Герцог Бекингем - Серж Арденн

Кучер, малыш Люмье, которого, за скромную плату, наняли в той же каретной мастерской, что и рыдван, натянул вожжи, остановив усталых лошадей, у ворот конюшни. Несколько сонных крестьян, узрев вновь прибывшую карету, поспешили навстречу гостям, выбравшись из тени черепичной кровли, примыкавшей одним краем к фасаду двухэтажной харчевни, а другим взвалившейся на ряд изувеченных временем колон.

Из салона экипажа, бодро выпрыгнул толстяк Дордо, и, оглядываясь по сторонам, не заметил, как угодил запыленным башмаком в ещё теплый конский помет. В отличие от бравого капрала, приор, неуклюже, кряхтя и причитая, выполз из рыдвана, схватившись за поясницу. Перед ними, как из-под земли, возник хозяин фермы, рослый фламандец, с мясистым, покрытым красными прожилками носом и вздувшимся от пива животом. Кабатчик насторожился, когда услышал французскую речь, даже не удосужившись постараться скрыть сие от приезжих. Смерив трактирщика изучающим доброжелательным взглядом, и ничего не объясняя, Дордо, вцепившись в руку обессиленному от усталости Буароберу, твердо произнес, лишив возможности хозяина учинить расспрос:

– Отведи-ка братец, усталых путников и добрых католиков в комнату, где они смогут отдохнуть. Мы, с господином аббатом, намерены остановиться на ночлег в вашей милой обители сытости и беззаботности.

Уже через несколько минут, затворив за собой дверь комнаты, куда их сопроводил трактирщик, пикардиец, уложив Буаробера в постель, распахнул окно, окинув взглядом окрестности. Его проворный взор остановился на Люмье, который распрягал лошадей, и крестьянах, служивших на конюшне «Гусиной шейки», что заводили утомленных животных в ворота просторного сарая. От глаз зоркого капрала, так же, не ускользнула группа всадников, очевидно прибывших сразу вслед за ними, и сбившихся в кучу, в тени развесистого каштана, в дальнем углу двора, явно стараясь не привлекать внимания.

Осторожный Дордо, посвященный во все тонкости дела, и от этого ещё острее осознававший опасность предприятия, что лишь усиливало его бдительность, на протяжении долгого путешествия, внимательно следил за всем, что происходит на дороге и в харчевнях, где им доводилось останавливаться. Наблюдения и размышления, которые он тщательно скрывал от Буаробера, лишали его оснований обрести спокойствие, что ввергало капрала в подозрительность и толкало на недоверие ко всем встретившимся в пути. Именно это обстоятельство побудило пикардийца, покинуть пределы комнаты, оставив мерно похрапывавшего приора, на кровати под блеклым старым балдахином, и спуститься во двор.

Не сводя глаз с прбывших всадников, спешившихся возле небольшой прямоугольной ямы наполненной водой, обнесенной бортиком, выложенным из серого песчаника, капрал медленно, словно прогуливаясь, направился к крыльцу харчевни, стараясь оставаться незамеченным для группы людей толпящихся под сенью могучего дерева. Неспешно продвигаясь вдоль зубчатой стены фермы, краем глаза он заметил, что один из толпящихся у водопоя мужчин, покинув своих пятерых товарищей, двинулся прямо по направлению к крыльцу, месту куда устремился и наш пикардиец. Замедлив шаг, напуганный слуга, обшарил глазами двор, в поисках предотвращения встречи, с срешительно шагающим незнакомцем. На пути толстяка, в углу образованном примыкавшим к стене контрфорсом, росла развесистая ива, пристанище встревоженного взора Дордо, рассматривавшего дерево как единственное надежное укрытие, что может спасти его от нежелательных взглядов. Но как туда добраться, не привлекая внимания? Что сделать для того, чтобы не столкнуться нос к носу с незнакомцем? Беспокойство сковало разум капрала, налив свинцом конечности. Но вдруг, то ли от испуга, то ли от пробудившегося бесстрашия, в голове прохвоста мелькнула быстрая, словно клинок сарацина, мысль, сродни соломинки, за которую хватается утопающий.

Находчивый слуга остановился, преднамеренно рассыпав на землю несколько мелких монет, что позволило ему замешкаться, склонившись, собирая деньги, оттягивая, тем самым, время, и давая незнакомцу пройти, а самое главное – лишая его возможности рассмотреть лицо толстяка Теофраста.

Но вдруг, будто Небо услышало мольбы «праведника» Дордо, окрик из полумрака винного погреба, обращенный к кому-то из многочисленной челяди постоялого двора, отвлек внимание человека шедшего наперерез капралу, что позволило пикардийцу, вздохнув с облегчением, на четвереньках переползти под сень спасительной ивы, откуда, как оказалось, весьма, удобно вести наблюдение. Под пристальным взглядом Дордо, мужчина подошел к голосящему человеку, выбравшемуся из подвала, и оказавшемуся хозяином фермы, о чем-то с ним заговорил. Капрал, подобравшись как можно ближе, отчетливо разглядел приезжего, лицо которого показалось ему знакомым. Он встречал этого господина уже несколько раз, за время пути, то ли в Компьене, то ли в Аррасе, где они останавливались для смены лошадей, как почудилось Дордо, что вызвало тревогу в душе пикардийца. Наблюдательный капрал, заприметил и запомнил сего неизвестного, благодаря необычной особенности его лица, причудливость которого скорее можно отнести к изъянам, чем к достоинствам. Лицо сего сорокалетнего мужчины было, как будто разделено на две половины, одна из которых поражала своей безжизненной бледностью и неподвижностью, другая же, на первый взгляд, ничем не отличалась от лиц обычных людей.

Незнакомец, беседуя с трактирщиком, тайком сунул ему в ладонь монету, после чего фламандец заметно оживился и повеселел. Серебро, столь действенное средство заохотить кого бы то ни было, возымело должное влияние и на простоватого кабатчика, мгновенно превратив его из хмурого молчуна в словоохотливого любезного балагура.

Невзирая на столь запоминающиеся особенности незнакомца, Дордо всё же не покидала неуверенность, которую люди испытывают всякий раз, когда над ними берут верх ничем не подтвержденные догадки, строящиеся на сомнительных свойствах человеческой памяти. Но когда кабатчик, кланяясь, указал пальцем на окна комнаты, что снял его хозяин, Дордо понял – это слежка, которая наверняка тянется с самого Парижа.

Дождавшись когда, после разговора с трактирщиком, все шестеро преследовавших их господ, скрылись в дверях таверны, пикардиец, покинув укрытие, в нерешительности остановился посреди двора. Его беспокойный взгляд, метался по окружающим замкнутое пространство фермы стенам и зданиям, как будто где-то там, в темных углах, среди бочек и ящиков таился спасительный ответ на его многочисленные вопросы.

– Что же делать?

Прошептал он. Разнообразные, тревожные мысли роились в голове толстяка, не находившего выхода из сложившейся ситуации. «Значит так…» – размышлял он, взяв себя в руки – «…прежде всего, нужно успокоиться и всё неспешно обдумать. Да! И ни в коем случае не посвящать в это Франсуа!» Он очистил от грязи и пересчитал деньги в ладони, чуть слышно промолвив – «К слову о трезвости мысли…недурно было бы опрокинуть стаканчик бургундского». Очевидно низкая распахнутая дверца, что вела в кухню, воспламенила в его раскалившемся от жара опасности мозгу некую идею, подарившую надежду на спасение. Дордо, хитро прищурив глаза, решительно поднялся по выщербленным ступеням, переступив порог просторной кухни.

Внушительная, сложенная из камня плита, под которой пылал огонь, занимала большую часть помещения. На стенах медной чешуёй сверкали в несколько рядов кастрюли, тяжелые сковороды, различных размеров сотейники и черпаки. Чарующие запахи жаренного мяса, соусов и паштетов, невидимыми потоками устремились в ноздри пикардийца, призывая поглотить всё, что попадется под руку. Толстяк, прикрыв глаза, едва ли ещё успел окунуться в райское многообразие ароматов, порожденных кулинарными изысканиями грубоватой крестьянской кухни, как услышал резкий окрик:

– Какого дьявола нужно!? Не видишь, здесь кухня!?

В длинных белых передниках, два огромного роста фламандца, радующих глаз чрезмерной откормленностью и режущих слух сытым хамством, недружелюбно глазели на, как могло показаться, заблудившегося Дордо. Капрал окинул невинным взглядом загроможденное гастрономическим изобилием помещение, окутанное аппетитными парами, вздымавшимися под арки романского потолка, из раскаленных, занимающих всю поверхность плиты кастрюль, и робко произнес:

– Мне нужен ваш хозяин, господин Леопольд, нет Барт…Барто-ло-мей…?

От глаз бывшего капрала не ускользнул, стоявший в углу, протазан, к древку которого был приторочен маленький, белый флажок с красным Андреевским крестом, символом испанских Габсбургов.

Румяные повара расхохотались, обнаружив нечто забавное в том, как странный толстяк, с дурацким акцентом, коверкает имена, которыми называет их хозяина, и которые не имеют к нему ни малейшего отношения.

– Бодуэн! Господин Бодуэн Кююль, вот как произносится имя нашего хозяина!