейчас я принесу вам чай… – горничная прибрала хаори и хакама и вышла.

Сидя перед хибати,[24] в котором не было, казалось, ни искры огня, старик широко зевнул, закрыл свободный от повязки правый глаз и о чем-то задумался.

2

Кто же был этот странный человек, которого мы именовали просто «стариком», а граф Фудзисава называл «Хигаси»? Необходимо пояснить это, прежде чем продолжать наше повествование.

Старика звали Сабуро Хигаси. Мы говорили, что на вид ему можно было дать лет шестьдесят пять, но в действительности ему исполнилось только пятьдесят семь. В старое время, при феодальном режиме, он принадлежал к сословию хатамото.[25] Приехал ныне в Токио впервые за двадцать лет, которые безвыездно провел в Кофу. Приехал для того, чтобы… Но прежде чем говорить о целях его приезда, нужно хотя бы кратко познакомить читателя с историей его жизни.

Шло время. На смену эре Каэй[26] пришли годы Ансэй,[27] эра Гандзи[28] сменилась эрой Кэйо,[29] чередой бежали бурные, полные перемен и событий годы, и с каждым днем поток времени несся все стремительней и быстрее, пока, наконец, в третий год эры Кэйо не обрушился с крутизны могучим водопадом реставрации.[30] В тот самый год среди вассалов феодального правительства, которые, сопровождая сегуна[31] Кэйки,[32] осенью вступил в столицу, был Сабуро Хигаси. Свыше десяти поколений его предков – ронинов[33] рода Такэда – служило дому Токугава;[34] те, кто некогда преподавал военную науку школы Косю,[35] в более поздние времена сменили это занятие на изучение «голландской науки».[36] Сабуро тоже служил в молодости в «Палате по изучению науки варваров»,[37] потом был советником в ведомстве военного флота. В списке его знакомых значились такие имена, как Кавадзи,[38] Огури,[39] Эгава.[40]

Затем в мире все смешалось, перепуталось, словно стебли в ворохе конопли. Настал час испытания сил и способностей человека. Сабуро Хигаси, хорошо осведомленный в заморской литературе, близкий к властям, изучал историю и познакомился с принципами легитимизма и, хотя честь не позволяла ему забывать о милостях своего сюзерена-сёгуна, в душе исповедовал доктрину Эти-дзэн. Во внешней политике это означало постепенное открытие страны для общения с миром, во внутренней – объединение самурайства и старинной аристократии и управление страной правительством, в котором место премьер-министра сохранялось бы по наследству за домом Токугава – иными словами, эта теория пыталась влить новое вино в старые мехи. Вплоть до того самого дня, когда был издан высочайший манифест о низвержении сёгуната, Сабуро Хигаси верил учению Гото[41] и Едо[42] и был одним из тех вассалов сегуна, которые убеждали его в необходимости прежде всего возвратить верховную власть императору. Но дни феодального правительства были уже сочтены. Окубо,[43] Сайго,[44] Ивакура,[45] беспощадные и неумолимые, давно уже преисполнились непреклонной решимости. Добровольно возвращенная сегуном власть действительно была принята. Кэйки был отстранен, ядром нового правительства стали выходцы из кланов Тёсю[46] и Сацума.[47] Ненависть Сабуро Хигаси к заговорщикам Тёсю и Сацума, а заодно и к изменникам из Тоса,[48] вспыхнула яростным пламенем.

Сёгун со своими войсками покинул столицу. Грянуло сражение при Фусими и Тоба.[49] Сабуро Хигаси, следуя за своим сюзереном, морем вернулся в Эдо.[50] За ними, по дорогам Кайдо и Сандо, по пятам гнались парчовые знамена.[51] Эдо бурлил, как кипящий котел. Молодые горячие головы из числа вассалов сегуна бежали в Хаконэ и укрепились у перевала Сасаго. Это напугало более благоразумных, стоявших за полное подчинение власти двора. Из Эдо поскакали гонцы с приказом: схватить мятежников Исами Кондо, Сайдзо Хидзиката[52] и их сторонников и умиротворить Кофу.

И вот в феврале 1868 года – первого года эры Мэйдзи,[53] повинуясь приказу, Сабуро Хигаси оставил семидесятилетнюю старуху мать и беременную на сносях жену на попечение знакомого купца – надежного, честной души человека; опоясанный заветным мечом «Ночной Демон» – родовой реликвией дома Хигаси, он пробрался сквозь бурлящую взволнованную толпу, запрудившую эдоский замок и улицы Эдо, и ринулся в Коею.

Но послать Сабуро Хигаси на усмирение непокорных было все равно, что выпустить волка в стаю: сердце его было с восставшими, и он, вместо расправы с Кондо и Хидзиката, присоединился к их отряду.

Они встретились с армией легитимистов у Кацунума. К великому разочарованию Сабуро это были дружины клана Тоса, а не Тёсю и Сацума – главные противники, к сражению с которыми он стремился. Сабуро Хигаси бился отважно; тринадцать воинов нашли свою смерть от его «Ночного Демона». Но силы были неравны, и бой окончился полным разгромом для сторонников сёгуната. Пытаясь спастись бегством, Хигаси был ранен пулей в бедро, схвачен вражеским патрулем и приговорен к смертной казни. К счастью, кто-то из прежних знакомых заступился за него перед командиром дружин Тоса, и казнь была заменена ему тюрьмой. Всеми забытый, как ему казалось, он провел в заключении в Кофу целый год. В конце мая тысяча восемьсот шестьдесят девятого года его выпустили. Рана в бедре к тому времени зажила. Была поздняя весна: вишневый цвет уже облетел, деревья покрылись молодой листвой. Все кругом казалось новым, не похожим на прежнее.

3

Эдо превратился в Токио, эра Кэйо сменилась эрой Мэйдзи, эдоский замок – родовое гнездо Токугава – стал резиденцией императора. Семья бывшего сегуна ушла в изгнание восемьдесят тысяч хатамото разбрелись по всему свету. Пал замок Горёкаку,[54] где в последний раз явил себя миру железный дух самураев Токугава, подлинных сынов Эдо, и жизнь внезапно и неузнаваемо изменилась, как меняются декорации на вращающейся театральной сцене. Страной правили гордые победой, энергичные и задорные, полные молодых сил выходцы из Сацума, всюду распоряжались заносчивые и наглые сыны Тёсю. Куда исчезла былая власть Токугава? Вернувшись из тюрьмы в Эдо, называвшийся теперь Токио, Сабуро Хигаси стоял у ворот Сакурада, глядел на замок сегуна и впервые в жизни проливал горячие, как расплавленный свинец, слезы.