Увидеть Дракона… - Вилл Третьяков

Вдруг сверху взвыла труба, и пронеслась тень без шума. Выше невысоких здешних деревьев. Быстрый вихрь пригнул костер. Я закаменел. Сервы возле хижины молча глядели в пламя. Продолжения варварского апокрифа не последовало. Они разошлись, так и не узнав о моем присутствии.

В ту же ночь всех обитателей деревни согнали к моей хижине. Явно не по доброй воле они воздавали мне царские почести, а староста и еще трое неизвестных явились каждый с веревкой на шее. Они довольно убедительно просили покарать их за то, что разделали Семле и разделили между собой нехитрые мои пожитки. Им бы сошла с рук и разделка моей туши, если б не чудесное копье. Оно не умело менять хозяина, раз его признав, и не давалось в руки. Тогда старики сочли возможным, что Атарикус все же воплотился в юном недотепе, и решили вернуть меня к жизни. Чего ради — бог весть, однако и провидение вмешалось в виде какого-то местного наушника и драконьего королевского дозора.

Оба крыла толпы, невнятно шумевшей в постоянном нестройном шевелении, уподоблялись черной реке под городским мостом, полным огней, словно отражая их в колебавшейся ряби. Чадящие разномастные факелы меркли при каждом выдохе чудовища. Облако пламени озаряло толпу с резкостью и силой взрыва. А я убил драконыша-сосунка. Он тихо брел себе по лугу, насыщаясь ароматным дымом трав. И напугал мальчишку, пасшего скотину. И взбаламутил мирных поселян.

Я был камнем, низринутым с высоты спятившим проводником. Я был тряпичным паяцем-куклой, подброшенным разрывом дракона. Но никогда еще — и вряд ли снова окажусь в этой жизни — облаком, с плавной быстротой катившимся над тощими пажитями страны Мо, мельницами, дорогами. Не какая-то пушинка одуванчика, которая послушно следует прихотям сотни капризных ветерков. Я целый день плыл наравне с птицами в коробе под брюхом у тучи-дракона, и в нем изредка действительно урчало и погромыхивало. И на пажитях, и в колесах мельниц и подъемников копей, мехов и молотов кузен, и на холмистых лугах лениво, могуче, плавно двигались такие же тучи, и сверху гигантские, смахивавшие на чудовищных черепах. Сумерки озарялись вспышками выдохов, черные стены отдалились, расплылись в лиловой мгле, рисуя на бледном еще небе неровную иззубренную линию, ниже которой сплошная чернота, а мгла ползет все выше. Впереди тесное скопление огней.

Город прирастал камнем с давнего времени. Город топился угольным камнем, и каменными были двери и ворота, умно прилаженные на шипах так, чтобы поворачиваться от легкого нажима, если бы не железные засовы. Улицы стремились вверх под неимоверным наклоном, только в кошмаре могли привидеться такие мостовые — то ли дорога крутая, то ли стена кривая, и карабкайся, ломая пальцы о зазоры между булыжниками. В этом лабиринте совершалось некое беспорядочное движение. Огни торопливо метались, обозначая сплетения переулков. Взлетела сияющая звезда, пронеслась, фырча, к высоким сферам неба и распалась на яркие искры. Они падали, разносимые ветром, будто щепки на беспокойных волнах.

— Это дракон-фест, — объяснил мне новый вожатый. — Сегодня все веселятся вместе, вперемешку, подлые сословия и знатное отродье.

Я с веселым изумлением покосился на него.

— Они… мы празднуем скорое избавление от грозного чудовища. Всемилостивый король позаботился о даровом угощении, а гильдии — об увеселениях и фейерверке.

Дракон опускался, обводя плавный полукруг. Я больше прислушивался к разговору у соседнего окна. Двое из свиты толковали о своем:

— …в последний фест… четверых на куски, и… сестра вопит, а что поделаешь… чертов дракон… кому надо, чтоб его убивали каждый год…

— И нас, — и потом второй вполголоса что-то произнес, как выплюнул, коротко и с силой. Мой собеседник даже вздрогнул и пристально посмотрел в их сторону.

Видимо, то была непристойность, неизвестная моим учителям. Но я уже свободно обходился без их науки. Чем ближе к логову Дракона, тем проще я изъяснялся на этом языке, тем полнее понимали меня. Я более не задумывался над происхождением чудес, я вольно использовал их плоды.

Над домами неслись мы, выхваченными багровым прерывистым светом, а сверху ребристую чешую и свинцовые листы крыш луна заливала мертвым голубоватым холодом. Над обрывками пьяных песен, криков и регота проносились мы, и жутким и святотатственным казалось мне их надрывное веселье в сердце страны Мо, под самой лапой Дракона. Взметнулась еще одна звезда и завертелась в стороне, прямо перед глазами, пылающим колесом без обода, с остро выгнутыми спицами. Свитский на самом деле плюнул и отошел в глубь летучей каморы, к длинному, во всю стену, рундуку под толстым войлоком.

Дракон принес нас в темный сад за оградой из дикого камня. Ноги мягко встретил побитый и выжженный порошок, а ближе к ограде жался невысокий можжевельник. Крупный приземистый дом задом приник к скале — здесь город соприкасался с горным отрогом, здесь слышным казалось тяжкое дыхание земли под грузом наросшего на нее камня, под напором глубинного пламени. Только одно окно да полуоткрытая дверь выпускали яркие клинья света нам навстречу. Со мной вышли трое. Дракон сильными толчками крыльев оторвался в воздух и унесся, и на смену его грузному телу устремился, закручиваясь пыльными вихрями, поток ветра. Пустынно стало в саду и тихо, но захрустели кусты, и вдоль ограды проследовал человек с двумя хищного виды овчарками на сворке. Собаки обе потянулись ко мне, он рванул им шеи до хрипа и продолжил свой путь, даже не обернувшись. Я замедлил шаг и кто-то мягко подтолкнул меня под локоть. Я резко вскинул руку и быстро ударил наугад, назад. В другой же миг в прыжке сбил еще двоих, метнулся к ограде, ломая, продираясь сквозь густые цепкие ветки. Злые псы захлебнулись лаем и рыком, но я уже перебросил ноги на ту сторону и упал на камни. Болью отозвались полузажившие раны. Собаки бесновались за стеною и по-дурному бились об нее. Я побежал к освещенным улицам, экономя дыхание. Я не знал, что это вдруг на меня нашло. Впрочем, мой кафтан был здешней работы и покроя, в кошеле звякали монеты — меня учили играть в крепс целый день напролет, и удача новичка обеспечила честный выигрыш.

Ночь я провел в пьяной толпе. Я надеялся подслушать ответы на десятки вопросов, но напрасно. Тупые сервы и подмастерья знали и слышали только свой собственный бессмысленный рев да похабные песни. «Дракон» возникал через два слова на третье, будто «чрево господне» у какого-нибудь магдебургского ландскнехта, и в столь противоестественных сочетаниях, что у меня глаза на лоб лезли. Мой невольный пиетет к таинственному могучему существу таял и приземлялся. Приливы и отливы толп метали меня по улицам, временами я казался себе кубиком, ребра которого от тысяч бросков оббились и сгладились. Вон над полем голов, рывками передвигая ноги на ходулях, показались ряженые, а за ними на длинных шестах несут большое драконово чучело из тряпок на каркасе. Оно потешно разевает пасть и крутит мордой. Огни, огни, вспышки и треск шутих и рядом, и высоко вверху, и только пепел опадает. Огни, давка у столов и бочек, драки в сверкании ножей, глухие запертые двери и ставни на окнах, вплоть до третьего этажа. Но мимо… Мимо относит жаркий костер, пачкающий копотью стены и глухие ставни, перед ним бесстыжие девки-плясуньи кривляются под лязг тамбуринов, то наступают на плотные ряды, то пятятся, и так полукруг движется вперед и назад, не размыкаясь. Людское толчище несло меня, и сам я дополнял его коловращение, приставал к одной, другой ватаге, следовал за нею, а встречный поток увлекал обратно, вбок, прижимая к каменным берегам. Потом темный закоулок, его тесное русло само, скатываясь из-под ног, прямиком привело меня в подвальный погребок, известный немногим завсегдатаям. И там я долго сидел, до рассвета, тщетно пытаясь горьким пивом прополоскать шелуху впечатлений в голове. Я нехотя и дремуче хмелел. Какие-то угрюмые типы подсаживались ко мне, их сменяли другие, бред тянулся нескончаемо.