Полмира - Джо Аберкромби

Однако теперь сама мысль о том, чтобы творить добро, не сияла перед ним, подобно Матери Солнце, ярким светом, а казалась скорее мерцающим, предательски блуждающим огоньком в черноте Зала Богов.

– Благое, говоришь? И чье же это благо? Мое? Эдвала? Твое? Как у каждого своя правда, так и добро, и благо у каждого свои.

Ярви придвинулся и заговорил еще тише:

– Мастер Хуннан, он ведь может догадаться, что ты донес свою правду до меня? И что тогда? Ты о последствиях подумал?

Бранда словно холодным снегом осыпало. И вправду, что же ему теперь делать?.. Он поднял взгляд: зал пустел, а Раук стоял среди теней, и глаза у него нехорошо блестели.

– Муж, отдающий себя благим делам, но о последствиях не заботящийся… – тут отец Ярви поднял иссохшую руку и уткнул единственный кривой палец Бранду в грудь, – … опасен. Для всех.

И служитель развернулся и пошел прочь, пристукивая эльфийским жезлом об отполированные тысячами ног плиты пола. А Бранд остался стоять и таращиться среди сгущающихся теней. На сердце у него было очень неспокойно.

Да уж, сейчас он совсем не чувствовал, что пребывает в свете…

Правосудие

Колючка сидела и смотрела на свои грязные и бледные, как личинки, пальцы ног.

И зачем они у нее сапоги отобрали? Куда ей бежать, она ж прикована к этой мокрой стене – за левую щиколотку и правое запястье. Тут до решетки камеры не дотянуться, не то что из петель ее вырвать… Так что оставалось только сидеть и думать. Ну и струпья под сломанным носом расковыривать.

Сидеть и думать она просто ненавидела.

Колючка с трудом вдохнула и выдохнула. Боги, ну и вонь тут стоит… Воняла гнилая солома и крысиное дерьмо, воняло поганое ведро, которое никто не выносил, и ржавое железо. А после двух ночей в этой дыре воняла и она, причем воняла ужасно.

А ведь могла бы плавать в заливе, сражаясь с Матерью Море, или взбираться на высокие утесы, сражаясь с Отче Твердью, или бегать, или грести – или упражняться с отцовским мечом во дворе их дома, сражаясь с изрубленными столбами, представляя, что не щепки летят, а головы врагов Гетланда – Гром-гиль-Горма, Стира с Островов. Или даже самого Верховного короля.

Вот только сегодня ей меча не поднять. И вообще, похоже, больше никогда не поднять. А ведь это совсем нечестно! С другой стороны, ведь Хуннан не зря сказал: на поле боя не до честности…

– К тебе посетитель, – проворчала тюремщица, здоровенная бабища с дюжиной звякающих цепочек вокруг шеи и мрачной мордой. – Только давайте, по-быстрому тут!

И налегла на дверь, со скрипом распахивая ее.

– Хильд!

В этот раз Колючка не стала напоминать матери, что ее с шести лет зовут по-другому – она уколола отца его же кинжалом, и тот прозвал ее Колючкой. Все силы ушли на то, чтобы подняться на ноги и разогнуться. Ноги затекли и болели, и ей вдруг стало стыдно за свой вид – хотя смысл тут стыдиться…

Впрочем, ей-то было наплевать – а вот матери нет.

Колючка вышла на свет, и матушка в ужасе зажала рот бледной ладошкой:

– Боги, что они с тобой сделали!..

Колючка отмахнулась, цепь зазвенела:

– Это во время боя случилось.

Мать подошла к решетке. Глаза красные, видно, много плакала.

– Они говорят, ты парня убила.

– Я не… в общем, это не убийство!

– Но он же погиб, нет?

Колючка сглотнула, в сухом горле запершило:

– Эдвал. Погиб, да.

– Боги… – снова прошептала мать, и губы ее задрожали. – Боги, Хильд, ну что тебе стоило…

– Стать кем-нибудь другим? – закончила за нее Колючка.

Конечно. Стать кем-нибудь нормальным. Обычным. Стать послушной дочкой, которая не брала бы в руки ничего тяжелее иглы, носила бы южные шелка, а не кольчугу. Стать девушкой, у которой выйти замуж за богача и носить ключ на шее – предел мечтаний.

– А я знала, что так все и будет, – горько уронила мать. – С самого начала знала. С тех пор, как ты стала ходить туда на тренировки. С тех пор, как отца принесли мертвым. Я знала, что все так и будет.

У Колючки задергалась щека:

– Отлично. Ты была права. Утешайся этим.

– Утешаться? Чем?! Говорят, тебя камнями раздавят! Мое единственное дитя завалят камнями до смерти!

Разом стало очень, очень холодно. Даже дышать стало трудно. Как будто сверху уже принялись класть камни…

– Кто говорит?

– Да все говорят!

– А отец Ярви? – Служитель оглашал приговор. Служитель говорил от имени закона.

– Не знаю. Мне кажется, нет… Во всяком случае, пока.

Пока нет, значит. Угу, вот он, ее новый предел мечтаний. Колени ослабели, Колючка едва успела ухватиться за решетку. Обычно она не подавала виду, что боится. Храбро смотрела в глаза судьбе. Но Смерть – суровая госпожа, ей трудно смотреть в глаза.

– Пора… – и тюремщица легонько подтолкнула мать.

– Я буду молиться, – пролепетала та. По лицу ее текли слезы. – Я буду молиться Отче Миру за тебя!

Колючке очень хотелось сказать: «Да пошел он куда подальше, твой Отче Мир», но она вовремя сдержалась. Вообще-то она отвернулась от богов, когда отец все-таки погиб – несмотря на все ее горячие молитвы. Но сейчас Колючку могло спасти лишь чудо.

– Мне очень жаль, – пробормотала тюремщица, налегая плечом на дверь.

Та захлопнулась.

– А уж мне-то как жаль… – И Колючка прикрыла глаза, уперевшись лбом в решетку.

И крепко сжала мешочек под грязной рубашкой. В мешочке лежали кости. Отцовские. Кости его пальцев.

«Нам отпущено не так-то много времени, так что не надо тратить его впустую и жалеть себя». Она помнила каждое его слово, каждый совет. Но сейчас она все равно стояла и жалела себя. Потому что разве это справедливо? Разве это честно? С другой стороны, честно, нечестно – Эдвала все равно не вернешь. Ну да, в его смерти не она одна виновата. Но убила-то она. Ее рукав весь залит кровью Эдвала…

Так что… Она убила Эдвала. А теперь они убьют ее.

А за дверью говорили – слышно было плохо, слов не разобрать. Один голос – материн. Мать умоляла, лебезила, плакала. Ей отвечал мужской голос, холодный и спокойный. И что-то сурово выговаривал. Колючка вздрогнула, когда дверь открылась, и шарахнулась в темноту своей камеры.

Через порог шагнул отец Ярви.

Странный он был человек. Мужчина-служитель – нечто удивительное, примерно как женщина-воин. Отец Ярви был старше Колючки всего-то на пару лет, но взгляд выдавал человека пожившего. Так смотрят старики. И рассказывали про него истории одна другой страннее. Что он сидел на Черном престоле, а потом уступил его. Что он поклялся самой страшной клятвой мести. Что убил своего дядю Одема вот этим самым кривым мечом, что всегда носил при себе. А еще говорили, что он хитрее самого Отче Месяца и что доверять ему нельзя. И ссориться – тоже не стоит. А еще в его руках – точнее, в одной руке, другая висела скрюченная, и пальцев там недоставало – была ее жизнь.

– Колючка Бату, – сказал он, – тебя обвиняют в убийстве.

Она сумела лишь кивнуть в ответ. И тяжело, быстро задышала.

– Есть что сказать в ответ?

Наверное, нужно было ответить гордо и дерзко. Посмеяться в лицо Смерти. Говорили, что так умирал ее отец, когда лежал у ног Гром-гиль-Горма и истекал кровью. Но она очень хотела жить. Больше всего на свете.

– Я не хотела его убивать, – выдавила она. – Мастер Хуннан поставил их троих против меня одной. Это не убийство!

– Эдвалу от этого, знаешь ли, ни холодно ни жарко.

Точно. Она сморгнула слезы, ей стало нестерпимо стыдно – какая же она все-таки трусиха. Разве так можно? Но Колючка ничего не могла с этим поделать: ах если бы только она не пошла на эту проклятую тренировочную площадь, а была приличной девушкой, улыбалась и считала монеты в мужниной казне, как хотела мать. Но что толку в несбыточных мечтаньях…

– Пожалуйста, отец Ярви, дайте мне возможность исправить содеянное!

И она посмотрела в его спокойные, холодные, серо-голубые глаза.

– Я приму любую кару. Любое наказание! Клянусь!

Он насмешливо изогнул бледную бровь:

– Поосторожней с клятвами, Колючка… Каждая клятва подобна тяжелой цепи. Я поклялся отмстить убийцам отца, и теперь эта клятва лежит на мне тяжким бременем. Смотри, ты просишь о таком же тяжком бремени для себя.

– Но оно ж не тяжелее, чем камни, которыми меня хотят завалить? – И Колючка протянула к нему руки – насколько позволяли цепи. – Клянусь Солнцем и Луной. Я отслужу. Сделаю все, что прикажете.

Служитель мрачно оглядел тянущиеся к нему грязные ладони. Мрачно посмотрел ей в глаза, полные слез отчаяния. Медленно склонил голову на сторону, словно купец на торжище. А потом испустил долгий недовольный вздох.

– Ну… ладно.

Повисло молчание. Колючка пыталась понять, что ей только что сказали.

– Вы что же… не завалите меня камнями?

Он помахал у нее перед носом скрюченной рукой, единственный палец проехался туда-сюда перед глазами:

– Мне, знаешь ли, тяжести поднимать несподручно.

И снова умолк. Колючка испугалась подвоха и осторожно спросила: